Или, может быть, все же касается? Теперь они молча разглядывают меня. Право же, это их не касается - ни чужие грехи вообще, ни мои собственные в частности. Затылок, например, - ясно, что совесть у него не слишком-то чиста. А у Мотылька все пороки полусвета написаны на лице.
Грехи? Совесть? Странно, что эти понятия всплыли в моем сознании именно сейчас. Именно здесь, в кабинете, рядом с залом ожиданий аэропорта в миле от большого города. Тысячи и тысячи людей прилетают сюда и улетают отсюда каждый день. Их наскоро проверяют, бегло осматривают багаж - и отпускают. Как-никак, здесь не ворота в рай. И город - не обитель ангелов. Я бывал здесь много раз и ни разу не встречал ангелов. Да и сам я отнюдь не ангел...
Внесли мой багаж. Его быстро перерыли. Трубку, которую я однажды купил в минуту растерянности и горя, долго разглядывали под лампой. Я вдруг заметил, что у трубки несколько странная форма. Я ведь тогда ни о чем не думал. Куклу с закрывающимися глазами - подарок любимому ребенку рассматривали так, словно это бомба с часовым механизмом. Когда ее положили на стол и она жалобно пропищала: "Ма-ма", мундиры вздрогнули от неожиданности. Я не мог сдержать улыбки. Человек за письменным столом сказал:
- Не вижу ничего смешного.
- Не видите? - переспросил я. Впрочем, я и сам чувствовал, что смеяться тут не приходится.
Наконец дошла очередь до паспорта. Все нагнулись над столом и загородили от меня паспорт. Теперь мне вдруг стало казаться, что там могут быть странные вещи. Я никогда не изучал все эти штампы и отметки - следы поездок по многим странам. Лишь как-то раз полюбовался красивыми буквами на штемпеле, который мне поставили в Александрии. Теперь эта отметка казалась мне подозрительной. Человек за письменным столом жестом поманил меня к себе. Я уже давно про себя называл его Человеком. Остальные расступились и окружили его.
- Это ведь не ваша фотография, - сказал Человек.
- Может быть, все дело в очках, - сказал я. - Когда я снимался, на мне были очки.
Я вытащил свои очки и водрузил их на нос.
Все посмотрели на фотографию в паспорте, лежавшем на столе, потом на меня и снова на фотографию.
- У этого усы, - сказал Человек.
- Усы? Ах, да, правда. В то время я носил усы. Но это было давно.
- Три года назад, - сказал он, глядя на дату выдачи паспорта.
- Что-то вроде этого, - согласился я.
- Три года, - повторил он. - Я спрашиваю: носите вы очки? А усы?
- Иногда я ношу очки. Однако теперь все реже и реже. Близорукость моя стала меньше. Что касается усов...
- И волос! - воскликнул он.
- Увы, как я уже говорил, это было давно.
- Три года назад, - повторил он.
- Да, три года назад.
- Особые приметы. Здесь в паспорте ничего не указано. Но я сразу заметил, что вы прихрамываете. Пожалуйста, пройдитесь по комнате.
Я прошелся по комнате. Я слегка прихрамывал на левую ногу.
- Автомобильная катастрофа, - пояснил я на ходу. Странное чувство охватывает человека, когда он вынужден не только объяснять, что слегка прихрамывает, но и одновременно демонстрировать свою хромоту.
- Однако еще недавно вы хромали на правую ногу, - сказал Человек.
Странно. Я остановился. Очень странно. Ведь он прав. Почему-то сейчас я прихрамывал не на ту ногу.
- Вы правы, - сказал я. - Извините.
Они переглянулись, Человек спросил:
- Что это значит? Вы что, не знаете, какая нога у вас больная?
Я почувствовал, что краснею. Но объяснить ничего не мог.
- Хромота у меня ничтожная, - сказал я. - Да она и заметна, только когда я устаю или слишком напряжены нервы. А сейчас я еще должен был ее показывать...
Он жестом подозвал к себе контролера, и они тихо заговори ли о чем-то. Я видел, как контролер утвердительно кивнул. Я стоял посреди комнаты и сам теперь уже не знал, на какую же ногу я все-таки хромаю.
Человек за столом отослал контролера и обратился ко мне:
- Там, в зале ожидания, вы сказали: "Может быть, это я?" - про совершенно незнакомого вам человека. Что вы имели в виду?
Я пожал плечами.
- Я спрашиваю: что вы имели в виду, когда дали понять контролеру, что вы не тот, за кого себя выдаете. Кто же вы тогда? Во всяком случае, не тот, кто изображен здесь, на паспортной фотографии.
Я ответил:
- Это довольно трудно объяснить.
- Что трудно объяснить?
- Почему я это сказал. Наверное, мы все были раздражены.
- То есть вы были раздражены. Чем же?
- Тем, что время шло, а контролер к тому же вдруг сказал Затылку, что фотография в паспорте - не его.
- Затылку? О ком вы говорите?
Они снова переглянулись. Я почувствовал это, но не поднял глаз от письменного стола. Я не мог выдержать взгляд Человека.
- Это у меня просто вырвалось, - сказал я. - Всему виной моя привычка давать прозвища незнакомым пассажирам. Мне приходится много ездить.
- Это видно, - сказал он и снова заглянул в мой паспорт. - Владелец этого паспорта действительно много ездит.
- Обычно я называю своих попутчиков каким-нибудь прозвищем - так, про себя: Затылок, Мотылек.
- Мотылек?
- Да, так я назвал даму, что была позади меня.
Все обернулись и стали искать глазами даму. Я снова почувствовал, что краснею.
- Я имею в виду даму, сидевшую позади меня в самолете.
- Да как вы смеете называть уважаемую гражданку нашей страны мотыльком?
- Я не называл ее мотыльком. Я никак ее не называл. Никак.
- Вы не заметили, что все время противоречите себе? То у вас усы, то у вас их нет, то у вас есть очки, то нет, то вы хромаете на одну ногу, а то на другую. То вы даете своим попутчикам прозвища, то, как выясняется, не даете. Не пора ли сказать хоть одно слово правды?
Человек наклонился вперед. Теперь он уже не казался усталым. Я вдруг почувствовал страх. И тут меня осенило.
- Я требую, чтобы вы связались с моим посольством, - сказал я.
Человек вяло улыбнулся.
- Уже связались, - сказал он. - Они вас не знают.
Я сказал:
- Я приехал из страны с пятнадцатимиллионным населением. Никто не может требовать...
- А мы ничего и не требуем от вашего посольства, - прервал он. - Это вы сами требуете.
- Я требую уважения моих прав и интересов.
К счастью, я почувствовал, что во мне просыпается ярость. На мгновение она прогнала весь страх.
Человек откинулся на стуле. Теперь он снова выглядел усталым, словно рассказчик, вынужденный повторять свой рассказ умственно неполноценному собеседнику.
- Когда вы говорите о ваших интересах, имеете ли вы при этом в виду свои интересы или же интересы владельца этого паспорта?
- И мои, и его. Потому что он - это я.
- И это после того, как вы недвусмысленно представились контролеру как другое лицо? - Он коротко и язвительно рассмеялся, оглядывая стоявших вокруг. Затем, с паспортом в руке, поднялся, обошел стол, бросил на стол паспорт и, вплотную подойдя ко мне, произнес: - Скажите мне наконец, кто же вы на самом деле?
Вот это "на самом деле" вдруг заставило меня по-иному взглянуть на вещи. Не потому, что он вложил в эти слова какой-то особый смысл. Но они словно бы разъедали мне душу. Хотя Человек и не смотрел на меня взглядом инквизитора, все же в голосе его звучали отвратительные следовательские нотки. Казалось, им руководит чисто профессиональный интерес. Словно он хотел сказать: "Если мы отбросим весь этот вздор и увертки и перейдем наконец к сути, тогда все еще может закончиться благополучно. Просто нам надо знать, кто же вы такой на самом деле".
Да-да, именно эта деловитость отняла у меня последние силы. Теперь я это понимаю. Внешние обстоятельства утратили вдруг всякое значение. Люди, стоявшие вокруг стола, - в мундирах и без оных, - куда они делись? В тот миг я просто не обратил на это внимания. А ведь я по-своему все подмечаю вокруг и часто трачу душевные силы на то, чтобы вникнуть в суть мелочей, которые вижу и слышу. И все оттого, что я очень одинок, одинок на людях. Но в ту минуту я совсем не замечал, что творится вокруг. Я видел только этого человека. Сейчас он не был тем чиновником до мозга костей, каким до сих пор мне казался, чиновником, готовым любой ценой навести у себя в конторе порядок, чтобы, уйдя домой, тут же обо всем забыть. Возможно даже, он желал мне добра. Он хотел лишь узнать, кто я такой. Ему надо было это знать по долгу службы. И он хотел, чтобы я сам сказал ему об этом.
Чтобы получить подтверждение?
Только сейчас мне пришла в голову эта мысль. А что, если помощник контролера принимает меня за некоего субъекта, которого разыскивают, и его начальник выясняет, верно ли подозрение?
Я отогнал эту мысль. Помощника контролера рядом не было. Человек отослал его знаком руки. Когда тот сказал: "Это он", он совсем не имел в виду, что принимает меня за какого-то преступника - во всяком случае, Человек не подозревает меня в этом. Теперь я ясно видел: его интересует нечто совсем другое. Я спросил:
