— Я в курсе. Дженис рассказала мне, что вы уезжаете на госпитальном судне. — Он выпустил мою руку. — Я ведь тоже там буду. Мы, Вики, поплывем вместе.
Я ждала, что он скажет дальше; хотелось знать: известно ли ему о ребенке. Если нет, то мне следовало просветить его, так как факт моей беременности коренным образом мог изменить ситуацию для меня, правда, это, по-видимому, мало касалось Коннора.
— Вики, — ласково произнес Генри, — вам вовсе не нужно возвращаться к нему, если вы не желаете. Я уже говорил вам о своих чувствах, дорогая. Я люблю вас, и мне хотелось бы, чтобы вы мне поверили.
— Вы даже не имеете представления, просто не понимаете, почему меня отсылают из армии, — наконец решилась открыться я. — Генри, мне сказали, что у меня будет ребенок. Коннор...
Неожиданно вспыхнул свет, и Генри резко выпрямился. Мы смотрели друг на друга, моргая от яркого света, и я всматривалась в его лицо, словно видела его впервые. Он глядел серьезно, без тени удивления или возмущения, хотя я уловила мелькнувшую в глазах боль, которая сразу Напомнила мне об Алане. Такая же боль была и в глазах у Алана много недель назад — или это было только вчера? — когда я прощалась с ним.
— Дорогой мой Генри, добрый мой Генри, — сказала я, наклоняя голову, чтобы не видеть, как он страдает, — вот почему у вашей любви нет будущего. Я замужем за Коннором, он мой муж, и у меня родится от него ребенок.
— А вы написали ему? — спросил Генри глухим голосом.
— Нет, я... еще не писала. Я...
— Вы решили вернуться к нему?
Фактически я еще ничего не решила. Я только выслушала начальницу и майора Ли, советовавших ради ребенка возвратиться к Коннору. Теперь же поставленная перед необходимостью ответить на прямой вопрос, я кивнула головой.
— Да, решила.
— Из-за ребенка? — настаивал Генри.
— Да, — призналась я.
— То есть если бы не ребенок, вы бы не вернулись, верно?
— Нет, не вернулась бы... по крайней мере, до тех пор, пока Коннор сам не позвал бы меня.
— А он просил вас приехать? — Генри презрительным жестом указал на пачку писем, лежащую на тумбочке. — Написал об этом в письме, которое вы только что получили?
Перед моим мысленным взором вновь возникли строчки последней страницы письма Коннора. «Наша женитьба была ошибкой. Давай смотреть правде в глаза. Если ты пожелаешь прекратить ломать комедию, я сделаю все, что в моих силах... Ты, несомненно, знаешь, что я имею в виду...» Нет, он не позвал меня, а, наоборот, предложил покончить с нелепым, ошибочным браком. Хотя на этот раз не прислал миленького рисуночка... Я заглянула в глаза Генри. Этот человек был ласков, добр, благороден и обладал силой, которой не было у Алана. Я отвергла Алана; неужели мне суждено отвергнуть и Генри?
Я почувствовала, как он взял меня за плечи и заставил приподняться, пока я не приняла сидячего положения. Затем ласково, но настойчиво приподнял двумя пальцами мой подбородок, заставив посмотреть ему прямо в лицо.
— Вики, — сказал он, — когда я говорил вам о своей любви, я не кривил душой, и вы это хорошо знаете. То, что вы ожидаете ребенка, ничего не меняет. Ничуть не влияет на мои чувства и ни на йоту не убавляет моей любви к вам. Все изменить способно только одно: если вы заявите, что любите Коннора, а не меня. Но сейчас я не хочу, чтобы вы даже задумывались над этим вопросом. Ведь я в непосредственной близости, а он далеко, к тому же вы совершенно выбиты из колеи и пребываете в полной растерянности, у вас столько проблем. Тем не менее я хочу, чтобы вы знали и помнили о моих чувствах. Обещайте мне.
— Я... я обещаю, — проговорила я, проникаясь к нему искренним состраданием и благодарностью за его непоколебимую преданность. Губы Генри прильнули к моим. Его поцелуй, как и улыбка, был насквозь пронизан состраданием и добротой.
— Если, дорогая, — заметил он тихо, — вам когда-нибудь понадобится плечо, чтобы выплакаться, то я к вашим услугам, и у меня всегда достаточный запас носовых платочков, И я поцеловал вас именно так. Просто подумалось, в такой обстановке вы захотите, чтобы я поцеловал вас только так. Я не ошибся?
Я молча наклонила голову. Одна из медсестер заглянула в палату и, увидев Генри, мягко заметила, что, хотя часы для посещения больных строго не регламентированы, ей кажется, ему, если он ничего не имеет против, лучше позволить мне приготовиться ко сну.
Генри немедленно поднялся.
— Я уже собрался уходить, сестра. Но я буду вам очень благодарен, если разрешите побыть вместе еще пять минут.
— Хорошо, доктор, — ответила сестра, улыбнувшись. — Но не дольше. Уже почти десять часов, у нас скоро обход с дежурным врачом.
Генри заверил сестру, что не задержится. Прощание было коротким. Я уже преодолела свое малодушное желание поплакать на плече, которое он милостиво предложил, и он это, видимо, почувствовал.
Сестра вернулась и, обращаясь к Генри, сообщила:
— Там кто-то ждет вас.
Когда Генри выходил, я заметила в дверном проеме стоявшую в коридоре девушку и узнала в ней Дженис. Она хмурила брови и поджимала губы, но при виде Генри черты ее лица сразу расправились и просветлели.
— Боже мой, Дженис, вам не следовало ждать, — упрекнул он ее.
— О, я решила, что мне лучше подождать. Правда, я не думала, что вы задержитесь так долго, — ответила она ласково.
Тут Генри прикрыл дверьми продолжения разговора я не слышала.
Пока сестра хлопотала возле меня, я размышляла: уж не влюбилась ли малышка Дженис в Генри? Ведь любила же Рейн Алана, а я ничего не подозревала, пока она сама не рассказала мне.
— Перевернитесь, пожалуйста, — попросила сестра. Я послушно повернулась на другой бок, думая при этом, что жизнь — это, в сущности, фантастическое переплетение противоречий и сложностей. Я вспомнила одно из стихотворений Одена, которое мне часто читал Коннор и которое я полюбила. Оно вошло в сборник сочинений поэта, даже в госпитале я не расставалась с ним. Вместе с другими моими книгами сюда его принесла из лагеря Мин Тхин. Когда сестра закончила готовить меня ко сну, я попросила ее не выключать настольную лампу. После ее ухода я достала из тумбочки томик стихов Одена и дрожащими пальцами открыла нужную страницу. А вот и «Рождественская оратория»:
... Жизнь — тот удел, что можешь ты не принимать,
пока не сдашься смерти.
И потому смотри, не видя, слушай, но не слышь,
дыши, но с выдохом не задавай вопросов.
Невероятное как раз с тобою и произойдет —
конечно, по случайности по чистой.
Реальность — то, что оглушит тебя абсурдом,
И если не уверен ты, что спишь,
ты в самом сердце сновиденья,
И если не вскричал ты: «Здесь ошибка!» —
ты сам ошибку эту допустил.
Я отложила книгу и взяла письмо Коннора. Когда я перечитала последние строки, тоска сжала мне сердце и захотелось умереть...
Женщины организовали прямо в больничной палате прощальный ужин для меня и Дженис накануне нашего отплытия в Австралию.
Из-за тесноты в помещении на нем присутствовали только самые близкие; кроме того, невзирая на мои горячие протесты, я официально все еще значилась больной с постельным режимом. Тем не менее, было очень весело, мы, как обычно, много смеялись старым, хорошо знакомым шуткам и остротам.
И хотя повод для вечеринки вовсе не радовал меня и прощаться со всеми было мучительно больно, друзья быстро заставили отвлечься от мрачных мыслей. Всякий раз, когда мой смех замирал и с лица исчезала улыбка, я обнаруживала в руках эмалированную кружку с сильно разбавленным индийским джином.
Начальница заглянула на короткое время, чтобы выпить за мое здоровье и пожелать мне всего хорошего. Она пожала руки мне и Дженис и, улыбаясь и не оглядываясь, удалилась, как всегда подтянутая и элегантная. Мне не хотелось ее отпускать, но в этот момент Мин Тхин, пристроившись вместе с Джоан на моей измятой постели, начала вспоминать о своей первой беседе с начальницей, причем так комично, что мы все покатывались со смеху.
После этого — и, несомненно, под влиянием индийского джина — я заметно повеселела, а когда через час пришла медсестра, чтобы предупредить, что, дескать, пора завершать нашу вечеринку, я уже была в состоянии без чрезмерного напряжения сказать всем «до свидания». Мы обменялись адресами и пообещали писать друг другу, а Джоан, с гордостью щеголявшая своим новым капитанским званием, сказала, что когда-нибудь в будущем попытается собрать всех нас в Лондоне.
Заключительная часть вечера прошла несколько вяло. Моя служба в армии закончилась, я снова стану гражданским лицом, и подобная перспектива меня совсем не радовала. И санитар, который принес поднос с моим ужином, и сестра, которая пришла позже помочь мне уложить вещи, и даже Хью Ли — все завидовали моей вновь обретенной свободе, а меня она, признаться, страшила.
И хотя я сказала Генри о намерении вернуться к Коннору, я до сих пор не собралась с духом написать ему о своем возвращении, тем более о ребенке. Лежа на кровати, унылая и несчастная, я попивала из кружки остатки джина и старалась убедить себя, что, возможно, разумнее отложить все решения до прибытия в Сидней. Прежде чем армейские медики меня окончательно выпишут, им в любом случае придется соблюсти некоторые бюрократические формальности. Значит, у меня будут время и возможность по приезде в Сидней написать Коннору. И получить от него ответ...
