Вернувшись домой, он нашел на полу записку, просунутую в щель почтового ящика, и прочел: «Мюнхенская публичная библиотека извещает вас, что «Богословско- политический трактат» Спинозы будет зарезервирован для вас в течение одной недели. Обратитесь к библиотекарю». Альфред перечитал ее несколько раз. Каким странно утешительным было это маленькое, хрупкое библиотечное извещение, которое отыскало путь по бурным и опасным мюнхенским улицам к его крошечной квартирке!
ГЛАВА 17. АМСТЕРДАМ, 1656 г
Бенто бродил по улицам Флойенбурга[76], где жила большая часть евреев-сефардов, оглядываясь по сторонам с горьким чувством. Он подолгу всматривался в каждую картину, словно желая впитать ее в себя навсегда, чтобы снова вызывать в воображении в будущем, хотя голос рассудка шептал ему, что все они со временем выветрятся из памяти, и жить надо настоящим.
Когда он вернулся в лавку, Габриель с тревогой во взгляде уронил метлу и поспешил к нему.
— Бенто, где ты был? Ты что, все это время разговаривал с рабби?
— У нас была долгая и не то чтобы дружественная беседа, а потом я обошел пешком весь город, пытаясь успокоиться. Я расскажу тебе все, что случилось, но хочу, чтобы это послушали и ты, и Ребекка — оба.
— Она не придет, Бенто. И теперь причиной тому не только ее злость на тебя, но еще и гнев ее мужа. С тех пор как в прошлом году Самуэль закончил свое обучение на раввина, он становится все непримиримее. Теперь он вообще запрещает Ребекке видеться с тобой.
— Она придет, если ты расскажешь ей, насколько все серьезно, — Бенто хлопнул Габриеля по плечам и заглянул ему в глаза. — Я знаю, она придет. Пробуди в ней память о нашей счастливой семье. Напомни ей, что мы единственные остались в живых. Она придет, если ты скажешь, что это будет последний разговор в нашей жизни.
Габриель встревожился:
— Что случилось? Ты пугаешь меня, Бенто.
— Пожалуйста, Габриель! Я не смогу пересказывать это дважды — это слишком тяжело. Пожалуйста, приведи сюда Ребекку. Ты найдешь способ сделать это. Это моя последняя просьба к тебе.
Габриель сорвал с себя фартук, швырнул его на конторку и выбежал из лавки. Ребекка была не в силах отказать в просьбе Габриелю — в конце концов, она сама растила его в те три года между смертью их матери и женитьбой отца на Эстер, но она так и кипела от гнева, входя в лавку. Она поприветствовала Бенто ледяным кивком, скрестив перед собой ладони.
— Ну, что там у тебя?
Бенто, который уже вывесил на дверь объявление на португальском и голландском о том, что лавка вновь откроется в ближайшее время, ответил:
— Пойдем домой, там сможем поговорить без помех.
Оказавшись дома, Бенто запер переднюю дверь и жестом попросил Габриеля и Ребекку сесть, а сам принялся расхаживать по комнате.
— Как бы мне ни хотелось, чтобы это оставалось частным делом, я понимаю, что это не так. Габриель дал мне ясно понять, что мои дела влияют на всю нашу семью. Боюсь, то, что я скажу, вас потрясет… Это тяжко, но я должен рассказать вам все. Я хочу, чтобы никто, абсолютно никто в общине не знал больше, чем вы, о том, что должно случиться.
Бенто умолк. Брат и сестра превратились в слух и сидели не шелохнувшись. Бенто набрал в грудь побольше воздуха.
— Перейду прямо к делу. Этим утром рабби Мортейра сказал мне, что состоялся совет парнассим и что херем неминуем. Меня отлучат. Завтра.
— Херем?! — в один голос воскликнули Габриель и Ребекка. Оба побледнели как смерть.
— И что, нет никакого способа это предотвратить? — спросила Ребекка. — Рабби Мортейра не станет заступаться за тебя? Ведь наш отец был его лучшим другом!
— Я только что разговаривал с рабби Мортейрой целый час, и он сказал, что это не в его силах: парнассим избраны общиной, и в их руках вся власть. У него нет иного выбора, как только сделать то, чего они желают. Но помимо этого он также сказал, что согласен с их решением… — Бенто помедлил. — Нет, я не должен ничего утаивать. — Посмотрев в глаза брату и сестре, он признался: — Он и впрямь говорил, что кое-какие шансы есть. Он говорил, что если я полностью изменю все свои взгляды, если я публично покаюсь и объявлю, что с этого момента и далее обязуюсь принимать 13 постулатов веры Маймонида, тогда он будет ходатайствовать перед парнассим, применив все свое влияние, чтобы отменить херем. На самом деле — и я не уверен, что он хотел бы предавать этот факт огласке, потому что сказал мне это шепотом — он предложил мне пожизненное содержание из синагогального фонда, если я посвящу свою жизнь уважительному — и молчаливому — изучению Торы и Талмуда.
— И… — Ребекка взглянула Бенто прямо в глаза.
— И… — Бенто уставился в пол, — я отказался. Для меня свобода превыше всего.
— Ты глупец! Подумай, что ты делаешь! — Голос Ребекки стал пронзительным. — Боже мой, брат, да что с тобой такое? Ты что, совсем разума лишился?! — она наклонилась вперед на стуле, словно намереваясь выбежать из комнаты.
— Ребекка, — Бенто пытался говорить спокойно. — Это последний раз, самый последний раз, когда мы собрались вместе. Херем означает абсолютное изгнание. Он запретит вам говорить со мной или связываться со мной любым способом отныне и впредь. Навсегда! Подумай о том, как ты, как мы, все трое, будем себя ощущать, если наша последняя встреча будет горька и лишена любви!
Габриель, слишком взволнованный, чтобы сидеть на месте, тоже вскочил и принялся расхаживать взад-вперед.
— Бенто, почему ты все время говоришь слово «последний»? Мы в последний раз видим тебя, последняя просьба, последняя встреча… Сколько продлится херем? Когда он закончится? Я слыхал об однодневном хереме или хереме на одну неделю.
Бенто сглотнул и вгляделся в лица брата и сестры.
— Это будет другой вид херема. Я знаю, что это такое, и если они назначат его как положено, у этого херема конца не будет. Он продлится всю жизнь и будет необратим.
— Возвращайся к рабби, — простонала Ребекка. — Прими его предложение, Бенто, пожалуйста! Все мы в юности совершаем ошибки. Воссоединись с нами! Почитай Бога. Будь евреем, коим ты и являешься. Будь сыном своего отца! Рабби Мортейра будет платить тебе всю жизнь. Ты можешь читать, учиться, думать все, что захочешь. Только держи это при себе. Прими его предложение, Бенто. Неужели ты не понимаешь, что ради нашего отца он платит тебе за то, чтобы ты не совершал самоубийство!
— Пожалуйста, — присоединился к ней Габриель, схватив Бенто за руку, — прими его предложение! Начни все сначала.
— Он платил бы мне за то, чего я сделать не могу. Я намерен искать истину и посвятить свою жизнь познанию Бога, в то время как предложение рабби требует, чтобы я жил в бесчестии и таким образом бесчестил Бога! Я ни за что этого не сделаю. Я не подчинюсь никакой силе на земле, кроме собственной совести.
Ребекка начала всхлипывать. Она схватилась руками за голову и принялась раскачиваться, повторяя:
— Я не понимаю тебя, не понимаю, не понимаю!
Бенто подошел к ней и опустил ладонь на ее плечо. Она сбросила ее, подняла голову и сказала Габриелю:
— Ты был слишком мал, но я-то помню, словно это было вчера, как наш благословенный отец хвастался тем, что рабби Мортейра назвал Бенто лучшим учеником, какой у него когда-либо был!
Она перевела взгляд на Бенто, лицо ее было залито слезами.
— Самый умный и самый вдумчивый — так он говорил. Как сиял наш отец, когда он услышал, что ты можешь стать следующим великим ученым, возможно — следующим бен Гершоном! Что ты напишешь величайший комментарий к Торе в XVII веке! Рабби верил в тебя. Он говорил, что твой разум сохраняет все, и что ни один из синагогальных старейшин не мог бы выстоять против тебя в дебатах. Однако сейчас, несмотря на это, несмотря на свои богоданные таланты — посмотри, что ты сделал! Как можешь ты отбросить все это прочь?! — Ребекка взяла платок, который подал ей Габриель.
Наклонившись, чтобы взглянуть ей прямо в глаза, Бенто проговорил:
— Ребекка, пожалуйста, постарайся понять. Может быть, не сегодня, но когда-нибудь в будущем ты поймешь эти слова: я избрал свой собственный путь благодаря своим дарованиям, а не вопреки им. Понимаешь? Благодаря им, а не вопреки.
— Нет, я не понимаю этого и никогда не пойму тебя, пусть я даже знала тебя с рождения, пусть даже мы все втроем спали в одной кровати столько лет после того, как умерла наша мать!
— Я помню, — подал голос Габриель, — я помню, как мы ложились спать и ты читал нам истории из Библии, Бенто. И втайне учил читать и Ребекку, и Мириам. Я помню, как ты говорил, что это так несправедливо, что девочек не учат читать.
— Я рассказывала об этом своему мужу, — заговорила Ребекка. — Я вообще все ему рассказываю. И рассказала, как ты нас учил и читал нам, и всё подвергал сомнению, все чудеса. И как ты, бывало, бежал к отцу и спрашивал: «Папа, папа, это что, и вправду так было?» Помню, как ты читал нам о Ное и потопе и спрашивал отца, действительно ли Бог мог быть настолько жестоким. Ты спрашивал: «Почему он всех утопил? И как же снова зародился род человеческий?» И еще: «На ком же тогда могли жениться дети Ноя?» — те же вопросы, которые ты задавал о Каине и Авеле. Самуэль считает, что то были первые признаки твоего недуга. Проклятие с рождения! Порой я думаю, что винить в этом следует меня. Я призналась мужу, что хихикала, что бы ты ни сказал, над всеми твоими святотатственными речами. Может быть, это я поощрила тебя так думать!
