«В заявлении Конгресса, обнародованном в понедельник вечером, говорится о глубоком возмущении зверскими действиями полиции, которые способны лишь вызвать ярость и гнев народа. Неужели нельзя разгонять демонстрации, не убивая и не калеча людей?»
Официантка принесла кофе.
«Власти охотно используют любой повод, чтобы вселить страх в сердца людей».
— Почему ты не в школе?
Эндрю поднял голову.
— Привет, Джастин. Я надеялся увидеть тебя здесь. Присаживайся.
Вид у Джастина был усталый, под глазами мешки.
— Смылся с уроков?
— Да. По известным тебе причинам.
— А как Эйб?
— Поехал в школу.
— Он поступил неосмотрительно.
— Согласен. Хочешь кофе?
— Нет, спасибо, в последнее время у меня что-то неважный аппетит.
— Ну, Джастин, как ты думаешь, насколько эффективна забастовка?
— Эффект превзошел все мои ожидания. Вот если бы еще цветные бросили работу!
— В этом одна из главных трудностей.
— Мы вкладываем силы, вое свои силы, а они боятся пальцем пошевелить. — Сейчас усталость особенно отчетливо обозначилась на лице Джастина, — Это понятно, им приходится рисковать значительно большим.
— Может быть, ты и прав, — ответил Эндрю. — Но как, по-твоему, будет реагировать правительство?
— Не будем строить иллюзий. Борьба идет не на жизнь, а на смерть. Сумерки трехсотлетнего господства белых. — Джастин заставил себя улыбнуться. — Они пустят в ход все свои силы. Последуют новые налеты, аресты, расправы. Но больше всего я боюсь, — он взглянул на Эндрю, — что они могут объявить чрезвычайное положение.
— А это значит?.. — Эндрю задал вопрос, прекрасно зная, какой будет ответ.
— Чертовски много. Например, могут вызвать вооруженные силы или арестовать любого человека без ордера и гноить его в тюрьме, сколько будет угодно министру юстиции.
— Понимаю.
— Никаких жалоб в суд, и, если захотят, могут продержать в одиночке тридцать дней. Любого могут вызнать на допрос, и боже упаси тебя отказаться отвечать на их вопросы.
— Итак, — сказал Эндрю, задыхаясь, — эти парни могут оказаться и в самом деле несговорчивыми.
— Да, так оно и будет. Советую тебе, пока не поздно, уехать отсюда. Тебе и Эйбу. Скрывайтесь. Вы оба можете надолго угодить в тюрьму.
— А как же ты?
— Мне предстоит еще кое-что сделать: убедить африканцев продолжать забастовку, а цветных — выступить в их поддержку. Завтра мне надо распространять брошюры в Ланге. После этого я, может быть, тоже уйду в подполье. Если ты не против помочь, пойдем со мной.
Эндрю ничего не ответил.
— Знаешь, — сказал он после небольшой паузы, — может статься, что они вовсе не объявят чрезвычайного положения.
— Может быть, и не объявят. Но я не питаю пустых надежд. Будь готов к худшему. Уезжай, пока тебя не схватили.
— Пожалуй, надо уезжать.
— Эйба тоже предупреди. Положение становится очень серьезным.
— Я попробую ему позвонить.
— Прекрасно. Какая у тебя программа на сегодня?
— Еще не знаю. Днем должен встретиться с Руфью в университете, и это, кажется, все.
— Вечером я буду у Браама. Попробуй привести с собой Эйба. Вы оба понадобитесь.
— Хорошо, — сказал Эндрю неуверенно. — Будь осторожен. Вполне возможно, что его квартира под наблюдением.
— О’кей.
Они молча допили кофе, потом закурили.
— Джастин! Я хотел бы тебе помочь, — наконец заговорил Эндрю.
— Обсудим это вечером.
— Хорошо. Тогда до вечера. Если не возражаешь, я заплачу за кофе. У Браама буду часов в восемь.
— О’кей.
Эндрю поставил «остин» в самом начале Эддерли-стрит и взглянул на часы. Без четверти три. До встречи с Руфью все еще много времени. Интересно, как она себя чувствует после вчерашнего вечера? Вот сейчас Эйб, наверно, выходит из школы. Не забыть бы позвонить ему. У входа в библиотеку есть телефон-автомат. Надо предупредить его о встрече с Джастином и Браамом. Эндрю побрел по Гавернмент-авеню. Усиленный наряд полиции нес охрану здания парламента, хотя прохожие, по-видимому, были абсолютно равнодушны и не проявляли никакого интереса к происходящему. Они гуляли, наслаждаясь солнцем, покупали арахис и кормили им голубей и белок.
В библиотеке не было никого, если не считать женщины на выдаче, которая не обратила на него ни малейшего внимания. Он сел за стол в конце зала, спиной к ней. Можно скоротать время за чтением. Вот досада, забыл газету в машине! Он подошел к стеллажу. Экономика. История экономики. Экономическая география. Этика. Логика и метафизика. Политическая философия. Он достал с полки Бозанке — «Философская теория государства».
Кажется, прошло много лет с тех пор, как он занимался политической философией. Он вспомнил, как, бывало, входил в аудиторию профессор — это был Малерб, — сухо, по-академически, откашливался, протирая очки, и начинал шуршать пожелтевшими страницами. Спор идет, в сущности, между монизмом и плюрализмом. Является ли государство всего лишь корпорацией среди прочих корпораций или оно действительно представляет собой высшую корпорацию, господствующую над всеми остальными корпорациями? Сухо, как пыль. Впереди обычно сидела очаровательная блондинка, без конца сосавшая карамельки. Однажды она повернулась к нему и предложила конфету. Он был смущен и отказался. Девица захихикала. «Что это, сегрегация на-выворот?» После этого он всячески избегал ее. Он с трудом одолевал труды Липпмана, Хсайо и Бозанке. Государство de facto (а также de jure) — это общество, которое осуществляет насильственную власть в отношении всех его членов и является единой независимой корпорацией среди других независимых корпораций. Скучно до смерти. Слава богу, что все это уже позади. Он читал механически, знакомые фразы казались лишенными смысла. Даже степень бакалавра коммерции, которую он собирался получить, отодвинулась куда-то вдаль. Он бросил занятия после Шарпевиля и Ланги.
Наконец он увидел Руфь, проходившую через турникет. Она была бледная и осунувшаяся и совсем не похожая на себя. Она села напротив, даже не взглянув на него, и взяла со стола свежий номер «Популярной механики». Он заметил, что руки у нее дрожат.
— Я вижу, ты занят изучением философии, — проронила она.
— А я удивляюсь твоему неожиданному интересу к этому журналу, который ты читаешь к тому же вверх ногами. Кач, хорошо выспалась?
— Нет, после того как ты ушел, на меня напал страх.
— Почему? Что случилось?
— Ничего. Просто мне было страшно.
Он положил книгу на стол.
— Руфь, я надеюсь, ты не рассердишься, но я размышлял над тем, что происходит вокруг, и решил, что нам разумнее всего расстаться на время, а может быть, и навсегда.
Она долго сидела молча, зажав в руке журнал и не глядя в его сторону.
— Ты так думаешь? — спросила она наконец.
— Да. Обстановка осложняется. Перед тем как прийти сюда, я разговаривал с Джастином Бейли.
— Ну и что же? — спросила она чуть дрогнувшим голосом.
— Он рисует мрачную картину. Опасается, что очень скоро могут ввести чрезвычайное положение.
— Что это значит? Ты же знаешь, я глупая. Не разбираюсь в подобных вещах.
— Это означает аресты без предъявления обвинений, строгое заключение без права апелляции. Тюрьма.
— Пока я с тобой, Энди, мне ничего не страшно.
— Нам не позволят быть вместе. Пойми это, Руфь. Мы оба на подозрении. Блигенхауту известно о нас все, известно, где мы бываем вместе. Если будет объявлено чрезвычайное положение, он сможет арестовать нас, не обременяя себя необходимостью найти какой-нибудь предлог.
— Я не боюсь.
— А я боюсь за тебя, дорогая. Почему ты не хочешь уехать? Возьми академический отпуск и возвращайся в Веренигинг. Поживи некоторое время дома.
— Об этом не может быть и речи. Отец захочет знать, почему я бросила университет. Кроме того, у него своих забот хватает.
— Руфь, поезжай домой ради собственной безопасности.
— Я не могу оставить тебя, Энди.
— Ты должна это сделать, Руфь.
— Ты хочешь избавиться от меня?
— Знаешь ведь, что это не так. Я думаю только о тебе.
— Я отдала тебе все, Энди, все, что могла, — Ее глаза были сухи. — Даже… даже прошлой ночью. Почему же сейчас ты гонишь меня прочь?
— Потому что я уверен, рано или поздно они придут за тобой. Тюрьма — нешуточное дело для белой женщины.
— Ах, вон оно что, я вдруг стала белой женщиной! Прошлой ночью я была просто женщина.
— Пожалуйста, дорогая, не надо ссориться. Постарайся понять, что я говорю.
— Я остаюсь в Кейптауне, Энди.
— Хорошо, если ты так настаиваешь. Я сделал все возможное.
— Я остаюсь в Кейптауне!
Она решительно встала.
