Иногда Ферхат ругал этих добродушных парней:
– Вы же курды, у вас вообще нет классового сознания, чтобы о чем-то таком рассуждать! – А потом добавлял: – Все, уже поздно, вам пора идти спать.
И они уходили к себе.
Ферхат. Если вы внимательно следите за этой историей, то вы, должно быть, давно поняли, что на Мевлюта очень сложно рассердиться, но я рассердился. Однажды к нам в ресторан пришел его отец. Мевлюта как раз не было. Я спросил, что случилось, Мустафа-эфенди рассказал мне, что Мевлют ходил на свадьбу к Коркуту. Когда я услышал, что Мевлют якшается с людьми Вурала, на руках которого кровь стольких парней, я понял, что не смогу переварить эту новость. Мне не хотелось ссориться с ним в ресторане перед другими официантами и клиентами, так что я побежал домой раньше его. Когда он пришел домой и я увидел невинное выражение его лица, половина моего гнева тут же улетучилась.
– Говорят, ты был у Коркута на свадьбе и даже денег ему подарил? – спросил я.
– Значит, отец был в ресторане. Так я и понял, – вздохнул Мевлют, поднимая голову от замеси бузы, которую готовил на вечер. – Ну что, грустным был мой отец? Как думаешь, с чего вдруг он рассказал тебе, что я ходил на свадьбу?
– Ему одиноко. Он хочет, чтобы ты вернулся домой.
– Он хочет, чтобы я с тобой поссорился и остался в Стамбуле, как он, совершенно один, без единого друга. Так что, идти мне домой?
– Не ходи.
– Всегда чувствую себя виноватым, когда начинается всякая политика, – сказал Мевлют. – Уму непостижимо все это. Я влюбился в одну девушку. Все время думаю о ней.
– Кто она?
Мевлют помолчал, а потом проговорил:
– Я скажу тебе вечером.
Но Мевлют должен был работать целый день, прежде чем с Ферхатом и обоими мойщиками посуды дома, вечером, он мог поговорить за стаканчиком ракы. В обычный зимний день 1979 года Мевлют сначала должен был пойти в Тепебаши и взять заготовки бузы, которую последние два года лавка «Вефа» подвозила на пикапе торговцам; затем вернуться домой, чтобы добавить сахара в бузу, которую он будет продавать вечером, все это время думая о письме к Райихе; а затем с полудня до трех часов дня ему нужно было обслуживать столики в ресторане «Карлыова». С трех до шести он доставлял йогурт со сливками постоянным клиентам и еще в три ресторанчика, затем шел домой и, продолжая думать о письме, которое напишет Райихе, немного спал, а в семь часов вечера вновь возвращался в «Карлыова».
После трехчасовой работы в ресторане «Карлыова», то есть как раз тогда, когда клиенты напивались, а между самыми горячими головами и вечно недовольными вспыхивала перепалка, Мевлют снимал с себя фартук и отправлялся на холодную темную улицу торговать бузой. Ему не в тягость была эта лишняя работа в конце дня и потому, что его ждали клиенты, любители бузы, и потому, что ему нравилось бродить в одиночестве по ночным улицам, и потому, что на разноске бузы он зарабатывал больше, чем на работе официантом и на разноске йогурта, вместе взятых.
К тому же если спрос на услуги уличных торговцев йогурта постоянно падал, то спрос на уличную бузу в вечернее время только возрастал. Тут играли роль постоянные вооруженные столкновения между националистами и коммунистами. Многие стамбульские семейства, которые теперь боялись выходить даже по субботам, предпочитали улицу и торговцев на тротуарах разглядывать по вечерам из окна. Им нравилось ждать Мевлюта, прислушиваясь к эху его шагов. Глотая бузу, они вспоминали прежние счастливые дни. С продажами йогурта дело обстояло трудно, но, несмотря на это, благодаря бузе уличные торговцы из Бейшехира по-прежнему хорошо зарабатывали. В лавке «Вефа» Мевлют собственными ушами слышал, что разносчики бузы стали появляться там, куда они редко захаживали прежде, – в районах Балат, Касым-Паша и Гази-Османпаша. По ночам город доставался вооруженным шайкам, развешивающим по улицам политические плакаты, собакам, бездомным, рывшимся в мусорных баках, и разносчикам бузы, и Мевлют после шумного ресторана и толпы Бейоглу, спускаясь по какой-нибудь темной тихой улице на окраине Ферикёя, ощущал себя дома, в своем собственном мире. Иногда ветви какого-нибудь дерева, давно потерявшего листья, дрожавшие, хотя ветра не было, или какой-нибудь политический лозунг на заброшенном мраморном чешме с расколотой раковиной отчего-то пугали его, словно крики совы на крошечном кладбище за мечетью, хотя все это было ему хорошо знакомо. «Буза-а-а!» – кричал тогда Мевлют прошлому. Иногда он заглядывал в окно какого-нибудь маленького дома и фантазировал, как в будущем они будут жить в таком же доме вместе с Райихой, представляя все прекрасные счастливые дни, которые ожидают их.
Ферхат.
– Если этой девушке – как, ты сказал, ее звали, Райиха? – если этой девушке действительно четырнадцать лет, то она и в самом деле еще маленькая, – сказал я.
– Но мы же не сразу поженимся, – ответил Мевлют. – Я уйду в армию… А когда вернусь, она как раз дорастет до свадьбы.
– С чего вдруг совершенно незнакомая с тобой девушка, и к тому же красивая, будет ждать твоего возвращения из армии?
– Я уже думал об этом, и на этот вопрос у меня два ответа, – сказал Мевлют. – Первый: на свадьбе наши взгляды встретились. Наверняка ей тоже хотелось смотреть на меня. И почему она специально пошла от своего стола к столу своего отца именно тогда, когда я был там? Даже если и это случайность, то я уверен, что Райиха все равно, как и я, почувствовала, что в том, что наши взгляды встретились, скрыт особый смысл.
– Расскажи, как ваши взгляды встретились.
– Знаешь, как бывает, когда смотришь человеку в глаза и понимаешь, что готов провести с ним всю жизнь…
– Запиши это, – посоветовал я. – Как она посмотрела на тебя?
– Она не стала стыдливо опускать глаза, как обычно делают девушки, когда смотрят в глаза молодого человека… Она смотрела прямо мне в глаза – смело и гордо.
– А как ты смотрел на нее? Покажи мне.
Мевлют представил, что перед ним Райиха, и посмотрел на меня так пылко, так искренне, что я был тронут.
– Ферхат, ты лучше меня напишешь письмо. Твои письма впечатляли даже европейских девушек.
– Хорошо, напишу. Но прежде ты должен мне сказать, что ты нашел в этой девушке. За что ты ее полюбил?
– Не называй Райиху «этой девушкой». Я люблю ее за все.
– И все-таки за что?
– У нее черные глаза… Мы стояли очень близко, когда смотрели друг на друга.
– Об этом я напишу… А еще? Ты знаешь о ней что-нибудь еще?
– Больше я о ней ничего не знаю, потому что мы еще не женаты… – с улыбкой сказал Мевлют.
– Если ты встретишь ее завтра на улице, ты узнаешь ее?
– Издалека не узнаю. Но глаза ее я узнаю сразу. Ведь все знают, какая она красивая.
– Если все знают, какая она красивая, тогда… – Я собирался сказать ему «тебе ее не отдадут», но вместо этого произнес: – Тогда дело твое трудное.
– Я на все готов ради нее.
– А вот письмо ей от тебя пишу я.
– Пожалуйста, будь так добр и напиши это письмо ради меня!
– Напишу. Но ты знаешь, одного письма недостаточно.
– Принести тебе ручку и бумагу?
– Погоди. Давай сначала поговорим и подумаем, что написать.
Вскоре нам пришлось прервать наш разговор, потому что пришли посудомойщики из Мардина.
16. Как написать любовное письмо?
Твои глаза как волшебные стрелы
У них ушло много времени на то, чтобы написать первое письмо Райихе. Они начали писать его в феврале 1979 года, когда на улице в Нишанташи был застрелен известный колумнист газеты «Миллийет» Джеляль Салик, а аятолла Хомейни прилетел в Тегеран и иранский шах сбежал из страны. Мойщики посуды из Мардина, давно предсказавшие все эти события, ободренные своей дальновидностью, принимали участие в ежевечерних обсуждениях любовного письма.
Только заядлый оптимизм Мевлюта позволял всем содействовать столь свободно. Когда над ним смеялись, он лишь улыбался. Даже когда ему специально давали бесполезные советы – например, «Отправь ей леденцы», или «Не пиши ей, что ты официант, напиши, что работаешь в пищевой промышленности», или «Напиши ей о том, как дядя забрал вашу землю», – он тут же начинал обдумывать это, а затем, благосклонно улыбаясь, принимался с серьезным видом обсуждать.
После многомесячных прений они решили, что эти письма должны основываться не на наблюдениях Мевлюта за женщинами, а скорее на том, что он знает о Райихе. Логика диктовала им сосредоточиться на ее глазах, поскольку глаза были единственным, что Мевлют знал в Райихе.
– Эти глаза сияют передо мной, когда я иду по темной ночной улице, – сказал однажды ночью Мевлют Ферхату.
Тому очень понравилось это предложение, так что он включил его в черновик, заменив «эти глаза» на «твои глаза». Правда, сначала Ферхат был против того, чтобы писать о ночных прогулках по улицам, потому что они могут выдать, что Мевлют работает разносчиком бузы, но Мевлют не послушал его. Райиха все равно когда-нибудь узнает, что Мевлют торгует бузой.
