— Там нашего брата много было...
— А что с Чернобылем сделали! На то же радио приходит разнарядка — вот вам, орлы, тридцать или сколько там вакансий, делайте ликвидаторов. По разнарядке. Штампуйте. — Володька вдруг сразу как-то насторожился, задержал дыхание: — Подожди, а на войне не так было?.. С медалями?.. С орденами?.. По разнарядке, а?..
— Не может быть, чтоб так, — не поверил Хоменок и поменялся в лице: оно стало слишком уж суровым. — Несешь околесицу, в самом деле!..
— Это я несу? Ну, знаешь!.. Ты хоть много где и бывал, но, вижу, не больно тебя ... — Володька закашлялся, и не стал дальше говорить: сообразил, что можно так и обидеть старика, поэтому сказал просто: — И наштамповали ликвидаторов. И шоферы, что начальство возили, и уборщицы, которые в родстве состояли или в дружеских отношениях... На документ, чернобылец! А это ж льготы какие!.. А из чьего кармана? Кто мне ответит? Нахватаются там, наверху, насытятся, а тогда отменят — а вам, плетущимся в обозе жизни, фигу: на-а!.. И не кашляй!..
— Не может такого быть! — оторопело отреагировал Хоменок, и махнул рукой: тебя слушать, Володька!..
— Ты, кстати, дозиметр купил? — поинтересовался как бы между прочим Володька и слегка улыбнулся: какой дозиметр, если он кефир и тот ему приносит?
— Тьфу! — плюнул за свое плечо Хоменок и не стал ничего говорить: посчитал, наверное, что здесь и так все ясно.
— Пазько, редактора, перевели на другую работу. Сняли, можно сказать.
— Не пропадет и там, если умеет писать передовицы. Сам же говорил, что писал по три дня, а то и больше. Научился, пожалуй... Набил руку.
— Тебе уже нельзя, боцман, ничего и сказать. Ат, какой ты!.. А теперь печальные новости. В Минске умер Анатоль Гречаников. Лауреат Госпремии. Убили на остановке или сам ударился головой... нашли в тяжелом состоянии на автобусной остановке и отвезли... А куда?.. Одним словом, сын Андрей опознал Анатолия Семеновича в морге... Данилов ездил на похороны, то говорил, что Иван Шамякин на Московском кладбище, когда гроб в яму начали опускать, заплакал... Представляешь теперь, что значит для нашего Отечества поэт, когда сам народный писатель плакал? «Поэт в России больше, чем поэт!» Так что!.. Зосимович, Дубовец, тоже умирает... На лице морщины, как борозды в поле, а живот выпер, словно баскетбольный мяч носит... Говорят, цирроз... А он и вида не показывает, улыбается, острит... А своим коллегам, с которыми частенько стопку брал, напоминает не без издевки, что скоро и они к нему переберутся. Ну их, эти новости!.. Еще накаркаешь тут!..
На закуску повеселее тебе, Данилович. Слушай. Поехали в Москву с «Сельмаша», это не теперь, немного раньше было, — секретарь парткома День-Добрый, главный механик Сухой и начальник техбюро Косой. Сдают вещи в камеру хранения. Женщина, начав выписывать квитанции, спрашивает: «Фамилия?» День-Добрый называет свою. Женщина отвечает: «Здравствуйте!» И смотрит на День-Доброго, тот: «День-Добрый!» Тогда женщина поворачивается лицом к Сухому: «Фамилия!» — «Сухой!» Смотрит на Косого: «Фамилия!» — «Косой!» Женщине ничего не оставалось, как рассердиться и бросить в отчаянии ручку: «Понаехали тут артисты, понимаешь!» А потом, посмеявшись, гомельчане все ей, женщине, объяснили.
Володьке приятно было, что Хоменок наконец-то улыбнулся.
На том он и закончил очередной «выпуск» новостей.
Раздел 24. Для кого дорога
Бубнов не помнит сны. Как и каждый, конечно же, человек, он видит их; чаще всего куда-то едет или спешит пешком, всегда почему-то опаздывает, а когда собирается где-то выступать с речью, то обязательно забудет те самые главные слова, которые он должен сказать народу. И так далее. Диапазон снов, как и жизненных пристрастий, самый широкий и разнообразный.
А здесь приснился Дом коммуны. Приснился впервые в жизни, и он — к своему удивлению! — мог до мелочей все вспомнить. Не впервые ли такое с ним? Что еще больше удивило мэра, так это то, что сон про войну — как в дни оккупации города, когда в Доме коммуны расположилась абверкоманда, и будто немцы пытали в подвале, там, где бомбоубежище, мужчину в штатской одежде, а тот упорно молчал, держался мужественно и стойко. Когда же более внимательно присмотрелся к тому горемыке, то узнал в нем поэта Володьку, которого, слышал краем уха, рассчитали на радио и провели вокруг пальца какие-то проходимцы — оставили без квартиры. Даже во сне он стал заступаться за Володьку, с которым, и правда, когда-то учились вместе в партийной школе, крикнул, отгоняя от него немчуру: «Пошли вон, гады! Володька не выдаст никого! И не устраивайте кровавый допрос! Ничего не получится! Не добьетесь!...» А сам тогда же, во сне, еще и подумал: «Странно, Володька, и патриот, подпольщик, по всему видно. А говорят, спился. Вздор! Он — герой!.. Разве же не видите?..»
Немцы его послушались, авторитет и там сыграл, несомненно же, свою роль, однако потом Бубнов весьма выразительно увидел, что в форме абверовцев все его... знакомые. Что за чушь?!
Затем радовался, словно ребенок, когда проснулся: тьфу ты, это ж сон!.. Но осадок все равно был с горьковатым привкусом. Дом коммуны... Предатели — они же свои, но переодетые... Ощутил каким-то внутренним чутьем, что Дом коммуны от него не так быстро отстанет, будет висеть над ним еще долго; если не добьет окончательно. Сплавил, называется, городу, когда был директором вагоноремонтного завода, а получается, что подвинул его перед собой, как какую-то фишку, будто коробок со спичками, и сам же опять стал перед ним, опешив от нежданной встречи. А тот коробок и действительно готов в любую минуту шугануть пламенем, наделать бед в округе.
Надо было бы и Володьке помочь. Однако попробуй найди его. Прибежал тогда весь неопрятный, издерганный, словно вырвался сиюминутно откуда-то на свободу, одолжил денег (одолжил — громко, конечно же, сказано: попросил — так точнее), обещал завтра заглянуть, и с концами. Просил Бубнов людей, чтобы разыскали его, в конце концов, однако и они с ног сбились — нигде нет, хоть ты что. Однако же, если бы это один бедолага Володька сидел в его голове. «Кто не был мэром, тот не знает жизни», — любил повторять иногда Василий Леонидович.
Придя на работу, он широко и размашисто написал красным карандашом на отрывном календаре: Володька! Решил твердо: что-то с ним надо делать, и обязательно разобраться, наконец, с теми мошенниками, что оставили человека без квартиры. Как же так? И как такое вообще стало возможным в нашем городе? Ему, правда, сообщили, что Володька не первая и не последняя жертва квартирного бизнеса. Бубнов, по крайней мере, и сам начинал побаиваться, что не сможет уже ничем помочь своему однокурснику, однако решил все же попробовать. Главное, рассуждал он, ввязаться в бой. А из боя обязательно надо будет выходить — победителем или проигравшим. Но выходить. Третьего не дано.
Однако же, однако!.. После того, как в республиканской газете был напечатан ответ сельскому жителю, мужчине, которого почему-то заинтересовал Дом коммуны, пошли аналогичные звонки горожан — словно спали, спали люди и только что проснулись. Тот, значит, сельчанин, написал... вот она, газета. Бубнов нацепил на нос очки, опять прочел мелкие строки, но выделенные жирным шрифтом: «Когда приезжаю в областной центр, всегда удивляюсь виду Дома коммуны. Кровли нет, окна выбиты, здание все ободрано и напоминает мне послевоенный Гомель. Впечатление именно такое, будто по нему только что ударило войной. В таком виде он находится уже несколько лет. И это — в самом центре города. Не дом, а бельмо на глазу. Почему городские власти возятся с ним: и не сносят, и не восстанавливают?»
Так вот, раздавались не только звонки, люди засыпали письмами редакции и сам горисполком. Выход был один — собрать пресс-конференцию и расставить все точки над «і».
Пресс-конференция запланирована на сегодня, и об этом ему, Бубнову, напомнил помощник. Мэр сразу же как-то ужаснулся: так вот, оказывается, почему снился Дом коммуны!.. Надо наконец и людям правду сказать, и самому стряхнуть с плеч этот груз, который уже давно не дает покоя, тогда, понятное дело, станет полегче. Всегда, заметил, так: что-то носишь на сердце, чересчур волнуешься, тревожишься, ведь бывает, что и неприятно иной раз сделать тот или иной шаг, а сделаешь его, преодолеешь ту невидимую преграду, и на душе посветлеет, радостно станет. И тогда лишь укоряешь себя: ну, и зачем медлил, тянул? Только портил нервные клетки, и не более того. А вот когда очистишь душу, столкнешь тот камень, что жизни мешал, словно валун с горы, тогда и самому легко и приятно.
Пресс-конференция началась почти без вступления. Напомнив, что Дом и действительно дался ему, Бубнову, в печенки, он попросил, чтобы задавали вопросы, и тогда они, работники горисполкома, вместе с ним, мэром, конечно же, постараются дать на них исчерпывающие ответы.
Вопросы были самые разные. Работников средств массовой информации интересовало, почему приняли решение выселить людей и поставить Дом коммуны на капитальный ремонт, что тому посодействовало, кто этим занимается и отчего после оживления опять наступило на объекте затишье?
