Пауза затягивалась. Его темные глазенки с густыми ресницами смотрели тепло и выжидающе.
— Наверное, не стоит этого говорить. — Ее сердце словно дрогнуло. Это был такой миг… будто не на самом деле, будто из книжки, даже сама постановка фразы… — Но вы запали ему в душу. Странно, я ехал и как раз думал о вас.
Валерия сложила руки на груди.
— Надо же… и как он там?
— Можно я провожу вас немного?
Она автоматически оглянулась. Все давно уехали на работу, но мало ли…
Пожала плечами. И они не спеша пошли по дорожке между домами.
За время их короткой встречи Вадик проник в совершенно новые для себя ответвления женской сущности. Это был просто переворот в его представлениях о женщинах в принципе.
Насколько гибки все-таки женские чувства и как стремительно все может перемениться за потрясающе короткий промежуток времени! Валерия была спокойно счастлива, она жила в своей любимой семье и видела себя с ней всю жизнь, она дорожит мужем, ребенком, но при этом не видит в случившемся ничего плохого и совершенно искренне желает Славе счастья. Вадик осторожно спросил, готова ли она уйти от мужа, чтобы строить новые отношения со Славой.
Конечно, нет.
Но на самом деле, по тому, как она вздернула голову — жестом победителя, по взгляду в небо — спокойному, блуждающему, слегка прищуренному, взгляду сильной свободной женщины, — было ясно, что она, конечно, будет думать об этом, и Славка отныне всегда незримым образом будет обитать где-то там, на подоле ее жизненных юбок, и в случаях мелкой семейной смуты или каких-то неурядиц в семье, Валерия будет уверена, что у нее есть выбор. И обезличенный Славка постепенно станет прообразом всех остальных мужчин, кроме мужа, и в случае чего она всегда будет иметь возможность взвесить преимущества существующего брака над перспективами альтернативного решения и, конечно, после долгих раздумий придет к выводу, что муж лучше. А муж, если не дурак, очень скоро ощутит, что его монополия треснула, и, возможно, тоже станет относиться к жене иначе.
Когда они попрощались, Валерия испытывала лишь смутную усталость и легкое раздражение. Когда неожиданно приехал Слава и привез цветок орхидеи в прозрачном пластмассовом кубе (Вадик заметил, что это моветон, и орхидеи дарят только малолеткам), у нее не хватило силы воли сказать, что все конечно. Это было какое-то нелепое столкновение, она совершенно не ожидала его появления и вместо того, чтобы вести себя беспечно и самодостаточно, поняла, что на самом деле очень рада его видеть, и получать от него цветок тоже очень приятно. Как и думать о том, каким он мог бы стать отцом для малыша.
Через несколько минут они встретились с Маринкой. Та была раздражена и немногословна, казалось, что общение с подругой, обманывающей мужа, вызывает у нее брезгливость.
Валерия орхидею не выбросила, а поставила в спальне на комод, рядом со свадебной фотографией. На следующий день, в субботу, пока она гуляла с малышом, Маринка позвонила ей домой. Трубку взял Гена. С легким придыханием, грустно и одновременно сочась иронией, Маринка рассказала ему об изменах жены и в конце бросила блистательную колкость по поводу ее прописки в их квартире. Гена и так был в поганом настроении из-за неурядиц на работе. Маринку он почти не знал, но что-то в этом звонке — таком диком, таком невозможном, не из их измерения, — конечно, задело его. Нелепая история с джипом и гормональной тупостью супруги была просто забавным эпизодом, но тут уже явно было затронуто что-то более глубокое. И он пошел за советом к маме.
К возвращению Валерии все уже рухнуло — мама не только не опровергла этот бред про измену, а вполне грамотно обосновала, как и когда это могло происходить, и, по большому счету, была права. Но праведный гнев распространился дальше, и, когда Валерия, еще ничего не зная, вынимала сына из коляски, нервничая, что не успевает сварить ему супчик, — бабушка малыша уже почти убедила папу, что его отцовство может оказаться весьма спорным. Хотя внешне мальчик напоминал отца — в таком возрасте это почти ничего не значит.
Валерия не спорила и не плакала. Более того — ничего не отрицала. Когда дело коснулось ребенка — волна, поднимавшаяся из глубины души, горючее истерическое цунами, словно рассосалось, рассыпалось и осело туманом и свежестью. Они отрекаются от ребенка, стало быть, ей нечего делать с этими людьми. Выслушав свекровь, а потом и мужа, который-то как раз и не хотел ее ухода, уже давно простил и просто нуждался в некоторой демонстрации мазохизма с ее стороны (да и его мама тоже), Валерия лишь заметила, что это «бред», но, раз так, пусть… будет так. Уехать сегодня она не может, так что им придется потерпеть до завтра.
Она все-таки приготовила сыну супчик, поела сама, потом позвонила домой и, особо не вдаваясь в детали, договорилась, что отец возьмет отгул и встретит ее тут, в Киеве, и они вместе на автобусе вернутся домой. Свекор считал для себя унизительным принимать участие в этой драме, но, попробовав рыкнуть, что не отдаст ребенка, был тут же нейтрализован сухим замечанием невестки, что это не его внук. К вечеру Генка начал психовать, норовил выяснить отношения, но Валерия — вместо того, чтобы плакать и просить прощения — сказала, что да, принимала ухаживания другого мужчины. Еще сказала, что эти отношения были совершенно невинными, но жить вместе после того, что произошло только что, они не смогут. И еще сказала, что любит его. Тогда Гена хотел немного поиздеваться над ней, а потом великодушно простить, но Валерия не выказывала ни малейшего желания быть прощенной. В итоге никто не спал до утра, Гена выходил два раза в круглосуточный магазинчик, сперва за водкой, потом за литром пива и к моменту ухода жены находился в размазанном и жалком состоянии — плакал, ругался матом и в итоге заснул на балконе, перевернув на себя пепельницу.
Валерия не могла звонить любовнику из дома. Силы уже начинали покидать ее, сохранять полный достоинства спокойный образ становилось все труднее. Отец ждал ее на автовокзале, сумки пришлось спускать самой. Очень многое осталось тут, и, запихиваясь в такси (водитель курил и не собирался помогать женщине с ребенком), ей не верилось, что это навсегда, и больше они сюда уже никогда не вернутся. Славкину орхидею она выкинула и была в общем-то зла на него.
Она дозвонилась сразу, и, когда он сказал, что на совещании и не может разговаривать, совершенно спокойно, без всяких обид объяснила, что разошлась с мужем и уезжает с малышом домой, в Винницу.
И в этот момент поняла, что больше всего сейчас хочет, чтобы он немедленно приехал, забрал бы их прямо из отходящего автобуса и потом еще долго доказывал свою способность быть хорошим отцом, а она бы, любуясь ночной «Мандарин-Плаза», запрещая дарить себе дорогие подарки, постепенно оттаивала бы, забывая Генку. Но он, конечно, не приехал. Мелькнула было такая мысль — дать ей хотя бы немного денег, но было слишком страшно от произошедшего.
Поздно ночью, устроившись спать на своем древнем кресле-кровати, со стопкой книжек вместо одной ножки, слушая отцовский храп и сырое, страшное клокотание в бабушкином горле, Валерия имела все основания наконец расплакаться. Но почему-то не плакалось, а долго, с удовольствием, в красках думалось о Славе. И было не так уж плохо.
Чуть позже началась эсэмэсочная эпопея.
Узнав о столь радикальном изломе в судьбе Валерии, Славка притих и хотел, извиняясь и теребя пальцы, самоустраниться и поскорее забыть эту историю. Произошедший взрыв семейной ячейки волнообразными кругами резонировал, стукаясь о его широкую грудь, и достигал самого сердца. Он ведь ни в коей мере не хотел разрушить ее семейное счастье. Он говорил Вадику: «Вадя, это же все не то, зачем я это сделал? Ради чего?»
А Вадя, торжествующе улыбаясь, отвечал — Ты идиот, Вячек, ты ничего не делал. Ничего плохого — то, что должно было сломаться спустя годы, треснуло сейчас, когда она еще сравнительно молода и может устроить свою жизнь. Подумай сам, разве в нормальной семье станут выгонять жену с ребенком, с внуком, со своим будущим, с кровиночкой своей, а, Вячек, это, по-твоему, нормальные люди? И слава богу, что она восстала и что случилось все так быстро. А ты поддерживай ее, она делает свои первые шаги в новой, свободной жизни.
Для Валерии все начиналось вечером. Эсэмэска — это чудо. Это именно то, что в определенных ситуациях сближает куда лучше, чем живой голос — обеспокоенный и неродной, и в повисших паузах словно слышно тиканье эфирного времени, и молчать нельзя, от этого порешь всякую чушь. Эсэмэска в своей краткости пронзительна и совершенна.
О, как она ждала Славкиного выхода на связь! Накрывшись с головой одеялом, как школьница, на своем разложенном кресле Валерия проворно набирала ответы на его: «Ты как, я волнуюсь», и «просто подумал о тебе только что», и «ты, наверное, уже спишь, я только хочу пожелать тебе сладких снов». Ночь, когда все наконец засыпали, принадлежала ей безраздельно. Белый экран телефона и голубая подсветка кнопочек загорались как открывшийся маленький портал в какой-то другой, прекрасный мир, и она была там красивой, свободной и желанной.
