Со временем у нас появилось больше свободы. Постепенно кандалы, сковывавшие нас, ослабли. Стал ли отец больше нам доверять? Или был так занят своими проектами, что на какое-то время просто забыл о нас? Я никогда не узнаю ответа на этот вопрос.
Но я точно знаю, что отец занимался многими деловыми проектами в годы пребывания в Судане. Однажды он несказанно удивил меня, заявив:
— Судан теперь наша родина. Я проживу на этой земле остаток жизни.
Помню, как странно мне было слышать эти слова. Я не верил, что он с такой легкостью может навеки порвать связь со страной, в которой родился.
Поскольку его верность и преданность теперь предназначались Судану, отца захватила идея обеспечить этой бедной стране современные условия жизни. Со времен Саудовской Аравии он знал, что такое экономическое процветание, и хотел, чтобы Судан достиг подобного благосостояния. Но у этой страны не было нефтяных ресурсов Саудовской Аравии, поэтому отец высказал идею, что ключом к преодолению бедности этой африканской нации могут стать плодородные почвы страны. Регион к югу от Хартума и до границ с Эфиопией был известен в народе как житница Судана. Там отец приобрел многочисленные фермы, где выращивал разные виды овощей и подсолнечник. Он также занимался строительством и разведением лошадей.
Вскоре по приезде в Хартум отец сообщил нам, что уже купил лошадиную ферму. Она не шла ни в какое сравнение с нашей прежней фермой около Джидды, зато находилась всего в пятнадцати минутах езды на машине от Аль-Рияд Вилладж, так что мы не реже раза в неделю посещали конюшни. Еще до нашего приезда отец приобрел несколько лошадей, и вместе с жеребцами, привезенными из Саудовской Аравии, их число выросло до семи. Я был в восторге от каждой лошади, но моим любимцем оставался жеребец Лазаз, один из тех, кого отцу удалось привезти из Саудовской Аравии. Красавец Адхам тоже прибыл в Хартум.
Лазаз — большинство мусульман знает, что это имя носил конь пророка Мухаммеда — был чистокровным арабским жеребцом с гнедой гривой и такого же цвета хвостом, составлявшими яркий цветовой контраст с белым пятном на лбу и тремя белыми носочками, на передней левой ноге и обеих задних. Лазаз был гордым жеребцом и не поощрял фамильярного отношения. Он любил носиться по полю вместе с гаремом кобылиц, и прервать его занятия с трудом мог даже самый опытный укротитель.
Помню, однажды Лазаза чуть не убили за то, что он поставил под угрозу жизнь отца. Лазаз тогда только что прибыл транспортом из Джидды. Он впал в игривое настроение, ведь уже несколько месяцев никто не ездил на нем. Конь нетерпеливо переминался и взбрыкивал, стоя в круглом загоне, — ему хотелось поскорее заняться своими собственными делами. Отец же решил, что пора совершить быструю прогулку верхом. У Лазаза имелось на этот счет другое мнение. Когда отец попытался оседлать жеребца, Лазаз встал на дыбы, пританцовывая на задних ногах, и злобно фыркал, всем видом показывая, что не намерен подчиняться. Но мой отец был превосходным наездником — и вдобавок большим упрямцем — и не собирался отказываться от своих притязаний на Лазаза.
И они стали бороться друг с другом: исполненный решимости наездник и не менее серьезно настроенный жеребец. Сердце выскакивало у меня из груди, ведь Лазаз и отец столько времени были дружны, а сейчас вдруг стали противниками, с неравными силами, но одинаково железной волей.
Что только не делал отец, но ему не удавалось успокоить Лазаза. Тот несколько раз нападал на отца, и ярость в его глазах говорила, что отцу угрожает нешуточная опасность. Вдруг я заметил, как один из друзей отца зарядил оружие и направил ствол прямо в голову Лазазу. Этот верный соратник отца не мог допустить, чтобы лошадь затоптала Усаму бен Ладена, пусть даже такой ценный и красивый жеребец, как Лазаз. К счастью, отец краем глаза увидел это, хотя всё его внимание и было сосредоточено на том, чтобы вовремя уворачиваться от резвых копыт Лазаза. Отец, любивший лошадей больше, чем людей, закричал:
— Нет! Беги и приведи сюда еще кого-нибудь!
Тот побежал позвать на помощь, и вскоре в загон вошли еще пятеро или шестеро мужчин, правда, в отличие от отца, они не знали, как укрощать лошадей.
Однако в конце концов бедного Лазаза загнали в угол и обезвредили. В тот день отец приказал, чтобы Лазазу закрутили ухо — короткую веревку прикрепляют к куску дерева, обвязывают вокруг морды лошади и затягивают, пока лошадь не почувствует боль. Арабы верят, что при таком воздействии выделяется химическое вещество, успокаивающее непослушное животное.
Прошло еще немало времени, прежде чем отец вновь смог оседлать Лазаза, но с того дня конь стал более смирным.
Мне жаль, что помимо всех этих полезных дел отец продолжал, как мне теперь известно, свою вооруженную деятельность. Тогда я был слишком юн, и меня не посвящали в детали.
Отец придерживался убеждения, что как истинные мусульмане мы должны жить по возможности просто и презирать современные технические достижения. И хотя нам разрешалось включать электрическое освещение, но запрещалось пользоваться холодильниками, электрическими плитами и системами охлаждения или обогрева воздуха. Снова наша мать и тети были вынуждены готовить еду для своей большой семьи на переносных газовых плитках. И все мы страдали без кондиционеров в жарком климате Судана.
Никто из детей не был согласен с этими убеждениями отца, но его жены боялись высказывать свое мнение по таким вопросам. Когда отец уезжал из Хартума, мы со старшими братьями несколько раз потихоньку включали холодильники и даже кондиционеры. Но наши матери приходили в ужас от одной мысли, что отец может узнать о нашем непослушании, и мы в конце концов вернулись к соблюдению его дурацких правил.
Я не раз слышал, как верные моджахеды отца тоже потихоньку жаловались на то, что им не разрешают пользоваться современной техникой. Они много лет вели суровую жизнь воинов и теперь не видели причин продолжать страдать, когда вокруг было столько достижений технического прогресса.
Даже когда у нас останавливались гости из богатых стран Залива, отец не делал никаких послаблений. Много раз я видел, как влиятельные бизнесмены и члены королевских семей обливались потом и почти одуревали от невыносимой жары. Устав от многочисленных жалоб, отец в конце концов купил несколько маленьких ручных вееров, сплетенных из травы, которые в изобилии продаются на всех суданских рынках. Я едва сдерживал смех, когда высокопоставленные гости яростно обмахивались веерами, стараясь хоть немного охладить воздух вокруг себя.
Мы с братьями проводили немало времени, строя разные планы, как улизнуть из дома в окрестные районы Аль-Рияда, чтобы хоть ненадолго сбежать от сумасшедшей жизни, созданной для нас отцом. Мы слишком долго были узниками в собственном доме, и теперь нам хотелось узнать, где пролегают границы нашей новой свободы. Будучи весьма подвижными и энергичными мальчиками, мы все больше и больше времени проводили вне стен нашего семейного жилища.
Вначале у нас хватало храбрости только на то, чтобы слоняться по саду возле дома. Пытаясь чем-то занять часы досуга, мы попросили работников отца достать нам строительные материалы, чтобы соорудить дома на деревьях, росших в саду. Эти милые люди принесли нам всё, что было нужно. И дома на деревьях получились весьма недурными: у каждого из нас там имелось свое личное пространство.
Неожиданно свалившаяся на нас свобода была для нас слаще меда! У нас вдруг появилась возможность играть в разные игры и даже слоняться по окрестностям, как у нормальных детей из Джидды и Медины, «вольных ребятишек», которых мы видели столько раз и которым так завидовали.
У нас даже завелись деньги на карманные расходы. И это нововведение стало для нас большим искушением, хотя, по правде, мы получали деньги не совсем честным путем. Наш отец придерживался мнения, что детям никогда не следует давать деньги, даже на еду в школьной столовой. Карманные деньги нужны были нам на покупку самого необходимого, но отец говорил:
— Нет. Вам следует страдать. Муки голода вас не убьют.
Отец кардинально отличался от большинства отцов, которые хотят для своих детей только самого лучшего. Ему, похоже, доставляло удовольствие видеть наши страдания: он постоянно напоминал, что нам полезно знать, каково испытывать голод или жажду и обходиться без самых насущных вещей, когда у других они есть в изобилии. Почему? Он говорил, что это сделает нас сильными. А те, у кого всего вдоволь, вырастают слабыми и неспособными себя защитить.
Его сыновья не разделяли этого мнения, но, разумеется, нам не дозволялось перечить отцу. Если мы выражали свое несогласие, он не обсуждал с нами причины, не разговаривал спокойно, как отец с детьми, он просто приказывал стоять смирно и избивал нас за непослушание деревянной тростью. Временами он настолько входил в раж, поколачивая ею сыновей, что трость разламывалась на две части. Когда она ломалась, отец хватал один из наших башмаков, стоявших у дверей, и бил нас, этим башмаком.
