Даже в чудовищно грязный и захламленный Гарлем. Где юные чернокожие «цветы жизни» забросали камнями их экскурсионный автобус и вдрызг разбили у автобуса заднее стекло.
Чтобы снять напряжение после посещения района «черной и угнетаемой бедноты», как обычно выражалась наша советская пресса в духе романов тетеньки Гарриет Бичер-Стоу, делегацию подняли на смотровую площадку знаменитого небоскреба «Эмпайр Стейт Билдинг», на высоту в триста восемьдесят с чем-то метров.
В лифтах молчали. Еще живо было тягостное ощущение недавнего столкновения с чем-то уродливым и, наверное, неизбежным, словно темная гноящаяся, незаживающая рваная рана с гнилостным запахом…
Но, к счастью, была хорошая солнечная погода, и трехсот восьмидесяти метров высоты вполне хватило для того, чтобы все оставшееся внизу потеряло свои резкие очертания и настолько уменьшилось в размерах, что у ограждающих сеток смотровой площадки даже началась какая-то нервная, неестественно веселенькая трепотня.
И только Лешка Баршай застывшими глазами смотрел в далекую границу земли и неба, а заслуженный деятель Серега Воронин тихо сказал на ухо своему автору — Кириллу Теплову:
— Мне, чтобы отмыться от этого Гарлема, литра водки не хватит. А последнюю пустую бутылку я утром выбросил в мусорную корзину…
— Купим.
— Дорого. Надо еще в Ленинград что-то своим привезти… Я смотрел в ликер-шопе: полбанки — девять с полтиной. Долларов.
— Понятно, что не рублей. Ладно, придумаем что-нибудь. Есть же в Нью-Йорке какие-то специальные лавки для постоянно работающих здесь совслужащих? Там наверняка это в полцены…
— По опыту моих прошлых поездок, могу тебя обрадовать — наши советские, работающие за границей, больше всего ненавидят наших же, случайно обратившихся к ним за помощью. Учти!
— А если пугнуть?
— Обгадятся от страха. И все равно ничего не делают. Аты, по возвращении в Союз, окажешься зесь перемазанный в их же говне.
— И все-таки попробуем! — упрямо сказал Кирилл. — Посмотри, Серега… Отсюда даже Нью-Джерси видно. Я по карте смотрел. Гляди! Правее от того моста и через реку… Это уже совсем другой штат! Боже мой! Красиво-то как…
Черт подери! Ну что за гадость… Ну почему, почему Зойки нет рядом?! Почему она не может все это увидеть своими собственными глазами?
В номере отеля Кирилл отыскал в своем блокноте телефон Советской миссии в Нью-Йорке и без больших надежд позвонил туда.
Была вторая половина дня субботы, и на том конце провода Кириллу мог бы никто и не ответить. Но не прошло и трех секунд, когда в трубке Кирилла раздался голос:
— Дежурный Советской миссии Прохоренко. Слушаю вас.
И то же самое — по-английски.
— Здравствуйте! Я лауреат Государственной премии РСФСР журналист Теплов Кирилл Петрович.
Пауза. Затем сразу же, без всякого ответного «здравствуйте», вопрос — с явно неприязненными интонациями:
— Откуда у вас этот номер телефона? Почему вы сюда звоните?
— Ваш телефон мне был выдан в Москве соответствующими инстанциями, — жестко ответил Кирилл, пытаясь не солгать ни единого слова.
На том конце повода наметился легкий перепуг:
— Что с вами случилось?
— Это не телефонный разговор. Я остановился на Сорок второй, в отеле «Коммодор». Если вам нужно подтверждение — созвонитесь с отельной администрацией. Повторяю — моя фамилия Теплов. Как мне доехать до вас?
— А что произошло? — в голосе дежурного Прохоренко проскользнула уже государственная тревога. — Сначала объясните мне…
— Я же вам сказал — это не телефонный разговор. И потом, я обязан знать ваши полномочия.
Возникла томительная пауза.
Дежурный Прохоренко, сотворивший на Родине, в своем МИДовском окружении, столько мелких мерзостей и крупных предательств, лишь бы только попасть сюда хотя бы на несколько лет, не имел права на ошибку.
— Ну, хорошо… — решился Прохоренко. — На Сорок второй сядете на автобус, он останавливается рядом с вашим отелем, доедете до Централ-парка и там переся…
— Стоп! — резко прервал его Кирилл. — Мне проще взять такси.
Последняя фраза Теплова убедила дежурного по Советской миссии, что он поступил более чем правильно. Обычные, простые советские русские, случайно попавшие в Нью-Йорк, такси не пользуются.
Джинсы — настоящий «Леви Страус», которые в Москве у фарцманов стоят в лучшем случае двести рублей, а это, даже по курсу валютных проституток из «Националя» — по два рубля за доллар, уже сотня «зеленых»! Здесь же эти джинсы — шесть с половиной долларов! А такси от Сорок второй до Миссии — восемь! Ни хрена себе?..
— Захватите паспорт! — успел крикнуть он. — Это Шестьдесят седьмая…
— Да знаю я ваш адрес! — раздраженно сказал Кирилл и положил трубку.
Какое счастье, что этой клоунады не слышит и не видит Зойка! Казалось бы, остроумненький, а по существу — гнусно унизительный спектаклик ради экономии несколько долларов для покупки обычной водки! Прости, Зоя…
Через двадцать минут Кирилл стоял перед наглухо запертыми ажурными воротами с медной скрижалью, где на двух языках было черными буквами вытравлено — что находится за этими воротами в глубине чахлого полукруглого садика. Именно вон в том невысоком здании с несколькими ступеньками парадного входа по центру фасада.
В одной руке Кирилл Петрович держал объемистый портфель своего соавтора по фильму «Уссурийцы», а в другой приподнятой — раскрытый советский заграничный паспорт.
Две камеры, склонив свои любопытные головки, разглядывали его и его паспорт, а две другие, приподнятые и развернутые в разные стороны, насквозь просматривали всю Шестьдесят седьмую улицу…
«Если эти камеры могли бы еще и стрелять, по мне наверняка уже полоснули бы очередью…» — невесело подумал Теплов.
— Фамилия? — по-русски, неожиданно спросили ажурные ворота.
— Теплов.
— Заходите.
Отвратительно заскрежетали открывающиеся ажурные ворота. Проходя на небольшую территорию Советского Союза в середине Нью-Йорка, Теплов негромко и раздраженно пробормотал:
— Хоть бы петли смазали…
— За все деньги надо платить, — неожиданно пожаловались ему ворота и с хриплым лязгом закрылись за его спиной.
Внутри, у дверей, его уже ожидал невысокий человечек с недобро настороженными глазами, в черном костюме, несвежей нейлоновой рубашке и тоненьком черном галстуке.
За его спиной был длинный, подковой изогнутый стол, на котором стояли мониторы всех камер слежения — и уличных, и внутренних.
— Теплов, — представился Кирилл Петрович.
— Паспорт! — наверное, это и был Прохоренко.
Он пролистал все паспортные странички, несколько раз сверил фотографию со стоявшим перед ним Кириллом и наконец, возвращая паспорт его законному владельцу, все равно очень недружелюбно спросил:
— Так что произошло, гражданин Теплов, о чем нельзя было сказать по телефону?
И тут Кирилл Петрович Теплов стал сам себе настолько отвратителен, что даже этот Прохоренко показался ему вполне пристойным человеком.
«Не стреляйте в пианиста, он лучше не умеет!..»
— Слушай, Прохоренко! Или, как там тебя… Где у вас водки можно купить? По нормальной цене, — плюнув на все, впрямую спросил Теплов.
— Тьфу ты, ебть! Ну, чего ты, бля, не мог сразу сказать?! — облегченно и даже слегка обиженно сплюнул Прохоренко.
И действительно, сразу стал похожим на приличного, «своего» и все понимающего человека.
— Беги быстрей на второй этаж в буфет, если Лидка еще не закрылась… Двигай, двигай! А то бабки подобьет и опечатает лавку! Суббота же!
Теплов молнией взлетел на второй этаж. Дверь в буфет была распахнута настежь. За буфетной стойкой моложавая женщина, с модными очочками на кончике носа и хитроватыми припухшими глазками, перетирала посуду.
— Лидочка, привет!
— Привет! Чего так поздно?
— Дела, дела, дела… Лидочка, солнце мое, два по сто пятьдесят коньячку и плиточку шоколада, — с давно забытым, охмурительно-холостяцким воркованием в голосе прокурлыкал Кирилл Петрович.
— А где второй?
— Вторая, — поправил ее Теплов. — Это ты — радость моя…
— Ну ты даешь! — восхищенно сказала Лида и налила коньяк в стаканы. — И откуда ты такой взялся?! Новенький, что ли?
— Старенький, только из другой епархии. Ну, будь!
Они чокнулись и оба залпом выпили коньяк. Закусили шоколадом.
— Пообедаешь? — спросила Лида.
— А что у тебя есть?
— Борщ. Шницель венский…
Теплов вспомнил про голодного и трезвого Серегу Воронина, одиноко сидящего в гостиничном номере, и сказал:
— Жаль, но некогда. У тебя «Столичная» почем?
— Как и повсюду — девяносто семь центов пузырек.
