– Нет, ну не могу… Сейчас не выдержу.
– А что это у нее на голове сбоку? Железное? Антенна, что ли?
– Корона, надо полагать.
– Тише! Мне кажется, она настоящая…
Потеряв интерес к речи, перешедшей теперь к достижениям современной медицины, Нора вспоминала струнами сердца песню лютниста… Она помнила только некоторые слова… «Мое сердце так тяжело. Моя болезнь не будет излечена». Стала думать своими словами, но они соскальзывали с карниза музыки, падали и разбивались.
Мой возлюбленный,
Тебя нет рядом,
Все в твое отсутствие бело и больно.
– Да живая она… Просто альбинос.
– Не смейся так громко, в конце концов, она может услышать.
– Я же не в супермаркете их брала, понимаешь? Разве это нормально за такие деньги? Новая упаковка – и сразу стрелка.
– Иди уже, переодень где-нибудь. Со своей стрелкой… Откуда я знаю, где здесь женский туалет.
Почему-то так холодно.
Но когда ты
Рядом будешь,
Что это исправит?
Но мы чисты друг перед другом.
Что это исправит?
Мы никогда не смотрим в глаза друг другу,
Когда рядом,
Но всегда смотрим,
Когда далеко.
Мы любим,
Но что это исправит?
Нам не хорошо.
Но я хочу,
Хочу, хочу,
Чтобы сейчас ты
Оказался рядом,
А это невозможно,
Да и что нам делать
Вместе?
Внезапно она вспомнила, куда направлялась этим утром, и спросила громко:
– А где мама?
Шушукавшиеся гости замолчали. Мертвая тишина. Гуидо посмотрел на свои туфли, задрал брови и хмыкнул, сразу после чего тишину разорвал долгий, отчаянный женский вопль.
Делегаты в ужасе отшатнулись, женщина перед микрофоном беспомощно оглядывалась, губы ее вздрагивали, то ли она хотела говорить дальше, но потерялась в своих листах, то ли просто испугалась.
– Это крыса. Просто крыса напугала, – сказал кто-то тихо.
И речь потянулась дальше, теперь нырнув в глубокую историю. Когда наконец завершилась, делегаты принесли Элеоноре Фелисии подарки, множество механических игрушек, которые она почти не видела – из-за покрывала и из-за того, что ей не следовало наклонять голову. Но, перед тем как гости потянулись к выходу – где-то их ждали накрытые для банкета столы – нужно было кивнуть в знак прощания.
Нора сидела в кресле. Несколько раз били часы, значит, прошло несколько часов с тех пор, как удалились делегаты. Сидя в кресле, Нора тосковала по возлюбленному. Оттого что его не было, сводило пальцы холодными судорогами и доходило до смерти желание его присутствия, желание замыкало круг, она осознавала отсутствие и впадала в отчаяние, отчаяние длилось, становилось привычным, тосковала спокойно, но в новый момент снова осознавала, что возлюбленного нет рядом. Ей казалось, будто ее ногти впивались и царапали подлокотники, как царапали бы его грудь, на самом же деле руки свисали по-прежнему безжизненно, и по ним стекала вода.
Она не могла заметить того делегата, что ходил по залу, пытаясь обратить на себя ее внимание. Он звал ее: «Элеонора Фелисия», – но она не слышала. Когда очнулась, посмотрела на него сквозь покрывало. Это не был ее возлюбленный.
– Кто ты? – спросила она.
Один из гостей, которые (она видела) ушли, ушли все – и вместе с ними Гуидо. Но этот вновь был здесь. Наконец замеченный, он склонился, прикоснулся губами к мокрой кисти руки.
– Простите меня. Прошу, простите. Я бы никогда не нарушил ваши размышления, если бы не чрезвычайные обстоятельства. Не имеет значения, кто я.
Разгневаться? Передумала.
– Дело в том, что… Я хотел рассказать… Две вещи, во-первых… я совершенно случайно узнал, что то, что они здесь плели, это… не соответствует истине. Ваша энергия здесь… Ваше электричество не чистое, они врали, это не возобновляемые источники! Не солнечное… Это от АЭС!
Солнечное? Подняла на него глаза, увидела. Молодой. Лохматый. Маленького роста.
– Важнее другое. Теперь им выгодно избавиться от вас, вы понимаете! Даже не избавиться – они вас и не считают живой. Я случайно узнал…
«Я же хотела пойти к маме… Не пошла. Почему не пошла? Нет здесь Коленьки, вот и всё».
Гость, запинаясь, сообщил все, что узнал случайно, из разных источников. Он сам холодел, доходя до момента запланированного убийства, и чувствовал себя словно во сне – в этом сонном месте. Ему представлялось, что он совершил что-то важное и что его слушают.
Он то и дело подозревал кивок понимания, всматривался в едва просвечивающее через покрывало белое нарисованное лицо. На секунду блестящие глаза встретились с его глазами, и его дернуло в такую живую пропасть – тем более жутко живую, чем более мертвыми были раскрашенное лицо и одетое, укрытое тело. Убивающее чувство, но взгляд отклонился, и тут же стало неясно, был ли этот миг. Он не знал, что голова Норы кивала не ему, а в такт песне, текущей рекой. Сообщил все известное. Подробности. Имена. Даты. Время.
Уходя, думал, что такая важная особа должна его защитить. Никогда еще не чувствовал себя таким значительным, никогда в такой опасности. На память подобрал с пола оторвавшуюся от платья Элеоноры Фелисии жемчужинку. С ним ничего не случилось, жемчужину сохранил.
Из-за портьеры вышли, держась за руки, Гуидо и Мани. Оба немного растрепанные. Ровно, в ногу, пошли они в сторону зала с круглым бассейном, где иногда проходили суды. Заговорили между собой, не понижая голоса.
– Ты слышал? – спросила Мани. – Ей всё рассказали о заговоре. Что теперь будем делать?
– Но зачем же нам что-то делать, дорогая Мани? Ни ты, ни я, ни один из нас здесь не замешан.
– Не замешаны, но наше задание и наш долг оградить Элеонору Фелисию от любых опасностей. Теперь, когда она знает, что мы не рьяно исполняем этот долг, она может посчитать нас соучастниками.
– Но ведь ничего не случится? И неужели ты думаешь, что она кого-то кем-то может считать?
Шли размеренным шагом из зала в зал – одно эхо от их синхронных шагов.
– Я тоже уверена в том, что ничего не случится, и всегда все будет так, как было всегда. Я помню, что мы ничего не предпринимаем не из-за того, что исчезновение принцессы могло бы представлять для нас какие-то выгоды, я-то знаю, что она необходима нам, но потому, что мы знаем: покушение не удастся, потому что сама задумка его нелепа и неисполнима. Однако я не уверена, что Элеонора Фелисия поймет это.
Гуидо сморщился, из-за чего его бородатое личико приобрело забавное выражение. Пара остановилась. Повернулись друг к другу лицом.
– Неужели ты считаешь, что она поняла, о чем говорил доносчик?
– Я никогда не знаю, что она понимает и что не понимает. Это тайна.
Снова повернулись – лицами вперед – и пошли дальше.
– С поставками апельсинов было очень много хлопот. Но мне удалось выкроить время для малышки Мани. И деньги ей на бусики.
Не поворачиваясь, не останавливаясь, Мани взяла из левой руки Гуидо бархатную коробку.
– Пластмассовые, что ли? Мне интересно, рассказали ли ей, кто стоит за планом покушения. Я не расслышала.
– Рубины.
– Я не думаю, что этот кретин проинформирован настолько хорошо. Откуда ему знать? Просто один наивный человек с инициативой.
– Удивилась бы Элеонора Фелисия, если бы узнала, кто…
Глухой смешок. Стоп. Они остановились у стены – тупик. Повернулись через правое плечо.
– Тише. Она может быть где-то рядом.
– Она не услышит. В любом случае, в наши обязанности входит сохранить все как есть.
– То есть мы не позволим?..
– Не волнуйся, моя дорогая Мани. Они никогда не решатся, одна болтовня.
– Гуидо?
– Что?
Они поцеловались, отражаясь в восемнадцати зеркалах.
Когда исчез задержавшийся досадный гость, Элеонора смогла наконец рассмотреть подарки. Они были превосходны. Был здесь настоящий лес – стоило его завести, и в нем пели птицы, между качающихся деревьев двигались олени, волки охотились за зайцами, но, догнав их, отпускали по указанию маленькой серебряной фигурки в центре – Иисуса, точно такого же, как в ее часовне. На железном обруче поднималось и опускалось солнце, поднималась и опускалась луна – даже смены фаз луны были продуманы мудрым создателем механизма. Перпендикулярно солнцу и луне двигались редкие облака. С такой вещью можно было проводить часы и дни, ощущая, что живешь настоящей жизнью, и этому Нора очень обрадовалась. Имелись среди подарков специальные игрушки, работавшие от электричества, но их невозможно было заводить, только подключать или вставлять батарейки, а она еще не решалась. Сильнее поразила другая вещица: танцовщица в зеленом платьице. На первый взгляд это была обычная игрушка, на столике она лежала на боку, но, если ее завести, она, перебирая тонкими металлическими ножками, танцевала, не теряя равновесия, даже подпрыгивала, и, только когда догадывалась, что завод кончается, ложилась и складывала ручки.
