Нет.
Да, я же вижу.
Она приложил руку к моему лицу, палец на подбородке, где ямочка. О чем ты? спросила она.
Ты скажешь?
Ничего, ничего не неладно. Она всматривалась в мое лицо, палец еще на подбородке, потом заглянула в глаза.
Я сказал, Скажи мне.
Мы будем жить вечно. Она кивнула. Это не сарказм. Она отвернулась от меня, там была палка, она сунула ее в угли, огонь уже умирал. Целый час прошел, пока она думала об этом.
Оказывается, я пел. А она меня слушала. Это никакое не пение, так она думала. Глупая песня, сказала она.
И все-таки, если и так, я пел ее для тебя.
Если бы люди услышали такую ерунду, все бы засмущались.
Только не ее творец, это мое сочинение.
Все остальные.
Нет.
Все остальные стали бы над ней издеваться.
Некоторые ободрили бы, похвалили, не все лишены великодушия.
Это ты про меня?
Ты зависишь от других, надо иметь уверенность в себе, я твой мужчина, разве ты не могла бы меня похвалить, почему ты не хвалишь меня, по знакомству.
Она рассмеялась.
Чужие похвалили бы, наши враги. Песня моя столь прекрасна, этого же нельзя отрицать.
Ты напел эту песню, а в ней и мелодии нет. Этакий траурный траурный звук, он траурный. Да.
Траурный! Она твоя, я сочинил ее для тебя.
Мне она не нужна, сказала она. Рука ее была теперь на моей груди, мы пролежали так некоторый период времени, пальцы ее играли волосками у меня на груди. Я был усталый, задремывал. Хорошие мгновения. Вчера такой день, может наступит и завтра. Мгновения с ней, я теперь видел ее глаза, но настороженные, свет поблескивает, непрерывное движение, ее ладонь на моей руке, мысли блуждают где-то далеко, груди прижаты ко мне, тяжелые прекрасные. Я не знаю, может она и думала что-то обо мне. Я думал о моей дочери, малышке, с которой я больше не виделся, дольше, чем один год, она никогда не была спокойной, если я сажал ее себе на колено, оставалась там, сдерживая себя, тяжеленькая. Мне приходилось делать это, иногда она лягалась и боролась со мной, не могла успокоиться, цеплялась за меня, а иногда я клал ее на пол, она ловила ртом воздух, кислород для легких, я был ее хранителем, а теперь она свободна, моя дочь. Это было после того, как жена не вернулась домой, у моря, недалеко от дома ее дедушки с бабушкой. Теперь моя дочь у них.
Глупая песня. Ты снова поешь. Она шлепнула меня по груди.
Опять?
Да, опять, ты не заметил?
Некоторые говорили, что я пою удивительно хорошо.
Твоя мать.
Моя мать?
Больше никто бы так врать не стал. Но у меня есть вопрос.
Да.
Если его можно задать. Могу я об этом спросить?
О чем?
Если она говорила с тобой, то почему?
Что?
Ответь мне на вопрос.
Спрашивай.
Я уже спросила, почему женщина говорила с тобой.
Со мной многие говорят.
Почему та женщина говорила с тобой?
Какая женщина?
Так их было много? Да, они смотрят на тебя, разговаривают с тобой. Эту ты знал. Женщину, которая делала это, разговаривала с тобой, я видела ее лицо, как она улыбалась тебе, я ее видела. Почему? Может это изъявление презрения. Презрения ко мне.
Она потянула за волосы на моей груди. Я тебя буду пытать. Эти женщины разговаривают с тобой, почему так? А та была очень хорошенькая. Нет, ну могу я спросить, почему это так?
Что?
Они говорят с тобой, эти женщины, молодые, постарше, всякие, если ты куда-то приходишь, я вижу их, и они с тобой разговаривают. На нашем последнем собрании, когда чужак нашей страны разговаривал со многими из нас, произносил перед нами речь, да, этот, другой человек, я там видела женщину, она смотрела только на тебя, только. Я видела. Что это такое, она ничего не слышала из речи. Что за манеры. Тут чужак, который говорит с нами, а эта одна его не слушает. Почему? Ты не видел, как она на тебя смотрела? И все же она смотрела, почему?
Потому что я такой красивый.
Да, потому что ты такой красивый.
Глупости говоришь.
Ты стараешься быть красивым для этих женщин?
Да.
Да, так, ты красивый и женщины смотрят на тебя, так почему бы им не обратиться к тебе, она говорила с тобой, ты же этого и хотел.
Может она и обратилась ко мне, ничего не могу сказать. Мужчины обращаются к женщинам, прекрасным женщинам, так и женщины обращаются к мужчинам, к красивым.
Значит, они и будут обращаться к тебе, красавец-мужчина.
Может и так
Да, твое присутствие изменило мою жизнь, почему же и не другие. Ты опасный человек. Возможно, нам следует поклоняться тебе.
Почему ты ссоришься?
Что ты хочешь этим сказать? Не понимаю. Мы ссоримся, я так не думаю.
Ты ссоришься.
Кто ссорится? Кто ссорится? Что ты такое говоришь, я вовсе с тобой не ссорюсь. Я не ссорюсь с тобой. Я с тобой даже не разговариваю. Да я и не могу ничего больше сказать, не могу, не могу.
Что.
Я не могу больше с тобой говорить.
Что, что такое?
Наша жизнь проходит.
И что мы можем поделать?
Ничего. Ничего.
Я же не спрашиваю
Прости меня, ничего.
Но что я могу поделать, разве я могу что-нибудь сделать, что, прости меня.
Ox.
Я ничего не могу сделать. Только работать, продолжать нашу работу, что еще, для себя, себя, а большего я сказать не могу.
Где твой ребенок? Где твой ребенок? Где?
С дедом и бабушкой.
Все мужчины враги. Она тяжело дышала, я ощущал ее дыхание на моем теле, потом она убрала с него руку, мне было неудобно под плечом, и тоже ее груди там, может и ей неудобно, поэтому я повернулся, не вставая, и она тоже. Позже, она сказала, Слушать, как ты это говоришь, мне не нравится.
Это несерьезно.
Мне это не нравится.
Я сказал, хорошо бы у нас был тюфяк.
Даже когда она носила одежды, одежды для обоих полов, она их преображала. Женщины делают это, да, но у нее было иначе, я видел других женщин, они выглядели не так, как она, она была единственная, красавица, и эти женские формы, брюки их не скрывали, ее талию, бедра, груди и глаза, когда она улыбалась, красавица, а теперь я закрываю глаза, может опять услышу ее смех, ее смех. Я тогда страдал от депрессии, не скажу, очень сильной, так только, тучи находят, темнеет. Теперь уже никуда не денутся, так и будут висеть надо мной.
Некоторые мужчины, как я понимаю, не желали принимать участия, постоянно расхаживая по этим зонам отбросов, всегда горящим, пожары, вонь тлеющей резины, густой черный дым. У этих мужчин были палки или колья, чтобы копаться там. Колья могли быть длинные, тонкие, с приделанными к концам железными крючьями. Мужчины таскали эти колья, положив на плечо. Наших коллег с ними не было. Я видел отца того, про которого запрос, он тоже был в темной одежде, черного или темно-синего цвета, и в жилете, такие называют американка, а через пузо тянулась цепочка тех часов, хорошие, я помню, часы, карманные. Где он их взял. Известно ли это сыну, возможно. Может я его и спрашивал, не помню. Наследственное имущество, семейные вещи, старые родственники. Его отец был человеком, который так выполнял обязательства, с достоинством, как он думал, перед правящим классом, и эти часы могли быть его наградой, может и стащил где, но я так не думаю. Я говорю это только как возможность. Он знал город, все периметры. Это принадлежало ему, как он ходил, как ходил его сын. Я вижу эту походку, вижу отца, вижу надменность. Когда его сын был отобран старшими, он сказал, что мальчишка ему больше не сын.
Так и с моим отцом, который верил, что у меня тоже есть власть. Власть у меня была, но не та, как он думал. И было необходимо, чтобы он держался этого мнения, положено, чтобы он верил так. В общем плане, такие мнения родителей не заинтересовали бы меня, ни коллегу, коллег, да, а вот в виде образчика, да, это возможно. Если мы рассматривали жизни наших родителей, так это был род ночного кошмара. Но кто может сказать, что такое для молодого человека жизни взрослых. Когда я вступил в отрочество, я не мог использовать в их присутствии определенные слова и выражения. Я должен был уйти, и я ушел, меня забрали, можно и так сказать. Я не мог оставаться с ними, сознавая эту неполноценность, справиться с этим знанием.
Да, превосходство. Должно ли это так преобразоваться, я возражений не имею и могу это сказать, сказать сейчас, как с моим прежним коллегой, я владел превосходством над моими отцом и матерью. Кто мог ударить его по лицу в ее присутствии, в его присутствии ударить по лицу ее. Кто мог ударить кого-нибудь по лицу в моем присутствии, ударить лицо моей матери, лицо отца, в присутствии меня, кто мог сделать это с моим отцом, с отцом моего прежнего коллеги, и по нашим двум, кто мог это сделать.
В чем тут дело.
Я могу рассказать, как в одну ночь лежал в постели, и она пришла ко мне, моя мать, и разговаривала, и я ей сказал, начиналось со слов: «Когда я вернусь из». Дальше не помню, «вернусь домой». Ее реакция была сильно взволнованной, было так, что она задрожала, прямо перед моими глазами теряя вес, теряя рост, обращаясь в старуху, обнаружение бессилия перед моими глазами, и она хорошо это знала. Она ничего не могла мне сказать. Я поднялся за уровень дальше, за которым она не понимала, и отменить ничего не могла.
