Мы подошли к нужному вагону, и я остановился. Мой восторженный брат усмотрел проводника, подал ему билет и паспорт. Я стоял за его спиной и ждал, когда он повернется, и мы простимся. Но не дождался. Он просто забыл обо мне, повел разговор с пожилой дамой, проходящей в вагон, та взяла его под руку и увлекла за собой. Вскоре они появились в вагоне и пошли по проходу. И я двинулся по перрону, наблюдая за ними в окна. Но он так и не посмотрел на меня.
Скоро поезд тронулся и пошел, увозя в своих недрах моего странного собеседника и его чудный замкнутый мир вечного ликования и радостной благодати. А я все стоял на перроне и смотрел им в след. Меня ждал мой «КОФЕ СО СГУЩЕНЫМ МОЛОКОМ».
Весна. Загнанные вглубь потенции пробуждаются. Медленно, корчась в муках и сея тревогу, они начинают пробиваться наружу. Постепенно их всевозрастающий натиск сокрушает величественные бастионы тотального оцепенения, и на свободу просачиваются первые живительные соки. Тонкие ручейки сливаются в общую лавину возрождения. Наступает время торжества всеобщего движения…
В общем, в начале мая у меня «пошел камень». Вывалился из чашечки, травмировал лоханку и теперь грозил перекрыть мочеточник. Меня госпитализировали.
По истечении десятидневной терапии я стоял на лоджии своей палаты и наблюдал брачные пилотажи жирных чаек в пространстве внутреннего двора. Их амурные вопли терзали слух.
«Корюшкой отожрались», — с завистью думал я.
В соседней одноместной палате отчаянно трудился сотовый телефон, отсылая в эфир однотипные указания абонента:
— Ало, Фаныч?… Ну ты понял, кто это, да?… Молоток, а теперь заткнись и слушай меня… Заткнись, я сказал!… Заткнулся?… Молоток… Значит так: меня подзавалили, и ты знаешь кто… Заткнись, я сказал!… Заткнулся?… Молоток… Слушай дальше: ты должен их сделать, понял?… Заткнись!… Заткнулся?… Молоток… Короче, или их сделаешь ты, или я выйду и сделаю тебя, понял?… Заткнись!… Заткнулся?… Молоток… и.т.д.
Помнится, в день госпитализации, когда меня доставили из приемного покоя на отделение, то дежурная сестричка с фееричным макияжем и в полупрозрачном голубеньком халатике, занося мою фамилию в реестр больных, выразилась:
— Будете жить с крутым, — и передернув плечиками, пригласила следовать за ней. Я последовал. Отглаженный халатик струился по выгнутой спинке и стекал складочкой в ложбинку меж ягодиц. Я задумался о самом приятном. Ненадолго.
Мы остановились у двери в палату № 604, перед которой прохаживался очень рельефный и предельно серьезный парень.
— Это в «Б», — указала на меня сиреневым коготком сестричка. Интонация ее представления характеризовала меня как нечто среднего рода. Я не обиделся, действительно, на фоне крайней женственности и запредельной мужественности я пребывал где-то между. Парень изящным движением размял мышцы шеи и исполнил свой профессиональный долг — глянул на меня в упор.
Я шмыгнул носом и потупился. Парень нахмурился и отворил дверь. Я прошел по коридору и остановился перед дверью под литерой «Б».
— Держите ухо востро, — сказал я своим провожатым. — У меня много врагов, — и зашел в свою опочивальню.
Господина «А» мне так и не удалось увидеть. Я часто слышал его голос, ощущал его тепло на стульчаке общего унитаза, нюхал терпкий дым его сигар, в общем, общался с его периферией. Но центр всегда оставался под надежным прикрытием.
«Б» была трехместная. Когда я вошел, то у центральной кровати стоял высокий пожилой мужчина, некогда чернявый, а сейчас поседевший, с густыми бровями, гладким лицом и откормленным телом.
— Густав Иванович! — представился мужчина.
Мы познакомились. В течение десяти дней все 240 часов мы были вместе — ели, спали, испражнялись, общались. Я многое узнал об этом человеке, но так ничего и не понял.
Густав Иванович владел уникальной методикой обживаться в любых предлагаемых обстоятельствах. Еще до поступления в клинику он навел справки о ее руководящем составе. По прибытии на место, повидав всех воочию, он моментально распределил приоритеты.
— Молодой человек, — начинал Густав Иванович, располагаясь на своей кровати после обеда, — я прожил трудную долгую жизнь, и это мне стоило колоссальных усилий.
Да, он не щадил себя. Поднимался чуть свет и добровольно измерял температуру. Затем Густав Иванович выходил в коридор и встречал приходящий на смену медперсонал.
— Как ваш Алеша, освоил минорное арпеджио? — приветствовал он старшую сестру-хозяйку, которая бредила своим внуком — музыкальным вундеркиндом.
— Оксана, вы непременно должны продолжить свое образование, у вас потрясающая интуиция врача. Поверьте мне, это многого стоит! — охаживал дежурную сестру.
Дальше начинали подходить врачи, и для каждого у него была заготовлена приятность. С автомобилистом-любителем он говорил о системе электронного впрыска, с рыбаком об универсальной блесне «Барракуда», с семейными о ценах на товары первой необходимости, с одинокими о Душе.
Главврача Густав Иванович встречал у входа в отделение и провожал до кабинета.
— И не думайте, и не сомневайтесь, дорогой Семен Исаевич, медь это оптимальный вариант. Понимаю — дорого, но вы же не на один день строите. И еще мой совет — берите отожженную… Да, да, непременно, отожженную. Быстрый и легкий монтаж. Конечно, экономия! А я ж о чем вам толкую! И подумайте насчет капиллярных фитингов.
Главврач строил дачу, а Густав Иванович возводил фундамент отношений.
До обеда Густав Иванович упорно трудился — бегал по клинике, сдавал повторные анализы, проходил дополнительные обследования, узнавал, выведывал, собирал и сопоставлял симптомы.
Пообедав, ложился поджидать жену и попутно вспоминал прошлое:
— А ведь я начинал с нуля. Родители мои, если можно так выразиться, ничего не нажили. Да и к культуре не были приучены. Но я уже в школе понял, что жить так не буду. И пошел, и пошел по своей линии.
— А какую вы выбрали линию? — интересовался я. Раз за разом, так или иначе, пытался я выяснить специальность, должность, ну хоть что-то конкретное из его биографии и всегда тонул в потоках общих слов и уловок.
— Сложная у меня была судьба. Образно говоря, не гладкая дорога, а все кручи да испытания.
Ровно в 15.00, после робкого дробного стука, дверь приоткрывалась, и в палату просовывалась женская голова с выражением вечного испуга на лице — жена неутомимого труженика.
Густав Иванович садился потреблять витамины.
— Салатик на постном маслице, как ты просил. Оливки. Йогурт со свежими фруктами.
— А где черная рябина?
— Ой, Гузя, это беда! Рябину не достала. Еще не сезон, а по магазинам нет.
— Ну, Мира, это не разговор. Я же просил! Позвони, пусть там подумают. Это сейчас важнее всех лекарств. Предстоит сложная операция!
— Я звонила, ради бога, не нервничай! Там уже знают, уже занимаются.
— Элементарного дела не осилить! Снять трубку и набрать номер телефона!
— Все уже набрано, успокойся! На неделе принесу. Скушай сначала банан, врачи рекомендуют его не смешивать с другой пищей.
— Врачи рекомендовали мне, настоятельно, между прочим, пить сок черной рябины и есть ее мякоть!
Тут я вставал и уходил, потому что если бы я остался, они бы замучили меня своими извинениями.
После ужина, проводив врачей и медперсонал, Густав Иванович готовился ко сну. Он облачался в пижаму, принимал медикаменты и вызывал сестру измерять давление. Закончив процедуры, усаживался на кровать и говорил о своей болезни.
— Понимаешь, чувствую я, что есть у них какие-то сомнения. Третий раз откладывают операцию. Но не это меня волнует. Мне нужен точный диагноз. В чем причина? А операцию мне сделают специалисты покрупнее. Понимаешь, здесь самое современное диагностическое оборудование. Нигде в городе нет такой техники. Вот почему я здесь. Пройду полное обследование, а уж тогда надо будет принимать решение. Кстати, а как ты сюда попал?
— Скорая привезла.
— А это другой вопрос. Они обязаны принимать острых.
Я чувствовал, что слегка огорчил Густава Ивановича таким простым ответом.
Так прошли десять дней — 240 часов. Камень у меня вышел. Маленький, со спичечную головку, похожий на морскую звезду. Я еще раз глянул на неуемных чаек и зашел в палату. Густав Иванович сидел на своей кровати и прислушивался — он поджидал обход.
— Идут!
Дверь отворилась и в палату стремительно вошел наш лечащий врач, а с ним его вечный спутник — практикант Али из Марокко с историями болезней под мышкой.
Врач был молод и очень занятой. Передвигался по клинике он исключительно широким шагом, на ходу изучая результаты анализов. В день моего поступления он завел меня в процедурную, велел спустить штаны, натянул на свою широкую ладонь резиновую перчатку и воткнул толстенный указательный палец в мой задний проход:
