– Кикуко, закрой фусума, – сказал Синго.
За открытой фусума были видны спящие дети. Фусако снова схватила куски газеты и стала исступленно рвать их.
Сюити и Кикуко молчали.
– Фусако, тебе не хотелось бы навестить Аихара? – сказал Синго.
– Ни за что!
Фусако приподнялась на локте и зло взглянула на Синго.
– За кого, отец, ты принимаешь свою дочь? За размазню? Тебя даже не возмутило, что с твоей дочерью так поступили. Ты лучше сам сходи проведать его и опозорься еще раз. Кто отдал меня этому человеку?
Кикуко ушла на кухню.
Синго был убежден, что Фусако все-таки должна пойти навестить Аихара, тогда разведенные снова соединятся, и жизнь их пойдет по-новому, – случается ведь и такое.
После этого газеты ничего не сообщали о том, спасли Аихара или он умер.
Судя по тому, что в районной управе приняли заявление о разводе, в записи актов гражданского состояния его смерть не значилась.
Если предположить, что Аихара умер, разве могли бы его похоронить как человека неопознанного? Вряд ли. У него ведь есть мать, хотя она и еле передвигается. И даже если бы она не увидела эту газету, кто-нибудь из знакомых непременно показал бы ей заметку об Аихара. Видимо, его спасли, полагал Синго.
Но можно ли довольствоваться предположением, когда на твоих руках осталось двое его детей? Сюити не очень ясно отдает себе отчет в том, что случилось, но Синго не может так бездумно со всем согласиться.
Ведь обе внучки лягут бременем на плечи Синго. Но Сюити совсем не думает о том, что они станут и его бременем.
Бремя воспитания-это еще полдела, но ведь будущее счастье Фусако и внучек уже сейчас наполовину погублено, – неужели и за это ответственным окажется Синго?
Когда Синго посылал заявление о разводе, он подумал о том, что стало с женщинами, с которыми проводил время Аихара.
Одна из них действительно умерла; Интересно, какова была ее жизнь?
«Не дай бог, – сказал про себя Синго и вздрогнул. – Ужасная жизнь».
Если бы Фусако мирно жила с Аихара, эта женщина не покончила бы с собой, – значит, Синго тоже в какой-то мере виновен в ее гибели. И может ли он не молиться за упокой души несчастной женщины?
Но у него не было никакого желания вспоминать об этой женщине, и он подумал о ребенке Кикуко. Ему, конечно, не следовало думать о ребенке, от которого она так поспешно избавилась, и все же он думал, каким бы родился этот ребенок.
Может быть, Синго виновен и в гибели ребенка тоже?
Противный день – даже очки все время запотевают. Синго почувствовал тяжесть в правом боку.
Обложной дождь кончился, и в просветах между тучами засияло солнце.
– Во дворах, где прошлым летом цвели подсолнухи, в этом году растут какие-то незнакомые белые цветы, похожие на хризантемы, не знаю, как они называются. Сговорились все, что ли, – в нескольких дворах подряд одинаковые цветы. В прошлом году все посадили подсолнухи, – сказал Синго, надевая брюки.
Кикуко стояла перед ним, держа в руках пиджак.
– Может, это потому, что в прошлом году подсолнухи сломало бурей?
– Возможно. Кикуко, ты, по-моему, выросла, – а?
– Да. Выросла. После возвращения домой и то немного подросла, а недавно опять. Сюити даже удивился.
– Когда?…
Кикуко вспыхнула и, встав позади Синго, помогла ему надеть пиджак.
– Мне показалось, что ты очень выросла. Показалось не только из-за кимоно. Сколько уж лет прошло, как ты живешь у нас в доме, и все растешь, – это прекрасно.
– Просто я недоразвитая – никак вырасти не могу.
– Ничего подобного. Ты очень хорошенькая. – Говоря это, Синго подумал, что она действительно выглядит здоровой и привлекательной. Неужели Кикуко так выросла, что Сюити заметил это, когда обнимал ее?
Синго вышел из дому с мыслью, что жизнь потерянного ребенка продолжается в Кикуко.
Сатоко сидела на корточках у обочины дороги и следила за игрой соседских детей.
Синго тоже остановился и стал с интересом смотреть, как они, словно в посуду, накладывают в ракушки и в листья аралии мелко нарезанную траву.
Накрошенные лепестки георгинов и маргариток они тоже клали туда для украшения.
Расстеленная циновка была густо засыпана маргаритками.
– Да, это маргаритки, – вспомнил наконец Синго. В нескольких дворах подряд, где в прошлом году цвели подсолнухи, теперь росли маргаритки.
Сатоко была еще слишком мала, и дети, видимо, не принимали ее в свою игру.
Синго пошел, и она подбежала к нему:
– Дедушка!
Синго за руку довел внучку до угла. Убегая назад, Сатоко выглядела совсем по-летнему.
Нацуко, обнажив белые руки, мыла окно в кабинете. Синго начал оживленно:
– Ты сегодняшнюю газету видела?
– Да, – не понимая, к чему он клонит, ответила Нацуко.
– Я говорю «газету», но какую именно, не припомню. Какая же это была газета?…
– Но точно газета?
– Да. Забыл, в какой газете я прочел, что социологи Гарвардского и Бостонского университетов раздали тысяче секретарш анкеты с одним вопросом: чему вы радуетесь больше всего? – и все единодушно ответили: когда меня хвалит мужчина. Неужели все женщины, и на Западе и на Востоке, в этом единодушны? Как ты считаешь?
– И им не стыдно?
– Стыд и удовольствие, как правило, соседи. Особенно когда за тобой ухаживает мужчина. Ты не согласна?
Нацуко молчала, потупившись. В наше время редко встретишь такую скромную девушку; подумал Синго.
– Таиидзаки принадлежит как раз к таким девицам. Больше всего она любила, чтобы ее хвалили на людях.
– Сегодня приходила Танидзаки-сан. Примерно в половине девятого, – сказала с неприязнью Нацуко.
– Да? Ну и что?
– Сказала – придет еще раз, днем. Синго овладело дурное предчувствие. Ожидая прихода Хидэко, он не пошел обедать. Хидэко распахнула дверь и замерла у порога, – она смотрела на Синго, с трудом сдерживаясь, чтобы не расплакаться.
– О-о. Сегодня, я вижу, ты цветов не принесла? – сказал Синго, стараясь скрыть беспокойство.
Хидэко, словно бы укоряя Синго за легкомыслие, подошла к нему с торжественно-серьезным видом.
– Опять очистить помещение?
Но Нацуко уже ушла на обеденный перерыв, и Синго сидел в комнате один.
Синго был потрясен, когда Хидэко сказала, что любовница Сюити беременна.
– Я ей говорила, что она не должна рожать, – поджала тонкие губы Хидэко. – Вчера по дороге из салона я догнала Кинуко и сказала ей это.
– Хм.
– А что, разве я не права? Это ведь так ужасно. Синго не хотелось отвечать, он сразу помрачнел. Хидэко говорит все это, имея в виду Кикуко.
И жена Сюити, и его любовница забеременели одновременно. В жизни, конечно, такое случается, но чтобы это случилось у родного сына – Синго и в голову не могло прийти. К тому же Кикуко прервала беременность.
– Сюити еще здесь? Сейчас узнаю. Если здесь, скажу, чтоб зашел…
– Хорошо.
Хидэко достала маленькое зеркальце и – словно заколебавшись:
– Какое лицо у меня – прямо стыдно показываться ему. Да и Кинуко-сан не знает, что я пришла к вам сплетничать.
– Вот как?
– Я даже хочу из-за всей этой истории уйти из салона, но не знаю…
– Зря.
Синго позвонил по телефону, стоявшему на столе. Ему было неприятно встречаться сейчас с Сюити в комнате, где сидят сослуживцы. Сюити не было, Синго повел Хидэко в европейский ресторан неподалеку.
Маленькая Хидэко прижалась к нему и, заглядывая в лицо, сказала:
– Когда я работала у вас секретаршей, вы однажды повели меня на танцы. Помните?
– Помню. Волосы у тебя были повязаны белой лентой.
– Нет, – покачала головой Хидэко. – Белой лентой я стянула волосы в тот день, когда была буря. Я это прекрасно помню, потому что в тот день я впервые узнала о Кинуко-сан, и меня это потрясло.
– Значит, это было тогда?
Синго вспомнил, что именно в тот вечер, когда повел Хидэко на танцы, он впервые услышал от нее, что хриплый голос Кинуко – чувственный.
– Это было, кажется, в сентябре прошлого года. Вся эта история с Сюити доставила тебе немало хлопот.
Синго вышел без шляпы, и солнце припекало голову.
– Как ни печально, я ничего не могла поделать.
– При чем здесь ты? Я и то ничего не мог поделать. В общем, опозорилась моя семья.
– Я вас все равно глубоко уважаю. После того как я ушла из фирмы, я еще больше привязалась к вам, – сказала Хидэко странным тоном и немного помолчала. – Я без конца убеждаю Кинуко, что ей ни к чему рожать. А она с надменным видом обрывает меня – что, мол, ты знаешь, что понимаешь. Не вмешивайся не в свое дело. А потом говорит: это касается только того, кого я ношу под сердцем…
– Хм.
– «…Кто тебя просил говорить мне все эти глупости? Ты все твердишь: брось Сюити. Хорошо, если Сюити уйдет от меня, мне ничего не останется, как бросить его, но ведь рожать-то мне одной. Тут уж никто не поможет. А плохо это, если я рожу, или хорошо, ты лучше спроси, если сможешь, у ребенка, который у меня здесь». Кинуко думает, что я еще слишком молодая, и насмехается надо мной. И я ей сказала, что нечего смеяться над человеком. По-моему, Кинуко все-таки будет рожать. Я потом долго думала о нашем разговоре – ведь от мужа, погибшего на фронте, у нее нет детей.
