«Это ж надо, — изгнание духов! Вот дожил!» — усмехнулся я сам себе, становясь в круг. Но делать было нечего.
Етэнгэй, казалось, не обращал внимания на мое смущение. Он деловито обошел вокруг меня, не заходя за камни и как бы присматриваясь ко мне. Потом он остановился напротив меня, глубоко затянулся и неожиданно с силой выпустил прямо мне в лицо струю дыма. Дым был не табачный, а какой-то другой, едко-пряный и удушливый. От него тут же защипало в глазах и запершило в горле. Для меня, никогда в жизни не курившего, это было совсем непривычно, и я тут же закашлялся; глаза заслезились.
— Ничего, терпи! — подбодряющим тоном сказал шаман.
Он сделал несколько шагов и снова, сделав затяжку, обдал меня дымной струей, но теперь уже несколько сбоку. Затем он еще несколько раз проделал эту процедуру, обходя и обкуривая меня со всех сторон.
— Все, выходи! — скомандовал он. — Теперь иди к костру!
Я вышел из дымного облака, продолжая откашливаться. Етэнгэй тем временем взял одну из лежавших на земле охапок и бросил в костер. Пламя тут же с радостным треском охватило ветки; вверх взвились клубы сизо-белого густого дыма. Приблизившись, я увидел, что для костра были приготовлены ветки можжевельника. Дым от него был несколько приятней, но ненамного.
— Иди вокруг костра! — распорядился старик. — И не спеша!
Я стал медленно обходить костер. Тем временем Етэнгэй подбросил в огонь еще веток, и костер разгорелся сильнее. Мне становилось жарко.
«Боже мой, чем я занимаюсь?!» — вертелась в голове одна мысль.
Но тут произошло нечто такое, что совсем повергло меня в смятение. Я вдруг увидел, что поблизости стоит Айын! Я не заметил, когда она появилась рядом, и в первый момент ее не узнал. Она была одета совершенно по-шамански! На ней было национальное одеяние, похожее на то, в которое был одет Етэнгэй, — нечто среднее между рубахой и платьем с длинными широкими рукавами, расшитое бисером и кусочками кожи. На шее висело большое ожерелье из звериных клыков, а на запястьях — какие-то причудливые металлические браслеты; волосы были повязаны лентой. В руках она держала бубен — тот самый, который я видел в хижине. Косметики на лице не было, но зато оно было разрисовано черными и красными полосами. Вот теперь она действительно выглядела, как настоящая колдунья! В ней не было ничего общего с той импозантной миловидной дамой, с которой я вчера пил кофе на кухне.
Я несколько секунд стоял как истукан, не веря своим глазам и не в силах оторвать взгляда от такого зрелища. И даже забыл о том, что стою голый, — настолько меня поразило ее перевоплощение. Для меня это было настоящим театром одного актера!
— Не отвлекайся! — вернул меня к делу окрик старика.
Я побрел дальше. Трудно описать, что творилось у меня в голове. Етэнгэй, ни на секунду не отлучавшийся от меня, продолжал подкидывать ветки в костер. Огонь разгорался все с большей силой. Жар нарастал, и я стал обливаться потом. Дышать становилось все труднее, голова кружилась.
— Теперь в другую сторону! — скомандовал старик, неотрывно наблюдавший за мной, и сделал Айын рукой какой-то знак.
Я развернулся и стал описывать круг в обратном направлении. Одновременно Айын, пританцовывая, начала равномерно ударять в бубен. Он отзывался каким-то странным глуховатым гудением, к которому добавлялось звонкое дребезжание многочисленных мелких колокольчиков по краям.
Жара стала почти нестерпимой. Я ничего не видел: катившийся с меня градом пот и слезы застилали глаза. Я слышал только удары бубна, которые словно намеренно были синхронизированы с ударами сердца. Каждый удар отдавался в голове и проникал в самые глубины моего существа. Постепенно жара стала отступать, и я почувствовал в теле необычную легкость. Через некоторое время я перестал ощущать землю под ногами и даже свое тело. Потом для меня вдруг исчезли и жар, и едкий дым: я словно впал в какой-то транс, продолжая двигаться вокруг костра как бы по инерции. Из всех ощущений остались только эти непрерывные удары, которые вытеснили из моего сознания всю действительность, — как будто я весь превратился в одно огромное сердце, которое с каждым ударом увеличивалось в размерах! Оно раздувалось, не прекращая оглушительно биться, пока не заполнило весь мир, всю Вселенную. Это было неописуемое, захватывающее дух чувство — пульсировать в ритме со всем сущим, быть самим этим пульсом!
Потом сердцебиение начало замедляться, и сердце съеживаться. Удары стихали и раздавались реже. Это продолжалось до тех пор, пока источник пульсаций не стал совсем медленным и тихим. Несколько секунд я чувствовал себя воронкой, втягивающей эти биения, и в какой-то момент центр этой воронки оказался у меня в груди. Звук почти затих. Я открыл глаза и сделал несколько судорожных вдохов. После угасания вселенского ритма внутри царила какая-то опустошенность.
Костер уже догорал. Я стоял около него, по-прежнему в чем мать родила, весь пропахший дымом, не в состоянии прийти в себя. Айын и Етэнгэй стояли в двух шагах и смотрели на меня — похоже, им было весело от этой затеи. В руках у каждого из них было внушительных размеров ведро с водой. Не успел я сообразить, что они собираются сделать, как они по очереди окатили меня ледяной водой с разных сторон. Я аж подпрыгнул.
— Ну, как самочувствие? — с иронией в голосе осведомился старик.
— Да вроде… ничего, — отфыркиваясь, ответил я. Внезапный холодный душ и вправду оказал отрезвляющее действие.
— Держи, — Етэнгэй протянул мне огромное махровое полотенце.
Я обтерся. После всей этой процедуры ко мне вернулась бодрость. Я даже совсем позабыл про стыд за свою наготу. Айын тем временем опять скрылась в хижине.
— Теперь тебе предстоит прогуляться по Нижнему миру, — сказал Етэнгэй. — Для этого тебя нужно на время закопать в землю.
— В землю? — тут я снова чуть не лишился дара речи. Этого мне только не хватало! А я-то полагал, что на сегодня мои мытарства закончены.
— Да, земля обладает огромной целительной силой. Ведь все мы — ее дети. И солнца, конечно, — ответил старик. — Она тебе обязательно поможет.
С этими словами он дал мне знак идти за собой. Мы подошли к неглубокой канаве, дно которой было выстлано шкурами.
— Это я специально для тебя вчера выкопал, — пояснил шаман. — Здесь тебе надо лежать неподвижно.
— И… как долго? — упавшим голосом спросил я. Такое времяпрепровождение трудно было назвать привлекательным. Я бы лучше еще попил чаю в обществе Айын.
— До тех пор, пока не вернешь силу, — без всякой жалости отрезал старик. Потом, видя мою удрученную мину, добавил уже мягче: — Пойми, все это нужно, прежде всего, тебе самому, хотя ты этого усвоить пока не в состоянии.
К нам подошла Айын. Она принесла еще три оленьи шкуры, одна из которых была скатана в виде валика.
— Это тебе, чтобы не замерзнуть, — сказала она. — Этой оберни тело, а вот этой — ноги.
Они с дедом помогли мне обернуться в шкуры, которые показались мне страшно неудобными и колючими, и улечься в яму на спину. Под голову Айын положила мне валик из шкуры.
— Удобно? — спросил Етэнгэй. Я увидел в руках у него лопату.
Я ответил, что пока вполне терпимо, даже уютно.
— Ну и прекрасно! — сказал старик и начал забрасывать меня землей. Когда меня всего покрыл слой сантиметров двадцать толщиной, он остановился. Снаружи у меня торчало только лицо. Я испытывал, наверное, то же, что и туго спеленутый младенец.
«Или личинка в коконе», — подумал я, и самому мысль показалась смешной. «Личинка кого?» — тут же спросил я себя, и от этой мысли стало не по себе. Мне вспомнилось, как однажды, еще во время учебы в университете, Виталий говорил, что человек рождается для того, чтобы осуществить свою индивидуальную эволюцию. Он тогда пояснил, что это можно проиллюстрировать на примере неуклюжей безобразной гусеницы, которая, проходя через стадию куколки, превращается в свободно порхающую прекрасную бабочку. Но люди в большинстве своем предпочитают оставаться гусеницами; некоторых что-то подталкивает к развитию, но они застревают на всю жизнь в состоянии куколки; и лишь единицы становятся бабочками. Тогда эта метафора произвела на меня сильное впечатление. Удалось ли ему самому стать бабочкой? И если удалось, то где сейчас она порхает?
Занятый этими размышлениями, я не заметил, как Айын со своим дедом оставили меня одного. Сначала я пребывал в некотором возбуждении; в голове мелькали тревожные мысли о том, сколько мне придется пролежать здесь. Но постепенно на смену беспокойству пришли умиротворение и расслабленность. Все эмоции куда-то улетучились. Холода не чувствовалось — шкуры и вправду хорошо сохраняли тепло и уже не казались такими колючими. Я пролежал так полтора или два часа — трудно было сказать, так как время для меня будто остановилось. Потом послышались шаги. Передо мной снова появился Етэнгэй, но Айын с ним не было. В руке он держал какой-то небольшой предмет. Я пригляделся и скорее догадался, чем узнал, что это был национальный музыкальный инструмент, наподобие губной гармошки, который часто звучит в фильмах про северные народы. Как же он называется, думал я, где-то ведь то ли слышал, то ли читал, но сейчас не вспомню, варган, кажется, или хомуз?
