Так было и еще раз, и еще, потом страх отпустил, и радостные приступы прошли. Тогда он понял, как они ему необходимы. Чтобы вернуть утраченную радость, велел он заменить тех аргусов при баньке на новых, конечно же, проверенных, но преданность свою еще не доказавших. Вернулся ужас перед всплытием, вернулось счастье избавления от ужаса. Аргусы при баньке теперь менялись каждый месяц — к полному изумлению и нескрываемому недовольству начальника службы безопасности.
Парни, что встали по краям плота, с ним вторую неделю. И парят его лишь второй раз. В отличие от всех своих предшественников, они вообще не улыбаются и никогда не глядят в глаза. Их мутные глаза всегда глядят куда-то мимо. Их мысли где-то блуждают. Их тени на поверхности воды, в веселом, суетливом окружении снующих, плещущих лучей и бликов — черны и неподвижны… Пора всплывать; чем ближе эти тени (ну хоть бы шелохнулись!), тем беспорядочней движенья его рук и ног, тем судорожней сокращенья мышц… Не вынырнуть ли в стороне, а там — саженками, да и изо всех сил, прочь к берегу! Но нет, негоже быть посмешищем даже в собственных глазах…
Вода выдавливает вверх, а ужас тянет вниз, и ему кажется, что тело потеет в воде.
И вот он на поверхности. Душа скулит; дыхание, выпорхнув наружу из груди, не хочет возвращаться. Он завороженно и обреченно, как малолетка — хулигану, протягивает руку аргусу, а тот глядит куда-то мимо, куда-то за спину ему, куда-то в воду… Легко, уверенно и плавно аргус выдергивает его на бревна; напарник аргуса распахивает дверцу баньки.
Запершись в баньке в одиночестве, он восстанавливает дыхание, вдохнув горячий мятный пар. Аргусов в баньку не зовет, чтобы они не видели его в счастливую минуту, когда он всхлипывает и захлебывается благодарным смехом.
Как только приступ радости теряет остроту, он набрасывает на плечи мохнатую простыню и, выйдя на бревна, провожает сонными уже, спокойными глазами правый берег водохранилища.
Каменный грот Пироговского водозабора остался позади. Мимо плывут, подтаивая в предвечернем солнце, дворцы и замки деревеньки Терпигорево; над ними пролетает легкий одномоторный гидросамолет.
По привычке, усвоенной им с детства, он машет летчику рукой, и самолет в ответ покачивает крыльями. Буксир постукивает мотором. Плот плывет…
Слегка озябнув на ветру, вернувшись в баньку, он кличет аргусов и подставляет грудь ударам их хороших веников. Задремывая под ударами, он долго думает о том, что у него есть тайна, не ведомая никому, даже его службе безопасности, его единственная тайна, принадлежащая ему одному, и эти новые, самодовольные думы возвращают ему давно забытое чувство свободы.
Развернувшись по широкой и тугой дуге над икшанскими шлюзами, самолет лег на обратный курс над узкой лентой канала. Электропоезд из Савелова, который, как казалось сверху, еле полз вдоль линии канала, отстал мгновенно. Как только под крылом вода раздалась вширь, самолет начал снижаться. Густые кроны Бухты Радости, качаясь и кренясь, словно летучий остров, неслись ему навстречу. Пройдя благополучно над трубой прогулочного теплохода, самолет сел на воду. Теперь он плыл, подобно катеру, на своих узких поплавках, подпрыгивая на волнах, слегка выруливая вправо и держась пристани.
Оставив пристань слева, он вплыл в заводь. Распугивая ревом пропеллера купальщиков, подрулил к пляжу. Острые носы поплавков уткнулись в серый береговой песок. Двигатель смолк. Пропеллер замер.
Пилот снял с головы наушники, открыл плексигласовую дверцу кабины и спрыгнул в воду. Подобно прочим пляжным обитателям, пилот был гол, в одних лишь узких плавках. Обойдя самолет спереди, он помог пассажиру выбраться наружу и на прощание спросил:
— И каково?
Голый рыхлый пассажир подтянул на заду взмокшие плавки и через силу улыбнулся:
— Потрясающе!
Услышав фальшь, пилот решил, что пассажира укачало или же он немного перетрусил в воздухе. На самом деле пассажир переживал утрату тысячи рублей, заплаченных пилоту за получасовой полет. Перед полетом, страстно захотев подняться в небо в кабине самолета, рядом с пилотом, и, может быть, впервые в жизни ощутить себя пилотом, он думал: тысяча — пустяк, и с легкостью отдал пилоту деньги; но вот полет, в котором давняя его мечта и впрямь сбылась, остался в прошлом, и денег стало жаль. Однако, возвратясь к своей компании, разлегшейся возле воды на одеялах, он, чтоб смириться, и чтоб ему хоть кто-то позавидовал, крикнул с восторгом неподдельным:
— Ребята, потрясающе!
Пилот направился к кафе-киоску на краю пляжа и сел за пластиковый столик, на котором стояла его собственная пепельница и лежала раскрытая, ополовиненная пачка сигарет. Не выпуская из вида самолет, качающийся на волне подобно спящей водоплавающей птице, он закурил, вытянул ноги и попросил:
— Карп, дай попить!
Маленький, круглый и совершенно лысый человек, сидевший за соседним столиком, с готовностью кивнул ему, но с места не сдвинулся. Лишь крикнул, повернувшись:
— Гамлет, дай авиации попить!
Из задымленной летней кухни на задах киоска показалась голова, с готовностью кивнула и крикнула сурово, но без злости:
— Карина, ты совсем глухая стала? Дай летчику напиток наконец!
Тридцатилетняя седая женщина в пестром клеенчатом переднике, с бутылкой кока-колы на подносе вышла из киоска, пробралась меж столиков, поставила бутылку перед пилотом.
— Пей на здоровье, — сказала она ласково и тихо, но после не сдержалась и, обернувшись, закричала:
— Все я, и всегда я, а кто в киоске будет отпускать? И где Сахиб? Я ничего не понимаю!
— Сахиба я отправил за водой, — сказал спокойно Карп. — У нас всего треть бочки, даже меньше. Чем ты посуду будешь мыть?
Пилот глотнул из горлышка и заскучал: шипучка оказалась теплой. Он погасил сигарету. Убедившись вполне, что дети, играющие в воде, на самолет не посягают, позволил себе оглядеться.
Он знал каждый клочок этого невеликого пляжа, с одного края ограниченного кафе-киоском Карпа, его двенадцатью пластмассовыми столиками, с другого краю — ивами, нависшими над заводью. За ивами скрывался другой пляж; там было и кафе, и побогаче, чем у Карпа: помимо летних столиков его хозяин Байрам владел и крытым павильоном. Вода была там слишком мелкой, и потому пилот там никогда не чалил самолет. Если кто с того пляжа хотел полетать — приходил сам.
День выдался пустой, пилот поднялся в небо лишь четырежды, а дело было к вечеру. Трех женщин прокатил и этого, с его фальшивыми восторгами. Чаще всего мужчины дарили своим женщинам полет, сами же в небо не рвались. В полете женщины визжали или, зажмурившись, молчали, бывало, что и охали, бывало, намекали на земное продолжение полета. Мужчины в большинстве своем летали сильно пьяными, летели, молча выпучив глаза или, напротив, матерясь от возбуждения. Один упившийся купальщик уснул в полете, проснувшись, не сумел сообразить, где он находится, и так разволновался, что едва не сорвал самолет в штопор. Другой блевал в кабине. Пилот предпочитал катать по небу женщин.
Оглядывая пляж из-под руки, пилот пытался угадать, кто из мужчин, купающихся, пьющих или пинающих ногами волейбольный мяч, еще способен впасть в кураж, сам полететь или, шатаясь, дотащить под общий гогот к самолету свою подругу на руках: «Эй, командир, прокатишь телку? Но ты гляди, блин, и не думай уронить ее оттуда!».
Он не надеялся на взлет. На пляже было слишком много молодых, не старше восемнадцати, у них всегда с деньгами плохо. Всех ближе к столикам кафе — стая остриженных под ноль подростков, довольно мрачных, напряженных, из тех, что скопом ищут приключений; все их возможности, все представления о платной радости у них зажаты в жестких кулаках, сжимающих жестянки с пивом… Родители с крикливыми детьми — те тоже не клиенты никогда. Людей, что при деньгах, немного, и большинство из них с утра торчит на пляже: их даже слабый, праздный интерес к самолету давно остыл. Надежда на клиентов Карпа, обсевших столики, слаба. Конечно, после шашлыка и выпивки их может потянуть и в небо, но посетители кафе, желающие полетать, как правило, заранее заводят о полете разговор, а эти жрут и пьют сосредоточенно и самоуглубленно, как запертые в четырех стенах, как если б прямо перед ними не качался на волне красивый белый самолет.
Жевала кромку берега волна, пошлепывали по волне колеса водного велосипеда: пара влюбленных рыжих малолеток возвращались в заводь. Они причалили в трех шагах от самолета. Рыжий помог рыженькой спрыгнуть в воду, не упустив при этом случая обнять ее за талию. А рыженькая, хоть и была ловка, не упустила случая, словно в испуге, обхватить рыжего за шею.
Рассчитывать на них не приходилось: денег у них, уже потратившихся на прокат велосипеда, наверняка хватало лишь на чипсы с кока-колой да на обратную дорогу, и все ж смотреть на них из-под руки пилоту было радостно. Но боковым тревожным зрением он видел: те, что с жестянками в железных кулаках, тоже глядят на них, всего верней, на рыженькую — недвижно, тяжело и не мигая, словно змеи. Поймав их взгляды, рыжий с рыженькой не торопились возвращаться к своему одеялу. Перешептались, двинулись к киоску. Купили две зеленые бутылки спрайта, леденцы и растерялись, не найдя перед собой ни одного свободного столика. Пилот решил прийти на помощь.
