Венсан Равалек - Ностальгия по черной магии

Обсул занимался работорговлей, немного в стороне от замка стояло здание, где обитали его отборные экземпляры. Всех милашек, каких одну за другой поставляли эмиссары-солдафоны, рыскавшие по полям, зрелых девиц и совсем молоденьких – их взращивали на месте в ожидании, когда плод созреет и будет наконец готов для потребления, складировали здесь; либо на радость двору и его главе, либо для обмена на разные товары и горючее, которое шайки добывали где-то во внешнем мире.

Окрестные поля, что находились за пределами домена и которые я видел по дороге в замок, лежа связанный на лошади, также возделывали рабы, сервы, на сей раз мужского пола; их не нужно было даже заковывать, настолько смирение и хаос полностью подавили всякий бунтарский дух, там сажали картошку, без которой не обходилось ни одно блюдо и из которой гнали спирт; едва темнело, варвары нажирались до бесчувствия, орали и плясали под звуки гигантского магнитофона, работавшего на аккумуляторах и убаюкивавшего нас звуками техно, – пульсация эхом разносилась по башням, коридорам, чердакам и всей запутанной архитектуре Шамбора, долетая до моей комнаты с регулярностью несколько назойливого метронома.

Если днем я не видел никаких признаков колдовства и сверхъестественного, которое, однако, безусловно, присутствовало вокруг, то по ночам все было иначе. В каждом сновидении передо мною открывались все новые помещения, странные лабиринты, я бродил по ним со стариком и прочими колдунами, мне объясняли множество вещей, и смысл того, что я пережил за время своих испытаний, и как мой дух мало-помалу очистился от них, я стоял посреди гигантской свалки самых разных элементов, мне велели составить их перечень, бесконечный список того, из чего состоял я сам, он простирался в такую даль, что конца его не было видно, и все же, в светозарном, хрустально-прозрачном порыве, я видел его, и тут все рассеивалось, как облачко пара, мир исчезал, и я превращался в ничто.

В другом сне мы приходили в пещеру, где громоздились запасники огромного музея, неисчислимая коллекция статуй из слоновой кости, напоминавшая то ли штабель саркофагов, то ли статуи египетских богов, полулюдей, полуживотных, но с некоторыми отличиями, более округлые, – их выпуклости, гладкие, отполированные, распространяющие вокруг себя ауру ласкового покоя, волновали тем сильнее, что они, доброжелательные и неподвижные, казалось, принадлежали иной эпохе, иным векам, несли в себе физический след какой-то бездны, неизмеримой тайны, что-то такое, чего мне не удавалось припомнить. Из статуй рождались другие, поменьше, наподобие русских матрешек, с той лишь разницей, что иногда новые видения каким-то необъяснимым чудом оказывались больше тех, из которых они появились.

Однажды утром, встав с постели, я с изумлением обнаружил, что замок абсолютно пуст, ни суеты, ни огня в каминах, большие залы были холодны и безлюдны, казалось, здесь уже лет сто никто не жил, меня мгновенно охватила безумная паника, все куда-то сбежали и бросили меня, как идиота, на необитаемом острове, который вот-вот уйдет под воду; в ту минуту, когда я собирался закричать, моему взгляду предстала бумажка на полу, обертка от жвачки, и я услышал на лестнице шаги старца, его окружали какие-то призраки, похожие на слуг, на воинов Обсула; армия фантомов вела себя самым естественным образом, да и огонь весело потрескивал в красноватых бликах очага, и мне снова подумалось, что вся земля всего лишь огромный театр, возведенный для одного меня, только чтобы меня замучить и окончательно свести с ума.

Празднество в честь дня рождения Обсула, когда состоялось мое настоящее посвящение, было грандиозным.

Поутру вернулись бензовозы, и заряженные аккумуляторы теперь работали на полную мощность, освещая башни и уступы замка, воскресив на один вечер ту магию прожекторов, что прежде так восхищала туристов, превращая Шамбор в большой белоснежный корабль; картофельный спирт лился рекой, для желающих было даже вино и метадон, Обсул разрешил привести женщин, и толпа, в строгом соответствии с иерархией (бароны, охотники и простые варвары), принятой в этой новой столице сгинувшей Франции, заполонила этажи, балконы и внутренний двор, там сгрудилась большая часть войска, во всю глотку распевая шлягер, имевший бурный успех несколько лет назад:

Варвары орали, голося во все горло куплеты, охотники орали, воины орали, сам Обсул тоже вопил, будто оглашенный, лишь старец оставался холодным как мрамор, точь-в-точь как родитель ученика на вечеринке, внимательный, но отсутствующий.

Незадолго до полуночи несколько избранных женщин тоже пригласили на бал, туда, где веселился плебс, обычные варвары; естественно, девицы были уже потасканные, далеко не первого разбора, но все-таки еще съедобные, в мгновение ока они растворились в массе танцующих.

Они тоже пели, хлопая в ладоши, и если бы в меня не впечаталось намертво воспоминание об адском плоте со старухами и чокнутыми, то зрелище их распахнутых грудей и юбок с разрезом показалось бы мне как минимум волнующим.

Но я стал другим.

Я был по ту сторону всего.

В ограде замка фиеста продолжалась с удвоенной силой, одна из женщин показывала грудь, другие аплодировали, пускай Титаник тонет, мы пляшем в 2000-й год, переодетые мужчины терлись о них, возбуждали остальных, извивались в ритме, оле, оле, мы празднуем столетье, танцуем на рассвете. Думаю, мы не слишком далеко ушли от осады Гамилькаром Карфагена, и, если бы на вершине одной из башен Шамбора появилась сама Саламбо[21] в летящих по ветру покрывалах и произнесла пару ругательств в адрес наемников, по-моему, это никого бы особенно не удивило. Атмосфера располагала к величественным сценам и к магии.

Само посвящение состоялось часа в четыре утра, перед пьяным, расхристанным королем, которого сосали две юные гейши – совершенно иного разбора, отметил я походя, чем те, что были отданы толпе, – они трудились без устали, сменяя друг друга, пока он не велел им перестать, слишком разбитый, чтобы кончить. Он сдавил меня в объятиях, твердя снова и снова все хорошее, что думал обо мне, что я почти спас ему жизнь, затем я получил право на ритуальный порез, мы смешали нашу кровь – Обсул, а за ним и прочие столпы Шамбора, и я подумал, что на сей раз СПИД мне обеспечен, что они наверняка все больны, а вот удастся ли раздобыть здесь лекарства, это большой вопрос, а потом я посмеялся над своими глупыми страхами, пришедшими из иных времен, принял поцелуй и повторил фразы, навеки скрепившие мое превращение в Рыцаря Благородного Дела, Столп Шамбора и Товарища Обсула.

Когда занялась заря, в замке оставались только лежащие вповалку тела да несколько доблестных вояк, все еще предающихся оргии, старец сделал мне знак следовать за ним, и мы, я и остальные члены нашей группы, снова совершили подъем на верхотуру восточной башни. В голове у меня вертелись обрывки Некрономикона:

Волшебники были, есть и будут. С сумеречных звезд пришли они туда, где был рожден человек, незримые и отталкивающие. Они спустились на первоначальную землю. Под водами океанов дремали они на протяжении веков, пока море не ушло; потом они быстро размножились и, во много раз увеличившись в числе, стали править землей. На оледенелых полюсах возвели они мощные города, а на горных высотах – храмы тех, кого не признает природа и кто проклят богами.

Цитата эта выглядела наглядной иллюстрацией того, что мы будем делать: вызывать духов, вступать в контакт с чем-то, что обычно скрыто и запретно для человека.

Мы расселись на равном расстоянии друг от друга, и старец, не произнеся ни слова, объявил собрание открытым. Впервые за то время, что я сталкивался с непонятными явлениями, в моем распоряжении были все средства, каждая деталь, каждое действие представали в перспективе своей конечной цели, в своем оккультном обличье и во всем разнообразии своих возможных значений.

Я видел сложность мира и его очевидную простоту, хитроумные колеса гигантского часового механизма, слепящий свет степенных, неподвижных вещей, покрытых льдом озер и темных пещер, необъятных пустынь и безглазых, безъязыких толп, взбесившихся, разъяренных страданиями, недоступных свету и все же достигающих океана. Я видел доказательство существования Бога и его бесповоротное отсутствие. Я видел все, причину этого всего и его перманентное исчезновение, и ныне и присно и во веки веков; пентаграмма, начерченная на полу стариком, была не чем иным, как опорой наших умов, не позволяющей им окончательно ввергнуться в безумие, а заклинания, которые мы распевали, ничем не отличались от детских стишков, какие произносят на пороге темной комнаты, заклиная страх перед ночным мраком.