— Андрюха! Слушай последний мой приказ! Я сейчас распечатаю цех, с командиром после разберусь. Снимаем к чертям пломбы, грузим радиостанцию, раскрываем ворота и едем ее продавать. На «ЗИЛе»! Задание ясно? Выполняйте! Литров тридцать вина нам обеспечено.
Я рад, Андрюха рад, радиостанция тоже… Да хрен с ней! Кто ее будет спрашивать? Я обкурен до предела — послезавтра домой! Домой! В Сибирь! Печати пробьют в военнике, и пошли мы все на хрен!
Берем списанные радиостанции в масле… двадцать лет, блин, провалялись без дела, в масле. Нехай, хоть перед смертью послужат… Грузим их со всеми штангами: семнадцать метров размах крыльев. Садимся в «ЗИЛ» и едем продавать к знакомому радиолюбителю, чтоб добро не сгнило. Ясно?
Все! Продали. За двадцать пять литров. Я ж говорил. А что такое двадцать пять литров на двенадцать отборных солдат? Мы до пяти утра все вино выжрали, но этого показалось мало. Плевать! Кто-то умрет от двух бутылок, а нам мало.
Я опять открываю цех, пломб уже найти не могу — цех большой. Грузим, выезжаем. Веселая компания: дембель, сержант-дежурный со штык-ножом за рулем и рядовой Пузырь.
Едем на второй скорости. Я в сапогах, Пузырь в тапочках, а Андрюха ноги на педалях держит, ничего не видно. В общем, зима.
Вдруг на дороге менты. Андрюха разворачивается, и мы начинаем гоняться за ментами.
— Счас я вас, гады, задавлю!
Андрюха хочет их задавить. Немного не по уставу, но очень хочет. А менты этого не хотят, у них свой устав. Им по ихнему уставу за нами гоняться положено. Ну таки они извернулись и прямо нам в лоб. Все! Таран. Но Андрюха успел затормозить. Менты нас не облаяли, а наоборот:
— О, ребята! Какие вы все тепленькие!
Рядовой Пузырь шипит:
— Я еще горяченький. Ты меня не знаешь! Хочу в тюрьму!
Просыпаемся мы в задержке. А у нас ни военников, ничего — безымянные солдаты. Убей — никто не узнает. Там кругом решетки, холод собачий, не кормят и в туалет не водят. И сидеть так можно до суток. Ужас! Первым проснулся Андрюха — без штыка, без ремня.
— Мужики! А где мы?
Через два часа пригнал Антон нас выручать. Пузырь глянул в окно и припух:
— Все, молимся, ребята. Антон небритый — всем смерть!
И седьмого ноября, в самый светлый для всякого советского человека день, Антон построил всю часть для объявления приговора:
— Сержанта Немкова разжаловать в рядовые, до конца службы оставить без увольнений, уволить в последний разрешенный день. Рядового Пузыренко… на Ледяную станцию на Камчатку. А с вами, Лукацкий, я сделать ничего не могу. Но уйдете вы из части тридцать первого декабря в двенадцать ночи!
Но это же позор в армии — служить до последнего дня. И еще целых два месяца срока. Но Антон еще не все сказал:
— Лукацкий! До конца службы — ни одного увольнения. И ты тридцать первого пойдешь на вокзал покупать билет. Купишь его или нет, меня это не колышет.
Конечно, больше всех пострадал Пузырь. Ледяная станция! Там живут в землянках, в каторжных норах, там даже гарнизоны не стоят, а так — группки по десять человек. Не жилец теперь Пузырь, нет, не жилец!
И вдруг у Антона событие: приехал дружок по Афгану. Они с ним нажираются и приходят к нам в часть. Он и раньше сюда приваливал, иногда с телками. Офицер же! Полчасти в самоволке, а ему по барабану.
— Кровать мне принесите в кабинет, и меня на пару дней нигде нет.
А тут — друг с Афгана! Ночь, оба пьяные. Построил часть и ходит перед ним, хвастает:
— Коля! Познакомься. Все — мои орлы!
Коля в камуфляже, настоящий душман. Выводит Антон меня из строя:
— Вот, Коля, наш отличник, дембель, но тридцать первого — домой. Потому что засранец!
А потом его повело:
— Ну что я, зверь? Вы же меня, сволочи, сами все время подставляете. Ладно! Бум корифаны! Лукацкий, как тебя там, завтра идешь в увольнение в город. Сам. Я тебе увольнительной не даю. И на какое число купишь билет, тогда и уедешь.
Я обрадовался. Да здравствует Антон! Капитан, капитан, никогда ты не будешь майором! А Антон уже стал майором. Афганец, блин! Убийца! Добрейший человек!
Я надеваю гражданку и в город. Холодно. В кассе билетов нет.
— Девушка, — прошу, — дай билетик на счастье, или я на твоих глазах застрелюсь!
— Вы что, с ума сошли? Вот есть один на пятнадцатое декабря. Но он уже забронирован.
— Считай, что заказчик умер. Сколько с меня за себя и за того парня?
Плачу двадцатку сверху и забираю бронированный билет. Прихожу в часть — все в строю. И, похоже по всему, ждут только меня. Командир злой, а я в гражданке.
— Вы где шлялись, товарищ солдат?
А это что-то невиданное: я в гражданке захожу в военную часть при командире! Такого даже в военной академии не проходят.
— Товарищ майор! Я в город ходил.
— А кто вам разрешил?
— Вы, товарищ майор.
— Что я?
— Вы сказали, чтобы я шел в город, что увольнительную не дадите, чтобы я купил себе билет. На какое число куплю, такого и уеду домой. Я и пошел в гражданке.
Ну, гляжу, контузия играет.
— Кто это вам говорил?
— Вы!
Ну, больной же человек. Он там на мине подорвался, на советской, мозги в пятки ушли — самый раз частью командовать.
— Товарищ майор! Разрешите, я по секундам все доложу?
— Доложь!
— Вчера к вам приехал друг…
— Чей друг?
— Наверное, ваш, с Афгана.
— Ну, положим…
— Вчера ночью вы пришли…
— Кто?
— Вы.
— Куда?
— Сюда.
— Когда я пришел?
— В три ночи, в тяжелом состоянии…
— А дальше что было?
— Дальше вы нас построили и сказали, что я — лучший боец части и могу идти… Товарищ майор! Я уже не ребенок, я уже два года не ребенок, мне домой пора идти. А вы!..
Он — раз! — тишина. Смотрит на строй и приказывает:
— Немков! Я такое говорил?
А строй хором: да!
— Что-то я такого не помню.
— Я бы на вашем месте, товарищ майор, тоже не помнил.
— Ладно! Встань на свое место! Лукацкий, помолчи! Ты купил билет? На пятнадцатое декабря? А что, на позже ничего не было? А как ты его купил?
— За деньги, товарищ майор!
— А где деньги взял?
— Скопил, товарищ майор.
Буду я ему батины переводы по пятьсот рублей показывать. У него оклад четыреста, его тогда совсем парализует. Антон меня, бывало, спрашивал, сколько у нас в Сибири зарабатывают.
— Ну, — объясняю, — я, ученик электрика, получал триста шестьдесят. А батя, настоящий электрик — восемьсот.
Он удивлялся: ни фига!
— А вы приезжайте к нам в Стрежевой. Мы вас там устроим.
— Кем?
— Командиром части.
— А там что ж, есть военные части?
— Для вас, товарищ майор, организуем!
Распустил Антон строй. Подходит ко мне:
— Лукацкий! Через две недели у жены день рождения. Я ей колечко хочу подарить грамм на пятнадцать. Но девятьсот девяносто девятой, чтоб крепче любила. Сделаешь?
Ну, сделал. Приходит через неделю.
— У сына девчонка есть, ей бы сережки грамм на двадцать. Ты все равно скоро уходишь, спишешь там как-нибудь.
— Товарищ майор! А у вас уши не отвиснут?
Сказал и думаю, что ж я ему сказал! Он же меня сейчас вечным сверхсрочником сделает!
— Разрешите — говорю, — идти?
— Мммм… идите.
Гляжу: обиделся крепко, затаился. Но ушел я хорошо. Я вообще всегда хорошо ухожу, а главное, вовремя. Поезд в час ночи, клянчу у обиженного Антона:
— Дайте машину!
— А самолет тебе не подкатить? А уши у тебя не отвиснут? Ладно! Но только никого там не спаивай. Через четыре дня вручу тебе военный билет, он уже пробит. А пока отдыхай.
От-ды-хай! Это я умею лучше всего. Я — на кровать в сапогах. Заветная мечта солдата: днем на кровать — в сапогах! А тут все законно: командир приказал отдыхать. Я должен подчиниться. С удовольствием!
Лежу, подчиняюсь приказу. Заходит Фара — заместитель Антона. Его все не любили. Антона любили, хоть мы для него были все сволочи, каждый по-своему. А Фару ненавидели, и он нас ненавидел. Фара как увидел меня в сапогах на кровати… Ремень растегнут, подшивка растегнута. А у меня подшивка была дембельская — четыре уголка, все по закону, блин! Фара на меня глянул, и у него фуражка на ушах поднялась.
— Не понял?
— Товарищ капитан! А чего тут понимать? У меня в военнике стоит печать, и я видел все это в одном хорошем месте.
И — бац! — ноги на перила кровати. А сам в ужасе: что я ему, стручок гнилой, сказал? Набрался, идиот, храбрости! А он кричит:
— Товарищ солдат!
— Я вам больше не солдат! Все. Смена пришла.
— У вас еще четыре дня.
— Мне товарищ майор разрешил отдыхать.
Фара убег. Заходит Андрюха.
— Ты, Рыжий, чего?
— Андрюха! Че я ему наговорил? У меня, кажется, контузия. Как у Антона.
Тут как раз Антон — на порог.
