– Не дури! – сказал я. – Ты вроде бы умней своих братьев. Что ты хотел мне сказать?
«Пользуйтесь авиатранспортом…»
– Слушай, не будь сволочью. Говори!
«…до Сочи вы можете долететь…»
– А пошел ты к…
«…за три с половиной часа».
Я хлопнул дверью.
У Ирины была плавная фамилия – Иевлева. Каждый раз, когда я звонил ей по телефону, мне казалось, что я пою, произнося: «И-Р-И-Н-У-И-Е-В-Л-Е-В-У». И каждый раз я вздрагивал» слыша в ответ вопросительное «Да-а?»
– Иринка, – сказал я, – как дела?
– Витенька, я свободна! Мама решила, что ей удобнее болеть у тетки, и я ее утром отвезла на Фили. И теперь я свободна! Ты видишь, как я танцую у телефона?
– Конечно, – сказал я. – Ты встаешь на носки и щелкаешь пятками. А левой рукой ты придерживаешь халатик.
– Витька, ты ослеп! На мне нет халатика. И вообще почти ничего нет – так, самая малость.
– Ох ты! Тогда я сейчас примчусь,
– Сударь, я вас не задержу: вы застанете меня вполне одетой, готовой к выходу.
– А куда?
– Куда-нибудь махнем, Витя. Приезжай.
Я взял такси. Водитель попался молодой и напористый. Мы лихо проскочили перекресток на желтый свет. Милиционер в стеклянной будке погрозил нам.
– Ладно, ладно, сиди в своем подстаканнике, – пробормотал шофер. Некоторое время он гнал машину молча, потом попросил у меня закурить и доложил:
– Вернулся я сейчас из Нарофоминска, возил туда инженера одного. Когда брал его, спрашиваю: «Один едете?». «Один», – говорит. И правда, ехал один. А свободных мест в машине не было.
Он замолчал, ожидая, что я спрошу. Я спросил:
– Как так?
– А вот так: всю машину продуктами завалил. Я говорю: «Что это вы все московские магазины скупили? «А он. «Милый, говорит, жрать-то надо? У меня, говорит, семья большая. У нас, говорит, в Нарофоминске один лозунг: «Пей вино, смотри кино, закусывай радио».
Он захохотал.
– Ну, отвез я его, выгрузил, дай, думаю, в магазины загляну. Зашел, а там и в самом деле – ни хрена! Вам сюда? К подъезду… Спасибо. Будьте здоровы!
Я вбежал на второй этаж и позвонил.
– Витька, это ты?
– Ага.
– Подожди за дверью, я оденусь.
– Открой, Ирка, здесь страшно, волки воют…
– Ну ладно, входи, только не смотри на меня…
Я вошел с закрытыми глазами. Ирина засмеялась, взяла меня за руку и повела в комнату.
– Ирка, а что же ты в непристойном виде по коридору разгуливаешь?
– А никого нет. Была соседка – и та только что ушла.
Я открыл глаза. Ирина стояла в старом купальном халате, кое-как стянутом в талии пояском от плаща. Она смотрела на меня и улыбалась.
– Какой ты нарядный, – сказала она. – Каким ты франтом на работу ходишь. В голубенькой рубашечке пришел к своей милашечке.
Халат на плече был разорван. Я поцеловал ее сквозь дырку.
– Витька-Витька, – сказала она. – Витька-Витька…
…Мы никуда не пошли. Позже, под вечер, я сбегал в магазин, купил бутылку вина и еды. Мы ели и пили, сидя на постели, и она немножко опьянела, и смеялась, проливая вино, и прижималась ко мне растрепанной головой.
– Витька-Витька, – твердила она, – Виктор-победитель… Какая я дура, что столько времени оттягивала это. Я тебя больше никуда не отпущу. Слышишь?
Снова смешалось наше дыханье. Белели ее плотно опущенные веки, рот казался черным. Это было, как плаванье в неспокойном море. Нас с головой захлестывало волнами, мы задыхались под тяжелыми, сотрясающими тело ударами, нас выносило вверх, к ослепительному солнечному свету, и снова швыряло вниз, в черные провалы беспамятства. Переводя дыханье, мы могли выговорить, простонать только имена друг друга…
Я выбрался из постели потихоньку, чтоб не разбудить Ирину. Я сел у нее в ногах и закурил. Огромная, никогда раньше не испытанная нежность властно овладела мной. Ирина лежала, подтянув к животу мерцающие колени, смешно вывернув руки кверху ладонями. Я глядел на нее и думал, что сейчас мне уже безразлично, красива ли она, умна ли; сейчас она мне близка – и это самое важное. Я ее люблю; и я любил бы ее теперь с кривыми ногами, или с черными зубами, или плохо острящую. «Жена моя», – подумал я и сжал челюсти, чтобы не заплакать. Такого у меня еще никогда не бывало. Я ни на секунду не осуждал себя за то, что много распутничал раньше, и думать о женщинах не казалось мне кощунственным рядом с нею. Я знал, что жил так же, как десятки моих знакомых, так же, как они, сходился и расходился с женщинами, так же думал и говорил о них. Может быть, мы говорили пошлости. Пошлость! Нет, не то. Наверно, все-таки это был поиск – поиск, сам по себе доставляющий наслаждение. Кто ж виноват, что самоутверждение мы ищем в запретных и стыдных потемках, что слова, которые мы произносим, заземляют и снижают мудрую жажду красоты? Ира, Иринка, жена моя, я все-таки нашел тебя…
«Вы не смеете жениться». Я встал. «Бы не смеете спать с порядочными женщинами». Врешь! Я смею. Я сам порядочен. Я умен и талантлив. Ищи других, ищи настоящих нелюдей. Ищи пристально, не клюй на слишком яркую приманку. Ищи! Они живут среди нас, настоящие стукачи, – ездят в трамваях и метро, посещают филармонию и читают Солженицына, выходят на пенсию и разводят цветы, заседают в товарищеских судах, пишут научные работы! С ними своди свои счеты…
«Своди свои счеты», – повторил голос Чернова. Если ты такой честный, то это и твои счеты. Ты уходишь от ответственности, ты хочешь, чтоб другие отскабливали грязь, а ты будешь щеголять в чистой совести, как в чистых ботинках. Взамен мелкой монеты ты кинешь чистильщику: «Я с вами совершенно согласен!» И будешь гордиться своей гражданской смелостью. «Дело делать надо!» Дело делать? А что сделал ты, Феликс Чернов? За что ты сидел в тюрьме? Ты и девяносто девять процентов всей 58-й? Вы же сидели ни за что. Вы тоже ничего не делали. Ни плохого, ни хорошего – ничего; мне до слез, до крови жалко вас, но передо мною вам гордиться нечем – вы тоже бездействовали. Я виноват только в том, что ничего не сделал – если это можно считать виной. Если это считать виной… Если считать виной…
***
Я так и не сказал ничего Ирине. Мне не хотелось зряшними разговорами портить наши первые часы, первые дни.
Прошла неделя. С работы я ехал прямо к ней, а иногда она встречала меня у дверей наших мастерских, и мы шатались по Москве, бродили по набережным, глазея на неоновых пингвинов, рекламирующих мороженое. Мы очень заботились друг о друге: я объяснял ей, что Пиросманишвили гениален, а она то же самое говорила о Шостаковиче. Все было чудесно.
Я сидел на работе и, насвистывая, затачивал карандаши, когда меня позвали к телефону. Это звонила Ирина. Она сказала мне, что мать вернулась домой и поэтому я не смогу прийти к ней сегодня.
– Ну так приходи ко мне.
– Витенька, сегодня мне надо побыть с нею. Первый день.
– Какого лешего! – завопил я. – Жена ты мне или не жена?!
– Милый, не скандаль. Во-первых, еще не жена… Что? Не рычи – жена, жена. А во-вторых, я в самом деле совсем запустила хозяйство. Надо прибрать, постирать кое-что… Завтра увидимся. Ну, целую тебя.
Я повесил трубку. Рядом стоял и ухмылялся сослуживец:
– Ты, значит, женился? А свадьба где? Зажал?
Я хлопнул его по плечу:
– Не горюй, не грусти! Будет вам и белка, будет и свисток.
Но когда я кончил работу, я вдруг задумался: куда деваться? За эту неделю я привык быть с Ириной ежедневно, и сейчас мне было как-то не по себе. Я пошел к Мишке Лурье.
Мишка жил недалеко от меня, на Трубной площади. Дверь в квартиру отворила соседка. Я постучал в Мишкину комнату и, не дождавшись ответа, вошел.
Мишка, его жена и Нина Ряженцева сидели за столом. Еще за дверью я услышал, что они о чем-то спорят, а когда вошел, увидел, что Мишка зол, как черт, и у Нины красные пятна на лице. Мишкина жена сидела, поджав губы.
– Здорово, служивые! – сказал я. – Чего вы тут не поделили?
– Здравствуй, – сказал Мишка хмуро.
– Что случилось?
Они молчали. Потом Нина встала.
– Мне пора идти, – сказала она.
– Я вас провожу, Ниночка, – отозвалась Мишкина жена.
– До свиданья, – сказала Нина, и они ушли.
– Мишка, в чем дело? – спросил я. – Что-нибудь стряслось?
– Стряслось.
– С кем?
– С тобой.
Я понял.
– Ага, – сказал я. – Чернов. Мне следовало всех вас предупредить. Ну что ж, рассказывай. Жаль, я опоздал. Мне не до того было.
– А до чего тебе было?
– До любви.
– Мог бы ради такого случая отложить кобеляж.
– Это не кобеляж, Мишка. Я женюсь.
– На ком?
– На Ирине Иевлевой.
– Ого! – Мишка заулыбался. – Вот это да! Ну и ну!
– Может, ты прекратишь эти междометия? Рассказывай, что произошло.
– Что произошло, что произошло! Произошло то, что к Нине пришел Феликс Чернов и сказал, что ты стукач, что ты его посадил, что у него есть неопровержимые доказательства.
– Он изложил эти неопровержимые?
– Да.
– Ну и что? Ты-то что думаешь?
