– Тебе нужнее, – Колька, поочередно поднимая ноги, натянул кроссовки. И ощутил, что зеркало, которое ищет, где-то близко! Рядом совсем! Он даже огляделся, а Мирослав понял это так, что Колька собирается уходить, и заторопился:
– Тогда прими мою дружбу. Если будет во мне нужда – пришли весть в наши края и я приду. В том клянусь, – и Мирослав перекрестился, – и крест святой на себя кладу… Пошли, проводим тебя с Мирьяной до каторги.
Было уже за полдень. Колька потянулся, стоя на пороге дома, поклонился сидевшим неподалеку старикам, при виде мальчишки почтительно обнажив им головы и уже открыл рот, чтобы сказать Мирославу, что он не плывет никуда, потому что должен найти одну вещь, когда…
– Вот от меня тебе подарок, – сказала Мирьяна. – Когда б не ты – брат сказал так – он бы сгинул, а мне быть проданной на константинопольском рынке. Возьми, не отказывайся. Пусть будет память, поглядишься – и нас вспомнишь.
В руке Мирьяна держала… зеркало. Зеркальце из полированного серебра на короткой витой рукояти. ТО САМОЕ ЗЕРКАЛО.
Было тепло, даже жарко, душно. Что-то мягкое, обширное и легкое обнимало Кольку со всех сторон, отбивая охоту шевелиться Голова легко кружилась, во всем теле было плавное бессилие, как после болезни с температурой. Глаза открывать – лень…
Он, наверное, просто сильно распростыл где-то и свалился с "градусами", а в бреду ему привиделось все – все эти приключения со шпорами и беготней по разным временам. Лежит он дома, и все тут. Колька уже совсем собрался позвать: "Ма-а…" и попросить попить – очень хотелось – когда понял, что не могло быть в его комнаты, да и вообще в квартире таких запахов.
Пахло дымом. И сеном. И еще чем-то – не городским, так он определил для себя. И звуки! Потрескивал еле слышно, но явственно огонь. Ровно и неприятно свистел ветер. Что-то похрустывало.
Колька открыл глаза и сел. Почти тут же все поплыло, он не успел ничего увидеть или понять – пришел в себе только тогда когда почувствовал, как прохладная жидкость с запахом ягод, кисловато-сладкая и приятная, льется в рот. Он начал глотать и услышал женский голос:
– Вскочил, как оглашенный. Разве можно так после болезни? Заново сляжешь, что ты, милый. Давай пей, пей, а потом поешь еще, да опять поспишь – болезнь и отступится…
Мальчишка снова открыл глаза – осторожно и медленно.
Над ним склонялась немолодая, седоватая женщина с добрым и когда красивым лицом, одетая так, как на картинках в книгах и учебниках были показаны русские крестьянки. Потрескивал огонь большой печи. Над широким столом горели несколько лучин, угольки падали в блюдце с водой и тихо шипели. В полутьме различались контуры небольшой низкой комнаты с небогатой обстановкой, только под потолком Колька разглядел ряд голов животных и птиц, смотревших многоцветными, посверкивающими глазами – жутковато и загадочно.
– Где я? – спросил Колька, вновь взглянув в лицо женщине.
– Неужели не помнишь ничего? – тихо спросила она. Колька заглянул ей в глаза… и вспомнил!
Он сдвинул пятки кроссовок на глазах у пораженных черногорцев. И сразу – холод. Стонущий от мороза, заснеженный лес, полный серым вечерним полусветом. Холодно. Очень холодно… Он брел по сугробам, проваливаясь по пояс, не чувствуя веса тела. Кажется, плакал, и слезы схватывало прямо на щеках. Потом он упал и пополз. Уткнулся в корягу, потыкался в нее, свернулся клубочком и понял, что замерзнет насмерть, только было совсем все равно.
Кащей. Да, появился Кащей, но уже ничего не предлагал, а только посмеялся, и смех был страшным, злобным и пренебрежительным. Потом… что было потом?! Он увидел волчью морду, почувствовал, как шею обожгло горячее дыхание и обрадовался этому теплу.
И все.
– Вы нашли меня в лесу?! – спросил Колька.
– Не я, – улыбнулась женщина, ставя берестяную кружку на стол. – Морозко нашел. Вон он, красавец. Покажись, Морозко!
Возле печи в ее отсветах возник огромный лобастый пес с глазами, похожими на жидкий янтарь, широкой грудью и серебристо-снежной шубой. Пес спокойно и внимательно смотрел на Кольку и снова канул в тень за печью.
– А вы кто? – еще спросил Колька.
– Вьюгой зовут, – отозвалась женщина, и Колька понял, что она совсем не старая, просто усталая и озабоченная чем-то. – Как родилась я – вьюга была, прямо, что сейчас. Вот и стала Вьюгой. Ведунья я. В лесу живу. Я да пес.
– А где я вообще? – настаивал Колька.
– Далеко, – тихо ответила женщина. – Ты времен тех не знаешь. А место простое. Будет тут твой город родной стоять. Когда века отвекуют, в тысячи лет сложатся, а те тысячи своим чередом пойдут. Коля-Николай.
– Откуда вы про меня знаете? – напрягся Колька.
– Не бойся. Говорил ты, пока без памяти лежал. Часто говорил, помногу.
– Сколько… – Кольку вдруг охватил страх. – Сколько я у вас лежу?!
– Долго, – покачала головой Вьюга. – Седьмой день пошел.
Колька зажмурил глаза и застонал. Седьмой день – это тринадцатый! И завтра – ЗАВТРА! – свадьба Кащея и Зоринки! Съела болезнь весь резерв, добился своего этот козел в костюмчике – не силой, так при помощи простуды!
– Мне идти надо, – Колька, превозмогая себя, сел. – Мне рог надо искать, тетя Вьюга. Как угодно, где угодно – надо.
– Куда пойдешь? – ведунья покачала головой. – До ближней стоянки два дня пути, а в такую погоду и вовсе нет, никакая одежда не спасет. Волки сожрут, либо метель закрутит…
– Я слово дал, – твердо ответил Колька. – Если можете – помогите одеждой, лыжами там…
– А если нет у меня лишних-то – все равно пойдешь? – насмешливо спросила женщина. Колька ответил на ее взгляд своим – прямым и задиристым:
– Я слово дал, – повторил он отчетливо.
– Ишь – слово, – покачало головой Вьюга. – А что твое слово? Ты дал, ты и возьми. Все одно – к сроку нужного не сыщешь. Думаешь, не смогу тебя домой вернуть? Я Кащея не слабее в таких делах – отлежишься, да и ступай…
Колька задумался. На самом деле задумался, потому что было над чем. И ответил:
– Один день – да мой. Не могло меня далеко отрога выбросить, я по опыту знаю. Может, и успею найти…
– Не могло, – согласилась Вьюга, вставая. – И не зря по снегу ты брел да полз, замерзая, лечь себе не давал до последней возможности. Если б не упорство твое – замерз бы ты в лесу. А путь твой был верным. У меня этот рог, Коля-Николай. Я его храню. И за просто так не отдам, уж прости. Зарок на мне.
– Что нужно делать? – поинтересовался Колька.
– Три загадки отгадать, – улыбнулась Вьюга. – Отгадаешь – рог твой. А не отгадаешь… – она помедлила, И Колька спросил:
– Голова с плеч?
Вьюга улыбнулась – грустновато, странно.
– Нет, почему? – голос её был мягким. – Просто – домой.
– Домой? – Колька свёл брови. Несколько секунд думал, потом тряхнул головой: – Давайте свои загадки. Я готов.
Вообще-то ситуация была смешной. Какой-то уж очень сказочной, совсем нереальной даже на фоне всего, произошедшего раньше. Может быть, поэтому Колька не опасался, что может не отгадать…
…пока не поднял глаза и не увидел глаза Вьюги.
И тогда ему стало не по себе – такая там была мудрость, вечность и… безжалостность. Мальчишка понял – нет, не всё так просто. Если он не отгадает… да, домой. Но…
Он сам не мог толком объяснить – что тогда. И всё-таки понимал:
БУДЕТ ПОТЕРЯНО ЧТО-ТО ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ ВАЖНОЕ. НАВСЕГДА!
– Я готов, – повторил Колька.
– Ну, слушай загадку первую, – Вьюга помолчала. – Раз послушаешь – и запомнится. Раз покушаешь – снова хочется. Ну а коль её слушаешь, коль её кушаешь – сам себе ум смущаешь, сам себе могилу копаешь.
Да, это были не "два конца, два кольца…" Колька задумался – всерьёз. Ясно, что загадка была "с подковыркой"… Фигуральная, так сказать… Что же это такое? Сам себе могилу копаешь… если слушаешь – сам себя губишь, получается? Ложь? Но ложь не захочешь слушать-"кушать" второй раз, а тут сказано – "раз покушаешь – и запомнится". М-м-м… клевета? Да, клевету можно запомнить навсегда, но… но и её второй раз слушать не станешь. Так… Колька потёр лоб. Вьюга смотрела спокойно, не торопила. И мальчишка тоже успокоился… а ответ пришёл в ту же секунду, как награда за это спокойствие.
– Лесть, – сказал Колька уверенно – раньше, чем осознал сказанное. – Это лесть.
– Верно, – кивнула Вьюга раньше, чем он успел испугаться: а вдруг неправильно?! – Отгадал – так отгадку запомни… А вот и вторая загадка: кто на праздник к тебе и не придти может, а как беда – рядом всегда?
Ого! Колька вздохнул невольно. Но тут же подумал – а ведь это просто. Горе! Конечно, на празднике ему делать нечего – ну а раз беда, то… Он уже открыл рот, но засомневался. Может не придти… Не "не придёт" – а "может". Нет, не горе. Горю на празднике делать ВООБЩЕ нечего. Тогда что?
