Все закончилось, но двое или трое, включая даму с палочками для еды, задержались, чтобы расспросить Фрейзера еще о чем-то. Я отошел к двери и стал ждать, когда они очистят помещение. Наконец все ушли, а Фрейзер принялся собирать свои бумаги; на меня он даже не взглянул. Я, скрестив руки, терпеливо ждал возле двери.
Внезапно он направился ко мне. Я почему-то решил, что он намерен быстренько прошмыгнуть мимо, но ошибся. Он остановился прямо передо мной.
— Сюрприз, — сказал он.
Я кивнул.
— И много ты на этом зарабатываешь?
— На хлеб с маслом хватает, — хмыкнул он.
— Не думал, что ты узнаешь меня.
— Я б и не узнал, — сказал он, кивая в сторону. — Твой бес попался на глаза.
— О! И много их ко мне прицепилось?
Он оглядел комнату:
— Только один, насколько я вижу.
— Ладно. Просто проверил.
— Вечно ты меня проверяешь, Уильям. Постоянно.
— Выпьем по рюмашке, — предложил я, — в память о прошлом?
Он забрал из гардероба пальто и шляпу. Пальто — длинный кожаный тренч черного цвета. Шляпа — тоже черная, фетровая, с белой лентой. По-моему, он выглядел как законченный придурок, и, когда мы переходили улицу, я так ему и сказал:
— А что это у тебя за хеллоуинский прикид?
Он остановился прямо посреди мостовой:
— Блин, тебе что, непременно нужно оскорбить?
— Да ладно тебе, Фрейзер, сойди с дороги. А то еще задавят, и что мне потом с тобой делать?
Всю дорогу до паба «Красный лев», что напротив киностудии, Фрейзер дулся и, только переступив порог, заявил:
— Так и быть, полагаюсь на твой выбор.
На самом деле я этот паб не выбирал. Это была всего лишь ближайшая открытая забегаловка, о чем я и сообщил Фрейзеру.
— Иногда они сами нас выбирают, не так ли?
В ответ он посмотрел на меня как на отпетого негодяя.
А ведь я сказал чистую правду. Это место кишело бесами. Даже так: кишмя кишело. И фотографии мертвых комедиантов ничуть не помогали. Кто, по-вашему, придумывает все эти комедии? Определенно не счастливчики, верно?
— Можем пойти в «Дрэйтон», — сказал Фрейзер. — Там на кухне работал Хо Ши Мин.
Я сказал ему, что на Хо Ши Мина мне насрать. Заказал бокал красного вина, а он — пинту «Фуллерза». Кто-то в дальней части паба отпустил грубую шуточку насчет его шляпы, и Фрейзер ее снял. Он выпил полпинты, прежде чем спросил, брызжа слюной:
— Какого хрена ты не отвечал на мои записки? Я писал, писал, писал! А ты ни разу не ответил.
— Это было давным-давно, — сказал я, отряхивая от его слюней лацкан пиджака.
— А куда ты подевался? Никому ни звука — и пропал, а? Весь колледж гудел: где же он, куда исчез Уильям Хини?
— Ну…
— Ты даже этой Мэнди ничего не сказал, а? Нет ведь?
«Этой Мэнди», ну надо же.
— Не сказал.
— Ты разбил ей сердце. Ты это знаешь, да? Она не могла поверить, что ты ее так жестоко кинул. Уверен, ты и представить не можешь, каково ей пришлось.
— Могу.
— Ладно, не слишком-то радуйся. Будь уверен, она мигом нашла тебе замену.
Как тут не вспомнить, почему я когда-то разбил ему нос.
— Дик Феллоуз тебе что-нибудь говорил?
— Нет. А что?
Я не снизошел до ответа. Вместо этого я растолковал ему всю историю: дескать, я был вынужден бросить колледж, потому что все это было для меня слишком сложно и я боялся рехнуться. Не знаю, клюнул ли Фрейзер на эту лесть. Он немного похвастался тем, каких трудов ему стоило получить диплом. О том, что случилось на чердаке Фрайарзфилд-Лоджа, он не упомянул даже мельком. Мы заказали еще выпивки. Потом он снова начал причитать насчет Мэнди, и я сам не заметил, как схлестнулся с ним во второй раз:
— Слушай, Фрейзер, уж тебе ли не знать, почему я смылся. Ты ведь в курсе, что произошло с теми девушками. Уж кто-кто, а ты в курсе.
Его лицо стало пунцовым как свекла. На губах запузырились клочья пены. Он грохнул бокалом о стол. Пиво едва не перелилось через край.
— Так то-то же и оно! В том-то все и дело!
— Да в чем же?
Теперь чуть ли не все выпивохи в пабе внимательно смотрели на нас. Фрейзер, казалось, этого не замечал.
— Я же только и делал, что писал тебе об этом. Во всех своих записках, на которые ты плевать хотел!
— А что там было? О чем ты мне писал?
И когда Фрейзер наконец пересказал мне, что было в тех записках, я чуть не грохнулся со стула.
Мы с Вэл возились в офисе с бумагами, готовясь к ежегодному общему собранию нашей организации, и тут ко мне неожиданно пожаловал Моррисон (для вас — коммандер столичной полиции Моррисон, для меня — просто Тони). Признаться, я никогда не знаю, как к нему обращаться: коммандер Моррисон или Тони, как предпочитает он сам. Все зависит от того, что на нем надето: штатское или впечатляющая сержевая форма с серебряным эполетом со скрещенными жезлами в лавровом венке. Когда я поднял глаза от стола, Тони стоял в дверях при полном параде. Я почувствовал легкий укол вины (как всегда, когда на меня смотрит полицейский, даже если я ничего плохого не натворил).
— Кофейку не найдется? — спросил он.
Вэл тут же метнулась на кухню. Она чуть ли не в реверансе приседает перед любым представителем власти.
— Тони! Какими судьбами?
— Да так, проходил мимо. Я ненадолго — мой водитель на двойной желтой линии.
— Берегись, полицейские здесь блюдут как одержимые. Присядешь?
Коммандер Моррисон действительно иногда к нам заскакивает. Он один из наших ценнейших кадров. Содействовал с учреждением фондов помощи малолетним угонщикам, сбежавшим из дома детям и одиноким мамашам, не жалея ни своего личного времени, ни служебного. Мы с ним отлично ладим. Правда, он то и дело пытается приобщить меня к гольфу, но если не брать в расчет эту мелочь, он и впрямь хороший парень.
— Давай устроимся в комнате для заседаний, а?
После этих слов Тони я понял, что он не просто так заскочил. Он хочет сказать мне что-то не предназначенное для ушей Вэл. Я встал из-за стола, чтобы пройти в комнату для заседаний, как вдруг зазвонил телефон. Вэл подняла трубку, затем прикрыла рукой микрофон. «МВД», — сказала она одними губами.
— Ничего, если я подойду? — спросил я Тони.
— Конечно.
Меня приглашали возглавить какой-то новый комитет. Новейшие подсчеты показали, что в стране примерно сто тридцать тысяч бездомных детей. Меня так и подмывало сказать: почему бы вам, черт возьми, не послать к чертям весь этот чертов комитет и не потратить эту чертову тучу денег на строительство нескольких пунктов экстренной помощи и приютов? Разумеется, на самом деле я ответил: «Да, я согласен».
— Сколько-сколько бездомных детей? — спросил Тони, когда я назвал ему причину звонка. — Что ж, могу в это поверить.
— Две тысячи седьмой год на дворе, — сказал я. — Не тысяча восемьсот седьмой.
— Да уж.
Он снял фуражку и надул щеки. Похоже, ему не очень-то хотелось обсуждать количество бездомных. Лицо у Тони чрезвычайно бледное, а волосы на лбу растут «вдовьим клином». Сравнение с вампиром, сами понимаете, так и вертится на языке — даже и не знаю, как с этим искушением справляются его подчиненные. Но внешнее сходство с ожившим покойником искупает по-настоящему теплая улыбка.
Вэл принесла ему кофе. Она отлично помнит, как он любит — без молока и два сахара, — а он не упускает случая заметить: «Сладкий, как грех, черный, как смерть». Он с нею флиртует. Ей это нравится. Пока они разыгрывали эту сценку, я благодушно улыбался, а когда дверь за Вэл закрылась, Тони перешел к цели визита.
— Уильям, твое имя всплыло в самом неожиданном месте.
— Серьезно?
«Вот оно, — подумал я. — Книги. Нас прищучили. Вот что значили эти расспросы».
— Да. В неожиданном месте.
— И что же это за место такое?
— Слушай, я пришел как друг, а не как легавый, ясно?
— Что я наделал? Я все подпишу.
Кажется, он оценил шутку.
— Ничего такого. Но расследование привело ко мне. Ради тебя я готов на многое, Уильям, ты же знаешь. Это так. Но сначала я хочу послушать, что ты мне расскажешь.
— А именно?
— Тот случай с террористом. У дворца.
— Шеймас? Он не террорист. Он отчаявшийся старый вояка. У него ум совсем зашел за разум.
— Бомба есть бомба. Но не это главное. Важно другое: ты солгал следователю насчет того, что этот старый вояка дал тебе.
— Верно, я солгал.
— Зачем? Зачем ты это сделал?
Я посмотрел ему в глаза:
— Тони, я понятия не имею, зачем я солгал. Слушай, вот как было дело: в тот вечер я оказался там из-за «Гоупойнта»…
— Эти гоупойнтовцы как кость в горле. Пора бы кому-нибудь приструнить их…
— Он сунул мне этот… платок, а я… ну, я не знаю… я просто хотел как-то защитить старика от этого мира. Глупо. Я не могу объяснить.
Тони задумчиво кивнул. Обычно его карие глаза полны сочувствия, но сейчас под их пристальным взглядом мне стало неуютно. Он снова и снова шкрябал дном чашки по блюдцу, словно пытался избавиться от повисшей капли кофе.
