— Блин, я так облажался! Лео, пожалуйста, прости, я знаю, что это ее…
— Ист. — Лео произносит это совсем тихо, но он замолкает. — Все в порядке.
Воздух вдруг сделался густым, плотным и тяжелым от груза всего, чего не сказать вслух. Лео встает, так как не знает, что делать, а делать что-то надо. У Иста, хоть он и продолжает жевать шнурок от капюшона, дрожит нижняя губа. Лео подходит к нему, но он резко поворачивается к ней спиной и накидывает на голову капюшон.
— Тебе лучше уйти, — говорит он, однако Лео провела слишком много тоскливых ночей у себя в комнате и знает, что Иста нельзя оставлять одного. Поэтому она подходит к нему сзади и, уложив подбородок на его плечо, одной рукой обнимает за пояс, а другой, свободной, тянется к мышке и молча запускает видео с Ниной.
Смотреть на нее снова — страшно и прекрасно. Этот ролик никто никогда не видел, ведь они собирались показать его на мотивационном собрании. «Прекрати, — смеется Нина и машет рукой перед камерой. — Зачем ты снимаешь все подряд? Нужно жить в моменте, Истон!» «Я и живу! — слышится голос за кадром. — Просто люблю запечатлевать моменты в памяти».
Ист весь дрожит, и Лео крепче его обнимает, прижавшись щекой к капюшону. Ист безмолвно плачет. В комнате звенит голос Нины; она со смехом убегает, вспугнув стаю куликов, которые рассыпаются в стороны. По щекам Иста текут слезы. Лео молчит. Ей нечего сказать. Она знает, почему он прячется в маленькой студии на втором этаже темного пустого театра. Иногда, прежде чем открыть альбом с фотографиями, услышать слова, воскресить воспоминания, необходимо ощутить, что ты мал и в безопасности. Чтобы, когда разобьешься вдребезги, знать: тебя окружает защитная оболочка, так что осколки не разлетятся безвозвратно, ты заново соберешь себя по кусочкам, и никто не узнает, как близок ты был к коллапсу.
Лео прижимается губами к макушке Иста и смотрит, как фигура сестры становится все меньше и меньше. Видео кончается, а слезы Иста — нет. На последнем кадре Нина бежит по пляжу, и до Лео вдруг доходит, что на сестре то же худи, в которое сейчас одет Ист, то самое, что он носит не снимая. Лео еще крепче обвивает рукой его пояс в надежде, что Нина тоже где-то здесь, обнимает их двоих.
Наконец Ист, всхлипнув и вздохнув, отстраняется, проводит рукой по лицу, трет глаза. Лео могла бы сказать, что стыдиться ему нечего, но опасается только сильнее его смутить, поэтому делает шаг назад, прислоняется спиной к столу и дает Исту время привести себя в порядок, вытереть лицо манжетами.
— Спасибо, — тихо говорит он и нервно кашляет. — Остальные-то не знают, какой сегодня день, понимаешь?
— Понимаю.
— И прости, что, ну… не написал тебе.
— А что бы ты сказал? — Лео пожимает плечами. — Что тут скажешь…
Ист переводит на нее покрасневшие, заплаканные глаза, и она не прячет взгляда. Горе — особый язык, на котором не обязательно говорить вслух. Горе говорит само за себя.
— Подвезти тебя до дома? — предлагает Ист.
— Ага. — Лео подхватывает рюкзак и закидывает на плечо, не обращая внимания на мокрое пятно под лямкой.
Всю дорогу до машины Ист не выпускает ее руки.
29 октября, 02:09. 73 дня после аварии
Ночь, думает Лео. Ночь хуже всего. Она предполагала, что труднее всего придется в школе, когда все будут на нее смотреть и спрашивать, как она, гадать, можно ли упомянуть ту или иную тему, и в итоге не говорить вообще ничего. Однако ходить в школу оказалось легко, не сложнее, чем перебраться по турнику с горизонтальной лесенкой, через который они с Ниной лазали в детстве, соревнуясь, кто быстрее. Цепляешься руками за перекладины — раз-два, раз-два, сперва туда, потом обратно. Лео двигается по привычке: переставляет ноги, тянется за книгами и карандашами, за сестрой, — и только потом осознает, что Нины нет, что она не ждет ее на другом конце турника.
Школа — привычка, необходимая Лео рутина. К школе она притерпелась. А вот ночи… Ночами ее окружают темнота, мрак и бесконечно долгие часы до рассвета. По ночам Лео просыпается, мозг сканирует все накопившиеся мысли и с зловещим шипением выводит на первый план самые черные: «Что, если…» и «А вдруг…»
Когда воображаешь худшее, проблема, по мнению Лео, в том, что каждая следующая угроза представляется не просто возможной, а до жути реальной, и, зная это, мозг кучей вываливает перед ней страшные картинки и делает это в два часа ночи, когда в темноте некому протянуть ей руку и успокоить.
А вдруг мама умрет? Вдруг отец умрет? Вдруг что-то плохое случится со Стефани или всеми троими сразу? Что, если они будут ехать в машине и Лео потеряет вообще всех?
Пожалуй, это и есть самое тяжкое, думает Лео, переворачиваясь на спину и накрывая ладонью глухо колотящееся сердце. Никто не может успокоить ее, сказать, что все будет хорошо и ничего плохого не случится, потому что плохое может случиться, и тогда Лео останется совсем одна. Нине полагалось быть рядом с ней всегда, но ее больше нет. Лео никогда не задумывалась о конечности существования сестры, о лимите времени, которые они проведут вместе, как и о том, что последние минуты Нининой жизни останутся для Лео тайной, скрытой в сумрачных глубинах серого вещества ее травмированного мозга. Это все равно что читать книгу, в которой вырваны последние страницы, а концовка настолько прочно связана со всеми остальными частями, что Лео вынуждена отчаянно рыться в памяти, пытаясь восстановить недостающие элементы.
Если Лео плачет, то тихонько, сотрясаясь всем телом и зарывшись лицом в подушку, чтобы не всполошить маму, которая поначалу ложилась спать в Нинину кровать, а после перестала ложиться вовсе и в три часа ночи бродила по кухне. Лео слышит, как она перемывает чистые тарелки, вытирает безупречно чистую столешницу, и, по идее, этот фоновый шум должен бы успокаивать, но не успокаивает. Лео пугается этих звуков так же, как в детстве пугалась призраков, представляя, как невидимая сущность, бесприютная и неприкаянная, скользит по дому и смотрит прямо на нее.
Начали приходить книги, о которых говорил Ист. Часть прислала тетя Келли, еще несколько — от друзей, которые, конечно же, хотели помочь. И Лео, и мама просто оставляли их у лестницы. Там они и лежали, собирая пыль и собачью шерсть, а Лео с мамой огибали их, старательно обходя горе стороной. На всех обложках непременно были изображены печальные, смирившиеся с судьбой люди, как правило, где-нибудь на улице, в окружении деревьев. Одна из книг, «Справочник по преодолению горя для подростков», предназначалась непосредственно Лео. Девушка, нарисованная на обложке, на Лео нисколько не походила.
Лео полистала книгу, увидела список упражнений и немедленно выбросила в мусорное ведро. Прочие так и лежат, обосновавшись на первом этаже, так же как мама Лео, излучая безмолвное горе и скорбь, вшитые под обложкой.
Лео опять переворачивается, теперь на бок, и чувствует, как печаль колыхается в такт ее движениям, словно вода в сосуде, принимает новую форму, заполняет собой все свободное пространство. Лео знает, что может написать Исту или даже Мэдисон, но о чем? Мне грустно, я скучаю по Нине. И что это даст? Лишний раз напомнит Исту об утрате, а Мэдисон — обо всем, через что пришлось пройти, когда ее отец лечился от рака? К чему их будить, зачем тянуть в свою темноту? Это эгоистично, думает Лео и закрывает глаза, а в груди опять волной накатывает тоска.
Проблема Лео заключается не просто в отсутствии человека, с которым можно поговорить среди ночи. Проблема в том, что раньше такой человек был, а теперь его нет. Лео остро понимает, чего лишилась.
Пожалуй, можно было бы позвонить отцу, но и он, и Стефани наверняка спят. Еще можно поговорить с мамой, тем более что она все равно бодрствует, но в их отношениях многое изменилось.
Лео видит, как ее мама идет по жизни — обреченно плетется, поникнув головой, — и не хочет прибавлять ей груза на плечах, морщин под глазами. По иронии судьбы, только мама способна понять чувства Лео, понять, как это, — когда в доме нет того самого человека, который был там всегда. Никто не цапается в ванной, никто не бежит занять место переднего пассажира, ты больше не разнимаешь ссоры и не становишься на чью-либо сторону. Есть только Лео. Тот факт, что Лео по-прежнему здесь, лишь подчеркивает, что Нины больше нет. Лео — постоянное напоминание родителям об утрате, а не о том, что у них осталось.
