Бабич, жмурясь, поглядел в его сторону. Солнце уже не так слепило. На немытом окне проявились оспины, оставленные всеми дождями лета.
— Только слова забыл, — сказал мужичок. — Нет, ты пивка-то дай, — спохватился он, увидев, что лысый взял у Бабича протянутую бутылку, — я тебе другую спою.
Лотерейщик сделал глоток, другой и передал мужичку остаток. Компания, однако, подумал Бабич. На лице его все еще держалась расслабленная усмешка.
— Ладно, дайте один, — неожиданно для самого себя махнул он рукой и достал из кошелька полусотенную бумажку. Лотерейщик извлек из живота деньги, отделил сдачу — две мятых десятирублевки, с готовностью развернул свой веер. Бабич помедлил, все еще сам себе усмехаясь: как будто выбирал билет на экзамене. Тронул сначала средний, но потянул первый справа. Поискал, где разорвать.
— Вы хотите открыть сразу? — осторожно спросил лотерейщик.
— А что? Боитесь, что выигрыша не окажется и я вам скажу, что об этом думаю?
— Э, если бы я этого боялся! Что вы! Но некоторым нравится оттянуть ожидание, поволноваться.
Бабич вынул из конверта сложенный вдвое лист, раз вернул. В рамочке из красивых вензелей поздравительными синими буквами было написано:
СЛЕДУЮЩИЙ ВЫИГРЫШ ВАШ
— Так я и знал, — смех его получился теперь немного возбужденным. — Ничего.
— Это как сказать: ничего, — лотерейщик приподнял брови. — А волнение, ожидание удачи, это чего то стоит?
Мужичок отер губы рукавом, запел:
— Ой, не думал, не гадал,
Ой, куда же я попал…
Бабич махнул ему рукой: не надо. Тот снова приложился к бутылке, хотя извлекать из нее было уже нечего.
— Да хотя бы развлечение, разговор, разве этого мало? — продолжал лотерейщик. — Всего за тридцать рублей, как эта книжка у вас. Которую теперь можно выбросить. А у вас даже написано: «Следующий выигрыш — ваш». Это не во всяком билете. Это дает право взять следующий со скидкой, всего за двадцать рублей.
— Ну, вы даете! — качнул головой Бабич — не без веселого восхищения. Он действительно почувствовал себя захмелевшим. — Вот это хватка! Теперь попробуете вернуть себе двадцать рублей сдачи. А если выигрыша опять не будет?
— Мне кажется, будет.
— Это почему?
— Не знаю, но мне так кажется. Я же говорю, в этой лотерее есть что-то особенное.
Бабич впервые встретился с ним взглядом. Обесцвеченная голубизна вокруг зрачков, краснота в слезящихся уголках. Почему я до сих пор слушаю этого прилипчивого жулика, подумал он, вместо того, чтобы выйти, почему делаю то, чего твердо решил не делать?
— Ладно, — сказал вслух. — Давайте еще один.
На этот раз он взял конверт, не глядя, вскрыл, вынул бумажку. Тем же шрифтом, но более крупно, там было написано:
СУПЕРВЫИГРЫШ. «СЕДЬМОЕ НЕБО»
— О-о! — восторженно протянул лотерейщик. — Я же говорил! Дайте, пожалуйста, посмотреть, у вас потом будет время. Вот оно! «Вас поздравляет международная компания «Седьмое небо»», — начал он читать вслух: — Да, это действительно повезло. Я про этот выигрыш только слышал. «Новейшие разработки, специальная аппаратура. Особо благоприятный режим». Тут, конечно, реклама, подробности узнаете не здесь. «Автоматическая самонастройка. Предельное сближение потребностей и удовлетворенности… соответствие возможностей и желаний, без ограничений во времени»… Нет, тут шрифт немного мелкий, мне без очков трудно. Надо же, без ограничений во времени! Как это может быть? Но я могу вообразить. Бессрочный грант. Все, можно считать, позади, никаких проблем. Где заработать, чем утолить голод. Не надо искать, напрягаться, вкалывать. Если есть долги, можно не думать, пусть кредиторы кусают локти — вы для них станете недосягаемы… ха-ха… «Разнообразие в современном ассортименте. Пожелания учитываются в пределах индивидуальной программы», — продолжал он читать. — Не реклама, а целая поэма.
«Неприятные ощущения фильтруются». Да. Как выразился не помню какой философ: счастье есть отсутствие несчастий. — Лотерейщик передал выигрыш Бабичу. — Мечта, особенно если ты ни с кем не связан. Как раз для вас. Еще раз поздравляю. Теперь вы только напишите по этому адресу, дальше вам все организуют. Что вы молчите? Или вы не рады?… Что с вами?
Бабич встряхнул головой. С ним что-то произошло — как будто он на мгновение незаметно заснул или отключился, был где-то не здесь и теперь вдруг вернулся. Переменилось ли освещение, по-иному ли гулким стало пространство? Прежде он не замечал, что в вагоне так душно, несмотря на открытые окна. Недавнее веселое возбуждение сменилось внезапной усталостью. Не надо было пить вторую бутылку, подумал он. Что я хотел ему ответить?.. забыл…
— Ладно, — сказал он вслух, — спасибо за билетик. Мне надо идти. Счастливо вам оставаться.
Он встал — и неожиданно пошатнулся. Лотерейщик поддержал его за локоть. Бабич отстранился: не надо, у меня все в порядке. Нет, это не пиво, подумал он. Что-то с головой. Надо будет проверить давление. Я хотел ему сказать что-то другое.
— Желаю новых удач, — с усилием вспомнил он… Нет, снова было не то.
— И вам того же, — приветливо откликнулся лотерейщик. — Хотя чего вам теперь желать?
Мужичок напротив опять дремал, придерживая рукой пустую бутылку. Бабич хотел было потормошить его за плечо, но раздумал. Проснется, когда ему надо. Шаги в пустом вагоне отзывались непонятной тревогой. Его слегка пошатывало, как будто поезд двигался. Протиснулся, держась за стенки, через гармошку перехода. Открытая дверь оказалась в конце следующего вагона. Бабич поправил на плече сумку, спустился, держась за поручни, спиной вперед на щебенку между путей.
Платформа виднелась впереди в легком мареве, уменьшенная перспективой. Человек в форме железнодорожника шел в сторону Бабича от задних вагонов. Небольшая группа людей обступила там что-то, лежавшее на земле, на одном была милицейская фуражка. Бабич дождался, пока железнодорожник поравняется с ним, но спрашивать его ни о чем не стал, сам пошел к хвосту поезда по утоптанной, темной от мазута дорожке.
Между путями лежало тело, прикрытое мешковиной. Ее, однако, не хватило, чтобы закрыть его целиком, на уровне живота проступило темное пятно. Белая кость торчала из мяса, обутого в грязный сапог, откинутая рука еще сжимала разорванный красочный пакет. Из него высыпалась струйка ярких разноцветных драже, растеклась под листы подорожника, между стеблей лебеды и цикория, просачивалась сквозь щебенку. Голова была как-то неестественно вывернута, оскал полуоткрытого рта казался пугающей, блаженной улыбкой.
— Я эти конфеты в рекламе видел, по телевизору, — сказал кто-то рядом. — Дорогие, небось.
— Ты их только в рекламе видел, а у нас вчера целый ящик скинули, — ответил другой. — Он сынишке своей бабы нес, я знаю. Он всегда им носил. Дорогие! У нас бесплатно.
Бабич посмотрел на отвечавшего — ему показалось, что мужичок, только что дремавший в вагоне, все-таки незаметно сошел вместе с ним. Те же мятые шерстистые щеки, те же пьяные щелочки глаз. Слабость поднималась от колен к животу, подступала, как тошнота, к горлу, отзывалась сумятицей в голове.
— Ну, так у вас все просроченное, — сказал первый, не желая признавать чьего то обидного превосходства.
— Это для вас просроченное, а для нас в самый раз. Желудок же никогда не заболеет, если промывать каждый день спиртом. А у нас и с выпивкой нет проблем. Ни с чем нет проблем.
Бабич тупо смотрел на разорванную конфетную обертку, словно пытаясь что-то вспомнить, соединить мысли. Пестрый узор ее состоял из семерок разного размера и цвета. Что-то со мной не в порядке, думал он, такого никогда еще не было.
— Нам все с доставкой привозят — продолжал гордиться небритый. — На той неделе икра черная была, пожалуйста. О красной не говорю. Еда любая, техника, вещи. У нас и книги есть. Такое обеспечение вам тут не снилось…
Поезд в этот момент тронулся. Удлиненные тени людей заскользили по стенкам вагонов, словно пытаясь их удержать или хотя бы заглянуть, чуть подпрыгивая, в высокие окна. Ускользнул последний вагон, тени, уроненные на землю, растеклись неожиданно далеко, теряясь где то в зарослях бурьяна по ту сторону путей.
Закатное солнце озаряло открывшийся обширный пустырь, приземистые кирпичные постройки, березовый перелесок поодаль. Напряженная яркость была во всем — в багровом сиянии стен, в черно зеленых тенях листвы, в белизне тревожно обесцвеченных лиц. Золотом светились стволы тонких берез, светился бурьян, синие цветы еще не закрывшегося цикория, светилась щебенка, желто-бурые пятна мазута на ней темнели, сливаясь с подтеками спекшейся крови.
Колени еще мелко дрожали, но тошнота отпустила. Необычайно отчетливы стали очертания, звуки, отдаленные голоса, шуршанье шагов. Бабич медленно шел к видневшейся впереди платформе. Там стояла уже электричка, готовая вот-вот увезти назад торговца лукавыми, недостоверными выигрышами. Он, конечно, не жулик, но он шарлатан, думал Бабич. И не простой шарлатан. Нет, не простой. Странная, звенящая ясность была в голове — не хватало лишь слов для какого-то пугающего, щемящего чувства, в котором соединялось все: остановившийся вдруг поезд, обволакивающая болтовня лотерейщика, внезапная, непонятная слабость, раздавленный бомж, обитатель блаженной свалки, закатное сияние… необычное, новое понимание.
