Моти кивнул и снова растворился в темноте, а первый его двойник присел на корточки перед неподвижным Мишкой.
— «Эй, братишка, тебя как зовут? Меня — Ави.»
«Очень приятно, — механически ответил Мишка. — Я — Михаэль.»
— «Да уж, приятнее некуда… Ну и сколько их там, Михаэль?»
— «Кого?»
— «Арабонов. Сколько их там, чем вооружены?»
— «По-моему, трое. С автоматами.»
— «Угу. А наших сколько?»
Мишка молчал, будто не слышал вопроса. Ави нетерпеливо поерзал и взял его за плечо.
«Это очень важно, братишка. Поверь, так бы я не спрашивал. Сколько там душ в доме, кроме тебя?.. а?.. Ну ладно, давай я тебе помогу. Вадим там?»
Мишка с готовностью кивнул: «Там. Вадим там.»
— «Ну и хорошо. Вот видишь, как это просто. А Лиза? Лиза тоже там?»
— «Ага. И Лиза тоже. И Лиза там. Ага.»
— «Так. А еще?»
Мишка молчал.
— «Больше никого, что ли, не было? Ты сюда один приехал?..»
Мишка молчал.
— «Не помнишь… — вздохнул Ави. — Ну давай тогда по-другому. Этот ситроен — твой?»
— «Мой.»
— «Ты в нем один сюда ехал?»
— «Нет. Я в нем с Машей ехал и с Юркой.»
— «Ага. Значит, они тоже — в доме?»
«Нет, — решительно ответил Мишка. — Их там нет. Нет.»
«А где же они тогда? — озадачился Ави. — Сюда вместе с тобой ехали, а в доме их нет? Как же так?»
— «Дома, в Рамат-Гане. Маша и Юрка дома,» — все так же решительно сказал Мишка.
— «Ладно, дома так дома… я ж не спорю. Значит, из наших в доме были только Вадим, Лиза и ты?»
— «И собака.»
— «И собака. Теперь, Михаэль, я тебя спрошу что-то особенно важное. Так что ты уж, пожалуйста, сосредоточься и постарайся…»
«Они мертвы, — перебил его Мишка. — Никого не осталось. Они все мертвы. И Вадик, и Лиза, и… и собака. И я.»
Ави снова вздохнул: «Ладно, парень. От тебя, я вижу, много не добьешься. Ты посиди тут пока, под заборчиком. Сейчас армия подъедет и «скорая»… все будет хорошо, вот увидишь.»
Через час поселение было уже забито армейскими машинами, амбулансами, передвижными телевизионными студиями, автомобилями прессы. Жителей близлежащих к центру событий домов эвакуировали, и теперь они толпились на площадке перед местной школой, возбужденно обсуждая происшедшее с многочисленными репортерами. Спецназ плотно обложил дом и пытался вести переговоры с засевшими там террористами, одновременно готовясь к штурму. Арабы изредка постреливали, но, в общем, вели себя тихо.
Мишка действовал в каком-то автоматическом режиме, шел, куда говорили, садился, где сажали, ждал, когда приказывали ждать. В голове его было пусто и гулко, он не думал ни о чем и не чувствовал ничего, будто превратившись в робота. Сначала его передавали из рук в руки какие-то офицеры разных, все повышающихся рангов, и он послушно отвечал на одни и те же вопросы, рисовал план дома, описывал нападавших. Всем он говорил ровно то же, что рассказал в самом начале своему спасителю Ави: нападавших было трое, а наших — тоже трое и еще собака, и все погибли, включая его, Мишку. И все офицеры, один за другим, кивали головой и вздыхали, в точности, как Ави, и смирялись с необходимостью аккуратного, «скальпельного», опасного штурма, без гранат и уж тем более, без ракет — потому что на основании мишкиных ответов было решительно невозможно заключить что-либо определенное относительно жизни и даже количества находящихся в доме людей.
Затем он повторял то же самое людям в штатском, с той лишь разницей, что эти особенно дотошно расспрашивали о террористах и, видимо, остались довольны, хотя он смог описать только одного, главного, со шрамами на лице. Потом Мишку оставили в покое, но ненадолго — кто-то взял его за локоть и вывел за желтую ленточку ограждения, в залитое светом юпитеров пространство, и там он, слепо щурясь, тоже что-то говорил в пляшущие у самого лица микрофоны. Но и это кончилось, когда кто-то другой, отчаянно ругаясь и толкая протестующих и качающих права репортеров, вернул его назад, за ленточку, усадил в чью-то пустую и темную «вандуру» и велел сидеть там и не двигаться. И он сидел и не двигался. Он и не дышал бы, если бы мог.
Штурм закончился быстро. Собственно, и штурма-то, как такового, не было. Просто снайпер подстрелил одного из террористов через дырку в трисе гостиной, да так удачно, что на том взорвался «пояс шахида» — непременная принадлежность истинного воина Аллаха. Его напарник, видимо, стоял рядом, так что пятью секундами позже, когда спецназ Генштаба ворвался во все двери и окна одновременно, в доме уже не было никого, кто мог бы сопротивляться. Убедившись в этом, коммандос уступили место саперам — для дальнейшей проверки. Перед тем, как войти в дом, саперный сержант подошел к офицеру спецназа — узнать, что к чему. Тот как раз закончил снимать с себя сложную штурмовую амуницию и, сгорбившись, с преувеличенной тщательностью расшнуровывал ботинки.
«Ну чего там, Рембо? — спросил сержант с характерной для страны и ее армии фамильярностью. — Трупов много?»
Спецназовец странно хрюкнул и поднял к саперу слепое от слез лицо.
«Ты вот что, солдатик… — сказал он, не стыдясь и даже не пытаясь скрыть свою слабость. — Пошли туда кого-нибудь покрепче. Особенно наверх. Я уж, на что навидался, но и то…»
Потом машины стали мало-помалу разъезжаться, увозя завершивших свою работу профессионалов. Первыми уехали репортеры, смотав кабеля, как сматывает довольный уловом рыбак свою добычливую сеть. Выловленные ими скользкие рыбы новостей уже плыли по разноименным каналам в бутафорское виртуальное море событий, толкаясь боками с другими, теряя по дороге цвет, вкус и запах, превращаясь в ошметок газеты, в бессмысленный фон талдычащего на кухне радио, в кукольную улыбку сексапильной дикторши. И репортеры, зная судьбу своего улова, старались побыстрее стереть с рук налипшие на них слизь и чешую, избавиться от назойливого, совершенно излишнего запаха. Они трясли головой, они закуривали свои сигареты, они прикладывались к своим фляжкам. А когда и это не помогало, то они просто включали радио или хватали газету и тогда уже успокаивались — не до конца, но все же достаточно, чтобы можно было спокойно вернуться к семьям, ждущим их на берегу.
Мишка продолжал неподвижно сидеть в машине, ожидая дальнейших команд. Время будто застыло для него, обернувшись огромным, все в лунках, полем, похожим на гигантскую емкость для яиц. Только в лунках лежали не яйца, а минуты; они вспучивались и булькали, как пузыри на болоте, неприятные, но безвредные, и Мишка просто бродил между ними, безразлично скользя взглядом по их бесконечной одинаковости.
«Вандура» дрогнула, дверь откатилась в сторону; в машину влез офицер, на этот раз полицейский, сел на сиденье напротив Мишки, участливо похлопал его по колену. В руках он держал папку с приделанным к ней растрепанным блокнотом; исписанные блокнотные листы перегибались через край планшета, как зачесанные назад волосы. Полицейский поправил эту слегка съехавшую набок прическу, достал ручку и сдержанно кашлянул.
«Понятно, ты сейчас не в себе, — сказал он и кашлянул снова. — Но я вынужден попросить тебя снова рассказать мне обо всем. Ничего не поделаешь — служба…»
Мишка и не возражал — служба есть служба. Пока он в который уже раз излагал свою историю, полицейский внимательно слушал, кивал и лишь изредка задавал уточняющие вопросы. Писать он начал только потом, когда Мишка уже замолчал, сопровождая каждое написанное слово его звуковым эквивалентом. Это была вроде бы та же самая история, но в то же время — другая, переведенная с обычного человеческого языка на канцелярский, угловатый и громоздкий, как учрежденческая мебель. Даже слова в этом языке, казалось, цеплялись одно к другому не при помощи предназначенных для этого предлогов и окончаний, а посредством конторского клея и скрепок. Теперь пришла мишкина очередь кивать. Он вслушивался в странный, произносимый от его собственного имени текст протокола — «я вошел… я увидел…» — и странное удовольствие шевелилось у него в сердце. Этого всего просто не могло быть, не могло; и косвенным подтверждением тому служил нереальный, чудовищный язык полицейского.
Закончив писать, офицер протянул блокнот Мишке на подпись и встал.
«Ну вот и все, — сказал он преувеличенно бодро. — Теперь осталось только опознание, и уж больше мы тебя мучить не будем. Обещаю. Пойдем, что ли?»
— «Куда?»
— «Туда. В дом.»
«Зачем? Я туда не пойду, — упрямо сказал Мишка. — Мне домой надо. Я сейчас домой поеду. Меня там семья ждет. У меня семья. Жена и ребенок. И еще один будет, через пять недель.»
Полицейский вздохнул и крепко взял его за локоть.
— «Надо опознать. Ты должен.»
Они прошли по улице и через двор, причем Мишка продолжал спорить, сопротивляясь тем сильнее, чем ближе они подходили к дому. Полицейский молчал и просто вел его вперед, подталкивая в нужном направлении своею привыкшей повелевать и заламывать рукой.
