Всегда говорил, и ныне менять "показания" не собираюсь: главное в любых бомбометаниях — это не перепутать танк серба с трактором албанца. Или наоборот. Но и в этом вины пилотов Luftstreitkraфт нет, и так понятно, что ребята ошиблись. Да и то: ну, какое удовольствие тому же пилоту запускать бомбу с лазерным наведением на пустой мост через Дунай? Вот если по нему идёт поезд — это да, это почти что компьютерная игра, только на большом экране. Сплошное удовольствие! Да и опять-таки: нашли время разъезжать! Война идёт, а они катаются самым нахальным образом без страха и волнения! Не дело!
В юные времена сверхточных средств уничтожения всего и вся, таких, как сегодня, не было, а если бы они имелись, то война была бы намного короче и проще: стоит пустить всего по одному сверхточному устройству в покои "вождей" — и конец войне!
Нынешняя война в доме братского нам народа непонятна: когда она начиналась, то в "несчастных" значились только албанцы, но когда в свару влезло более дюжины "разнимающих миротворцев", то албанцы стали ещё несчастнее: их стали бить со всех сторон. "По ошибке"
Да здравствует Северо-Антлантический Союз! Да здравствует война во имя справедливости! Какой и чьей "справедливости" — неважно.
Глава 21. Вишни. ("Склянки")
Ночь с тифозными жерновами, что пытались меня переехать, была единственной, а ночей с налётами авиации — не перечесть.
Ночи с налётами были неинтересными, однообразными приевшимися и скучными, не впечатляющими так, как одна ночь с жерновами.
Сегодня отличить прошлые ночи одну от другой не смогу: все они были несерьёзные. Новая "серия" налётов, теперь уже на польской земле, была слабее прежних и не впечатляла. Пустяковые были налёты, мелочные, какие-то шутейные. Или мне так казалось? А если "да", то почему я не испытывал страх?
Семейная традиция "быть всем вместе при налётах любой авиации" выполнялась строго. Госпиталь нарушил "традицию" и был единственным местом за всю войну, где две, или три бомбёжки я провёл в обществе не родни, а в руках служительниц госпиталя.
Как-то пришёл отец и принёс два больших кулька: в одном была черешня, а в другом — вишня. Или я путаю? Забыл?
Скажите, панове, в Полонии может наложиться конец сезона черешни на начало созревания вишни? Могло быть такое: не "прошла" черешня, уже стала созревать вишня? Откуда у отца были два кулька? Фантастика какая-то! Много лет не брался за рассказ о днях в Польше только по этой причине: боялся обвинения в "необузданной фантазии"! Боялся соединить польские вишни с черешней и быть обвинённым в клевете! Если человек соврал в одном эпизоде, то стоит ли ему верить в других? Меня вдохновляет на сегодняшний рассказ о тех временах торговля во многих магазинах нашего города замороженными овощами из Польши Полония, твои пакеты с овощами очень вдохновили и разгрузили от сомнений:
— "Кто их знает, этих поляков! А вдруг они способны на такое!? Они мастера в производстве ягод и овощей! Польша славится такими продуктами, они их поставляют всем желающим круглый год! Ни в космосе они не преуспела, ни атомных реакторов не сделали, а, поди, ж ты! И армия у них всегда была слабее моей, а вот вишня… Не пора ли и нам менять армию на вишни?"
А тогда вишни показались кислыми, и я отдал их красивой польской девочке. Пани, вы живы? Не знаю вашего имени, но вы тогда "запали" и и я вас полюбил без имени. "Подруга по несчастью", или пример "силы жизни": каких-то пять дней тому назад этот малый метался в тифозном бреду, уворачиваясь от накатов громадных мельничных жерновов, а сегодня он влюбился в польскую девочку настолько, что не пожалел для неё кулька "склянок"!
Если бы я был как-то связан с миром кино, то непременно сделал бы маленький фильм о трёх тифозных детях в палате госпиталя неизвестного мне католического ордена и о кульке вишни. Только вишня и была бы в кадре потому, что "реквизит" с названием "черешня" я сожрал сам! Только этот позорный факт биографии удерживал меня от влезания в кинематограф. Как снимать эпизод с черешней? Чего снимать черешню, если она была съедена? Почему тогда не поделился черешней с красивой польской девочкой Ядвигой? Так вас зовут, пани? Не знаю, но, скорее всего, что я не дал ей ни одной ягодки! Вот она, цена любви: всего один кулёк вишни! Ах, пани, я готов искупить прошлый грех, только скажите, чем и как!? Какими дарами сегодня я могу, хотя бы как-то, загладить прошлый грех перед вами?
А ты, милая девочка, где и как подцепила тиф? Какая паскудная вошь тебя укусила? Не из тех ли вшей, что имелись в изобилии за пазухой перемещённых лиц с востока? Могла нас свалить одна и та же вошь? Фантастика, правда?
Знаешь, а всё же какая-то прелесть просматривается в нашем тифе! Спасибо неизвестной тифозной вше — она устроила нам встречу! Тебя и до сего дня помню и люблю. Разве за такой подарок, как ты, можно ругать вошь? Если бы она не совершила подлое дело и не заразила меня тифом, то я бы никогда не побывал в госпитале и не увидел рая на земле. И был бы уверен, что католические монахини только тем и занимаются, что молятся о себе! И сегодня готов подвергнуться укусу той вши, но с одним условием: вновь попасть в тот госпиталь и увидеть тебя, Язя! И чтобы твоя койка стояла наискосок от моей! И судно тебе подавать буду, какой бы ты не была старой: польские женщины и в старости не теряют красоты. Прости за прошлое! Если бы только одних вшей я привёз в Польшу с востока! А сколько других "удовольствий" мы потом на вас свалили!? Вы свою послевоенную историю хорошо помните? На "пять с плюсом"? Но не будем о грустном.
Почему влюбился в тебя, Язенька? Не потому ли, что остался жить? От радости? Не потому ли, что избежав встречи с жерновами на полу барака необыкновенно сильно хочется любить? Не потому ли влюбился в тебя, что оказался в раю? А как, находясь в раю, не влюбиться!? На то он и рай! Волнует и занимает "библейский" вопрос: Адам полюбил Еву в раю, или позже, после "грехопадения"?
Закончу главу о ягодах: со времени того званого обеда в доме пана инженера и до сего дня не ем клубнику. Будь она любого, редчайшего сорта и вкуса, размера и спелости. Ни со сливками, ни без них. Ничем не могу объяснить такое равнодушие к прекрасным и любимыми всеми ягодам, но одно объяснение всё же есть: боюсь "возвратного тифа". Медики говорят, что такое мне не грозит абсолютно, у меня в крови даже специальные антитела имеются, и я смело могу входить в тифозные бараки без страха и сомнений. И всё же за весь "клубничный" сезон могу съесть плодов пять-десять, но очень спелых и крупных. Когда я ем эти крохи, то никакого удовольствия, а тем более восторга и наслаждения от ягод не испытываю. Нет восторга в душе! Многие не могут понять такое моё равнодушие к столь распространённому и любимому народом продукту, а я не даю разъяснений. Зачем? — и таким образом не пускаю всех в свою польскую "клубничную" тайну.
Ну, не любит человек клубнику — и всё! Может, у него аллергия на неё? А тогда сливки к клубнике на обеде у пана инженера подавали взбитыми…
…Ядвига, Язя, Язенька, пусть мне будет плохо, пусть тиф возвратится в моё старческое тело, но если ты будешь рядом — готов слопать корзину недозревшей клубники с одним условием: чтобы ты была рядом со мной!! И пусть потом происходит всё, что угодно!
Люблю вишню, но черешня идёт впереди вишни. Всегда. Черешня в наших местах не созревает, её к нам привозят с юга, а привозная черешня не по карману. В память о Полонии могу позволить половину килограмма за сезон, и такие встречи с черешней всегда уносят меня в католический госпиталь города Люблина. При виде черешни в мозгу открывается отдел памяти ответственный за всё, что было прекрасного в госпитале в момент возвращения к жизни. Вишня и черешня с той поры для меня стали волшебными: "ягоды жизни", не меньше. И сегодня, при встрече с черешней на рынке, вспоминаю женщин неизвестного католического ордена, что вытаскивали меня их лап тифа и лысую польскую девочку в платочке. Почему-то думается, что её имя всё же "Ядвига", пани Язя, но каким бы не было её имя — её головка, даже и без единого волоска, остаётся для меня прекрасной!
Глава 22. Служители Господу.
Сегодня наши монастыри возрождаются, выходят "из мерзости запустения". Не все и не в раз, с трудом и со скандалами. По моим, дилетантским представлениям, для полного торжества монашествующих в отечестве нашем потребуется не менее половины сотни лет,
Есть опасение: за срок в половину века в наши головы может вернуться, как прежде, фантазия о "продолжении строительства коммунизма в отдельно взятой…". Могут в монастырях "по второму заходу" заработать пивзаводы, или молокозаводы? Вполне! Это мы умеем, нам такое знакомо.
Что такое наше, отечественное, монашество? Моё, и, стало быть, непросвещенное суждение, может быть ошибочным: это уход из мира и молитвы за всех, кто остаётся в "мире". Много это, или мало?
