Он дошел до деревянной часовни и стал подниматься по ее грязным ступеням. И только тогда сзади раздались крики: «Вон он! Вот убийца!»
Оказавшись в церкви, Али понял, что погиб. Второго выхода не было; окна располагались слишком высоко. Единственный прихожанин лежал на полу, распростершись перед алтарем – это был молодой паломник с такими же желтыми волосами, как у убитого крестоносца. Али понял – тот пребывает в христианском молитвенном трансе, во время которого ифриты и джинны внушают неверным, что их души восходят в горний мир. Паломник не обратил внимания на шум за спиной. И тогда Али пришла в голову еще одна мысль, которая точно не посетила бы его без волшебной лепешки. Сняв свой плащ, он набросил его на лежащего – бережным движением, стараясь не стукнуть о пол тяжелыми катарами, ножны с которыми были привязаны к подкладке. Если паломник и заметил что-то, он никак этого не показал.
Времени у Али осталось только на то, чтобы забежать за алтарь и притаиться в темном углу – сразу же после этого преследователи ворвались в церковь.
– Это он! – крикнул кто-то.
– Не убивайте его здесь, – раздался другой голос, – не оскверняйте храм кровопролитием!
– Я не виновен! – закричал очнувшийся наконец пилигрим. – Я молюсь здесь с самого утра! Что вам от меня надо...
– Вот нож с кровью нашего господина! – проревел чей-то бас.
Послышались звуки борьбы, удары и крики.
После этого шум переместился на улицу. Али старался ни о чем не думать и без конца читал про себя шахаду, потому что смерть могла наступить в любой момент. Но вскоре шум за дверями стих – никому не пришло в голову заглянуть за алтарь.
Али дождался ночи.
Когда он выбрался из-за алтаря, двери часовни были заперты. Придвинув скамью к стене, Али взгромоздил на нее другую, потом еще одну, забрался на них и дотянулся до окна. Спрыгнув на землю, он побежал прочь от городской стены. На следующее утро он ограбил одинокого всадника, отняв у него лошадь, деньги и оружие, – но оставил ему жизнь.
Убийство латинского полководца взбудоражило Святую землю, и Али передвигался по ночам, чтобы не напороться на случайный патруль. Днем он спал. Ему ни разу не приснился убитый, зато несколько раз снился пилигрим, которого он обрек на смерть. Его почему-то было жалко, но Али знал, что тот виноват в своей смерти сам. «Неверие погубит латинян, – думал он, – если не сейчас, то когда-нибудь потом, это несомненно...»
Через неделю он добрался до Сидона. Дорога оттуда в Аламут была долгой, но безопасной.
Али догадывался, что за подвиг его ждет награда. Так и случилось. После того, как он очнулся в раю, выпил волшебный шербет и вышел в сад, его ждала совсем юная гурия – ей было от силы тринадцать лет. Али попробовал завести с ней разговор, но она оказалась несловоохотливой, к тому же изъяснялась, сильно коверкая слова, как рабы из страны Пунд.
Она вела себя иначе, чем остальные райские девушки, и не изображала радости от встречи с героем. Али чувствовал, что она полна страха и еле сдерживается, чтобы не заплакать. Он уже догадывался: спроси он Алаудина, почему эта гурия ведет себя неприветливо, и тот объяснит, что так устроено специально для его наслаждения – на тот случай, если ему надоела покорность на все согласных небесных подруг. Но все же Али отослал девочку прочь и ограничился тем же, что и в прошлый раз. Только сейчас гурии показались ему куда менее соблазнительными, и его силы иссякли намного раньше. Зато в этот раз он съел больше халвы и персиков – почему-то ему очень хотелось сладкого, и он никак не мог наесться.
– В каждом мужчине, – мудро заметила толстая гурия, державшая опахало, – дремлет неугомонный ребенок.
Но она была неправа – на этот раз Али угомонился быстро. Второй визит в рай поразил его воображение куда меньше, чем первый.
– Настоящий рай никогда тебе не надоест, – сказал на следующий день Алаудин. – Сражаясь, считай тела поверженных врагов. За каждого из них Аллах пошлет тебе десять прекрасных гурий. И вместе с ними, как я уже говорил, силу любить их всех. А за убитого тобой латинского маркиза Аллах пошлет тебе гурию такой величины, что надо будет скакать на лошади от заката до рассвета, чтобы добраться от пальцев ее ног до ее головы. Наслаждение от такой гурии поистине ни с чем нельзя сравнить.
Али уже слышал про таких гурий. Слова Алаудина насчет новых способностей, которые появятся у него в раю, тоже звучали правдоподобно (хотя в случае с гигантской гурией было сложно представить сам механизм наслаждения). Однако одной вещи он не понимал.
– Господин, а как быть, если я сам не захочу любить эту огромную гурию? – спросил он.
– Аллах пошлет тебе и желание! – немедленно ответил Алаудин.
– Допустим, – сказал Али. – Но если все дело в желании, которое посылает Аллах, в чем тогда разница между этой огромной гурией и тюфяком с соломой? Ведь Аллаху достаточно пробудить в моей груди страсть к соломенному тюфяку и послать мне этот тюфяк.
Алаудин задумался на секунду.
– Это, конечно, так, – сказал он. – Но ты забываешь, что дела Аллаха всегда совершенны и прекрасны. Послать герою огромную гурию – это совершенное и прекрасное дело. А швырнуть ему в награду тюфяк с соломой – нет. Такое больше похоже на поступки земных правителей. И потом, это для какого-нибудь рыночного торговца есть разница между ценой тюфяка и ценой гурии. Для Аллаха же разницы нет, ибо перед ним все одинаково ничтожно.
Алаудин опять объяснил все так ясно, что вопросов не осталось. Правда, через несколько дней после этого разговора Али пришла в голову смутная мысль, которую ему трудно было даже сформулировать до конца.
«Если Аллах действительно пошлет мне не только эту огромную гурию, но и желание этой гурией воспользоваться, – думал он, – смогу ли я вместить такой дар? Ведь сейчас мне и думать противно о такой огромной женщине. У нее, наверно, громче урчит в животе, чем шумит река под моим окном. В ее коже будут такие поры, что в любую из них я смогу провалиться вместе с лошадью. А ее сосцы будут похожи на курганы в степи. Сложно представить человека, способного польститься на такое. Если мне этого захочется, значит, моя душа будет волшебно изменена. Но если моя душа будет волшебно изменена, буду ли это по-прежнему я или уже совсем другой человек?»
Этот вопрос не давал Али покоя.
«Наверно, другой, – думал он, – потому что я сам такого не захочу совершенно точно. Выходит, награду получу тоже не я, а кто-то другой? Аллах создаст на моем месте другого человека, а меня... Меня уничтожит без следа? Но это будет несправедливо, а Всевышний справедлив...»
Али вспомнил о шербете, который он пил перед визитом в рай. А потом вспомнил руку Алаудина со сверкающими кольцами, и ее тень на стене.
«Может быть, – думал он, – в раю мне тоже дадут особого снадобья, только сильнее, чем в лепешке, и с иным действием? Ведь тень должна быть подобна предмету. Если тень ключа от рая – это какая-то микстура, значит, и сам ключ от рая – это нечто похожее?»
Подумав, Али решил, что последняя версия – самая правдоподобная. Ведь под действием райского шербета у него действительно появлялись желания, которых не было в обычном состоянии. Например, ему очень хотелось сладкого – но при этом он оставался самим собой. В раю вполне могли быть и такие сорта шербета, которые сделали бы соблазнительной огромную гурию...
Сомнения постепенно отступили. И это было хорошо, потому что Али ждало новое убийство, а идти на смерть и терзаться сомнениями – это, как известно, удел неверных. Себе Али такого точно не пожелал бы.
Следующее задание сильно отличалось от первого.
Али должен был поразить генуэзского олигарха, заключенного в латинской крепости. Это был ростовщик, которого обвинили в ереси, колдовстве и растлении малолетних мальчиков. Ждали гонца от Святого Престола с указом, разрешающим дело, – по общему мнению, пленника должны были освободить, поскольку он был чрезвычайно богат и лично финансировал крусаду. Говорили, что под стражу его взяли только для того, чтобы выжать из него побольше золота: он вряд ли мог быть замешан в ереси или колдовстве, так как мало интересовался духовными вопросами. Ну а растление малолетних мальчиков никогда не считалось чем-то предосудительным для ростовщика.
Алаудин хотел убить пленника, надеясь, что христиане начнут обвинять в этом друг друга и погрязнут в распрях. Но Али незачем было вникать во все детали. Он получил два катара, волшебную лепешку и маленький железный арбалет с десятком смазанных ядом стрел.
– Сто гурий, – улыбнулся Алаудин, вручая ему круглый колчан. – Если ни разу не промахнешься.
На колчане была кожаная петля, которая позволяла повесить его под мышку, спрятав под одеждой. Арбалет и ножи были укреплены в пришитых к плащу карманах. Волшебная лепешка, завернутая в кусок чистой ткани, лежала у Али в сумке – по виду она ничем не отличалась от тех, что продаются на любом базаре.
