Кротко голос ответил:
— Ну, воля твоя…
Его бережно застегнули.
Отпустили.
Ушли.
Отслоившись от стены, он еще постоял, подержался — у бездны на краю…
Он не запомнил, как обрушился.
Его перевернули и трясли. От этого сначала проснулась, наполнившись болью, голова. Тряс Комиссаров, повторяя на неизвестном языке: «Чэ-Пэ! Чэ-Пэ!»
Александр разлепил глаза.
Он был размножен надвое в нависших зеркальных очках.
Лица на Комиссарове не было.
Александр поднялся — уже почему-то в пиджаке, в ботинках… Пошатнулся и был удержан.
— Что случилось?
— Тс-с. Тихо! Что это? — Комиссаров предъявил советский паспорт в раскрытом виде. Фото было сосредоточенным — при галстуке. Фамилия, имя, отчество слегка размылись, но он напряг глаза. Гребенник Геннадий Иванович…
— Баянист!
— Почему под раковиной?
— К сербским братьям уехал…
Комиссаров сунул паспорт в карман и поднял его на ноги:
— Идем.
Тяжелый, послепраздничный дух в коридоре.
На повороте слегка занесло.
К стене перед плюшевым занавесом придвинули длинный стол. Из ведерок торчали горлышки бутылок из-под шампанского. Скатерть в пятнах была заставлена сотней немытых бокалов. Прошли мимо лестницы, мимо душевых, туалетов, откуда тошнотно несло, свернули, дошли до упора и встали.
Перед дверью.
— Этот, толмач наш… Кажется, здесь?
— Черт его знает…
Негромко, но упорно и твердо долбил Комиссаров. И выдолбил. Изнутри осторожно и дважды щелкнул повернутый ключ.
Мохнато обросший всем телом, и даже плечами, переводчик Золтан сделал шаг в коридор и два шага назад. Небритое горло было замотано длинным черным шарфом. Висюльки бахромы лишь отчасти скрывали причинное место, перетруженное несмотря на простуду до размеров нечеловеческих. Предположительно этот Золтан был не один. Игнорируя эту возможность, Комиссаров решительно вторгся в номер. Под одеялом в постели находился партнер. Свернувшись в клубок, выпиравший ягодицей.
Пахло, как в зоопарке.
Комиссаров опустился в изножье кровати. Кресло напротив было забросано одеждой и бельем. Вперемешку.
— Одевайся, приятель.
— Что случилось?
— Тс-с…
Формы под одеялом пришли в движение. Глухо и гневно оттуда сказали:
— Ты говори, а не цыкай!
На подлокотник кресла переводчик отчужденно вывешивал детали дамского туалета, частично поврежденные в порывах предварительных страстей.
— Разговор еще будет, Рублева. В Москве. Ты пока отдыхай.
Аглая отбросила одеяло. Она была бледной от гнева и стертой косметики. Рука в перстнях прикрыла складку под грудями.
— Москвой ты меня не пугай! У меня полномочия!
Как впервые увидев, Комиссаров смотрел на дамские сапоги, развалившие по полу голенища. Дефицитные. Типа «садо».
— Слышишь, чего говорю? Мне положено знать!
Исподтишка переводчик задергивал «зиппер» на джинсах.
Комиссаров поднял голову:
— Почему я не в курсе?..
— Потому что тебе не положено. Соображаешь?
— Так, значит?
— Так.
— Тогда ладно… Давай.
— Не смотреть на меня! — приказала Рублева.
Они отвернулись.
Уже в своем длинном пальто а ля Бронсон переводчик прыскал в рот ингалятором.
— Это что?
— От ангины.
— Дай. А то во рту, словно кошки…
Освежившись, Комиссаров предложил Александру, который мотнул головой. Но взял чуингам, предложенный гидом и переводчиком с русского.
За спиной сапоги, заевшие было на икрах, застегнулись.
Вчетвером они вышли.
Работая челюстями, спустились в фойе.
Навстречу без улыбки поднялся человек. Оправил плащ и с акцентом сказал:
— Инструктор Кишш. Два «ш» на конце. Из полиции.
Рублева подумала вслух:
— Тайной?
— Народной. Прошу вас, товарищи!
Его «Жигули» въехали под самый портал.
Вывеску погасили, было уже светло. За колоннадой на стоянке блистал отсутствием красавец «Мерседес». Вместе со слюной Александр едва не проглотил свой чуингам. Угнали?
— Что-то я не въезжаю, — сказала женщина с полномочиями. Сев ей на колени, Александр захлопнул с третьего раза. Рублева обхватила его спереди:
— Я буду тебя держать!
Инструктор — два «ш» на конце — оглянулся:
— Все пристегнулись?
Машина рванула с места.
Лицо обгорело так, что Александр опознал не сразу. Энтузиасту русского ёба, который оказался не эмиром и не шейхом, а гастарбайтером в Германии и югославским гражданином, выжгло усы и глаза. В отличие от своего партнера Мамаева была как живая, только с растерзанным горлом — жутко расцарапанным. Кулаки с обрывками цепочки и крестика прижаты к груди. Голова запрокинута, рот открыт, зубы белы и целы. В глазах ужас, а брови аккуратно выщипаны.
— Ваша?
Комиссаров нагнул голову.
Поржавелая «молния» на блискучем пластике мешка заедала. Это был длинный мешок вроде туристского «спальника». Только черный, и Мамаеву застегнули в него с головой и вдвинули на носилках в пикап скорой помощи. Сигнальный на ней маячок бессмысленно вспыхивал на солнце, которое уже довольно высоко взошло над местом дорожно-транспортного происшествия из категории «опрокидывание». Ободрав до белизны ствол абрикосового дерева, осыпав лепестки, красавец «Мерседес» вылетел за обочину, снизу доверху распахал весь склон, прорвался, повалив столбы, через колючую проволоку и сгорел в чистом поле кверху брюхом. Сейчас там работала оперативная группа.
Покрышки еще чадили.
Дверцы за парой в черных мешках захлопнулись. Оттолкнув переводчика, Рублева зажала лицо, сделала несколько слепых шагов по асфальту и прислонилась к «Жигулям». Александр сглатывал, болезненно ощущая кадык. Комиссаров оттянул узел галстука и отстегнул под ним пуговку. Вернулся судебно-медицинский эксперт, раздал картонные стаканчики и по очереди наполнил из широкогорлого термоса. Кофе. Александр с наслаждением обжегся.
— По-разному выглядят, — сказал Комиссаров.
— Ее не было рядом с ним.
— Где же она была?
Держа стаканчик двумя пальцами, инструктор Кишш отхлебнул.
— В багажнике. Завернутая в ковер.
— Мертвая?
Инструктор покачал головой.
— Живая.
— Значит, не убийство?
— Нет.
— Абсурд тогда какой-то… Зачем в ковер живую?
— При ней, — сказал инструктор, — была крупная сумма. Тысяча долларов.
— Долларов?
— Долларов. Десять по сто.
— Так, — сказал Комиссаров. — Допустим. Ну и что?
— Не понимаете?
— Нет.
Инструктор допил кафе, отобрал у всех стаканчики, сложил, вернул эксперту и пригласил их обратно в свои «Жигули» без опознавательных знаков.
— Это недалеко, — сказал он, поворачивая ключ. Кругом зеленела равнина. Обсаженное цветущими деревьями, шоссе летело навстречу, как меч.
— Дорога номер пять, — произнес переводчик. — Трасса смерти…
Комиссаров повернулся:
— Почему?
— Гастарбайтеры со своими машинами. С Запада домой, как безумные гонят. На самых мощных. «Порши», «БМВ» или как этот. А таких дорог, как в Германии, у нас нет. И бьются они здесь, как эти… жу-у-у, — прогудел он низким голосом.
— Жуки, — подсказала Рублева. — Майские!
— Вот! Жуткое дело. Годами вкалывают, отказывают себе во всем. Потом покупают самую дорогую машину, набивают вещами, и с Запада прямо на кладбище. Сто раз видел. Турки тоже. Но почему-то больше югославы.
— Братья-славяне, — буркнул Комиссаров.
— А какой русский не любит быстрой езды? — добавил инструктор. — Еще Достоевский сказал.
Они промолчали.
Шоссе вдали накрыла арка. Это был пограничный пункт. Хорошо укрепленный по обе стороны непробиваемого шлагбаума. Слева на площадке отстаивались тяжелые трансъевропейские грузовики.
Инструктор остановил машину.
— Дальше, — сказал он, — Югославия…
— Сербия, — уточнил переводчик.
То же шоссе поперек такой же равнины, убийственно плоской и цветущей под солнцем. Но туда, за шлагбаум, оформление, как в капстрану. Путь на Запад оттуда открыт.
Инструктор сказал:
— Теперь понимаете? Можно предположить, что ваша…
— Исключено, — перебил Комиссаров.
— Но как объяснить, что…
— А просто. Как и было. Гастарбайтер, который в обществе вседозволенности разложился до мозга костей. Жизни не знающая девчушка из Подмосковья. Машина понравилась, понимаете? Села покататься, а он надругался, убил и в ковер закатал. Чтобы вывести с места преступления.
— За границу?
— Зачем? Выбросить по пути.
Инструктор Кишш попросил сигарету. Комиссаров вынул из кармана две не пачку. Что было, возможно, только армейской привычкой. Рублева предложила заднему сиденью размять ноги. Переводчик открыл справа, Александр слева. Они вышли. При пограничном пункте был магазинчик с кофейным автоматом. Заодно Александр купил пачку американских. Каждый со своим стаканчиком, они вернулись на воздух к столику под красным тентом. Александр распечатал пачку и угостил отчужденных любовников. Жалко было ему их — застуканных. Граница на замке, сказал Золтан. «Мерседесом» не пробить. Но способ есть. У жителей Баната здесь свои пропуска. Без фотографии. Только имя. Действуют в пределах тридцати километров по обе стороны от. Непросто, но можно. Особенно с долларами.
