Да нет, я не могу испариться так рано!
Но электрический разряд уже ослепил мой мозг.
Земля, подернутая инеем, уходила из-под ног…
Я исчез.
Одиночество, к этому чувству я привык, а вот ненависть, она пострашнее одиночества.
Джон Ирвинг
Свежий, бодрящий запах лаванды.
Лесные ноты сосновой смолы. И фоном чудесная мелодия Volare,[41]исполняемая теплым обволакивающим голосом Дина Мартина. А еще чуть слышное поскрипывание виниловой пластинки.
У меня сильное сердцебиение, я весь в поту. Никак не могу разлепить веки. В горле страшная сухость, кажется, что во рту полно песку. Голова разламывается, словно похмелье так и не прошло.
В животе урчит. Я пытаюсь встать, но у меня сводит ноги.
В конце концов жажда все-таки заставляет меня открыть глаза. Это день. Понемногу я прихожу в себя. Смотрю на часы, сейчас самое начало пятого.
Я полулежу в старом кресле «Честерфилд» в помещении с обстановкой 50-х годов. Перевожу взгляд на этажерки вокруг меня: баночки с кремами, лосьоны, куски мыла, кисточки, проигрыватель. Я встаю на ноги, пошатываясь, добираюсь до двери и разбираю буквы на вывеске.
Я в малюсенькой парикмахерской в Ист-Гарлеме.
1— Располагайся, парень! — Голос раздался откуда-то сзади.
Едва не подпрыгнув от неожиданности, я обернулся и увидел хозяина, темнокожего, с седой бородкой, в фетровой шляпе, рубашке, подтяжках, жилете и полосатых брюках.
Взмахом руки он предложил мне сесть в наклонное кресло из красной кожи.
— Я не слышал, как ты вошел. Но не скрою, стал глух, как колода, — сообщил он с громким смехом.
— Прошу прощения, сэр, но…
— Зови меня Джебраил.
— Мне очень хочется пить, Джебраил. Могу я попросить у вас стакан воды и таблетку аспирина?
— Сейчас принесу, — пообещал он и исчез в задней комнате.
В углу на одноногом столике из красного дерева я заметил стопку журналов. Самым свежим был номер «Энтертейнмент Уикли»[42] с датой 24 февраля 2012 года. На обложке фотография светловолосой женщины с короткой стрижкой и суровым взглядом, под фотографией подпись:
Лиза Эймс
Встреча с героиней сериала
«Бывший форвард».
Новый потрясающий сезон.
Это была новая Лиза, такой я ее не знал, — холодная, вызывающая, сухая. Я перелистал журнал, пробежал статью по диагонали. Выходит, Лиза все-таки получила роль, о которой мечтала. Я не знал, смеяться мне или плакать.
— Держите, молодой человек, — сказал Джебраил, протягивая мне сифон с сельтерской водой и блистер парацетамола.
Я принял две таблетки, выпил три стакана воды и почувствовал себя гораздо лучше, хотя вид у меня был такой, что краше в гроб кладут.
Я посмотрел на свое отражение в зеркале и расстроился. Мне было уже сорок шесть, и никто не дал бы мне меньше. Глаза помрачнели, ввалились, под глазами синяки, в углах глаз — гусиные лапки. Волосы уже не темные, как когда-то, а с проседью, а на лбу залысины. На шее складки, кожа вялая, подбородок обвис. Уже нет больше четкого овала, твердых скул. Две складки пролегли от крыльев носа к уголкам губ. Щеки ввалились. Вид понурый.
Огорченный, измученный, я плюхнулся в кресло. Джебраил положил мне на лицо горячую салфетку с ароматом перечной мяты. Я сидел, расслаблялся, а он правил бритву на кожаной подушечке. Потом взбил помазком мыльную пену в чашке, покрыл этой пеной мои щеки и стал уверенно водить бритвой по моей коже. Я доверился его опытной руке и стал вспоминать «свои подвиги вчерашнего дня».
Ссора с Лизой вышибла меня из колеи, и я натворил черт знает что. Испортил драгоценный день, который мог бы провести с детьми.
Брадобрей смыл пену с моих щек теплой водой, к крошечному порезу приложил квасцы и завершил священнодействие новой горячей салфеткой с мятой, которой накрыл все лицо. Я сидел, закрыв глаза, и услышал колокольчик, возвещающий о приходе очередного клиента. Но встал не сразу, стараясь набраться сил, и тут вдруг меня окликнул знакомый голос.
— Захотелось гладкой кожи, сынок?
Я невольно вздрогнул, сдернул с лица салфетку и увидел Салливана, который уселся в соседнее кресло.
Дедушка сильно похудел. Глубже стали морщины на лице. Вид у него был усталый, но глаза по-прежнему хитро поблескивали.
— Как же я рад тебя видеть, — сказал я, и мы обменялись долгим рукопожатием. — Я так расстроился, что в прошлый раз все пошло хуже некуда.
— Да, я знаю, Лиза мне рассказала. Ты здорово накуролесил.
— Не без ее помощи. — Я постарался оправдаться.
Салливан хмыкнул и повернулся к Джебраилу, собираясь нас познакомить.
— Это мой внук Артур, — сказал он. — Я тебе о нем говорил.
Старичок снова весело рассмеялся:
— Это он все время исчезает?
— Он, он!
Брадобрей потрепал меня по плечу.
— Ты знаешь, что я подстригал бороду твоему деду еще в пятидесятом? Мы знакомы с Салливаном уже лет шестьдесят, не меньше.
— Точно так, старая галоша! А что, если мы отпразднуем нашу встречу и ты угостишь нас бутылочкой виски из своих запасов?
— У меня есть «Бушмилс» двадцатилетней выдержки, — сообщил Джебраил, направляясь к двери. — Аты поделишься со мной новостями.
Салливан достал из кармана сотовый и набрал номер.
— Я звоню Лизе, — шепнул он мне. — Она в Калифорнии на съемках.
Новость меня совсем пришибла. Я-то собирался не упустить этот день, посвятить его спасению наших отношений с Лизой. Для меня было трагедией не увидеть жену еще и в этом году.
— Софию она взяла с собой, зато твой сынок в Нью-Йорке, — сообщил дед, и мне сразу стало легче.
Он обменялся с Лизой несколькими словами и передал мне телефон.
— Здравствуй, Артур.
Ясный твердый голос Лизы всегда был для меня отрадой.
— Здравствуй, Лиза. Я просто в отчаянии из-за прошлого раза.
— И правильно. Я прождала тебя всю ночь. А главное, что тебя ждал сын.
Прижимая к уху телефон, я вышел на улицу, чтобы поговорить с Лизой без помех. Мне пришла в голову неплохая мысль:
— Может быть, я приеду повидать тебя в Калифорнию? Если я сейчас же отправлюсь в аэропорт…
— Не стоит. Нам обоим ни к чему лишняя боль, — сурово отрезала она. — Но если ты хоть сколько-то времени побудешь с Беном, думаю, ему станет легче.
— Он что, болен? — забеспокоился я.
— Нет, гораздо хуже, — в голосе Лизы звучал нескрываемый упрек. — Он стал неуправляемым. В школе не учится, конфликтует с учителями, сбегает с уроков, ворует. Дома тоже ведет себя не лучше. С ним невозможно договориться. Сказать, что он не слышит, что ему говорят, значит, ничего не сказать. Он — воплощенная агрессия. Я с ним не справляюсь. Только прадедушке удается его урезонить. И то не всегда.
Безнадежность в голосе Лизы напугала меня.
— Может, стоит связаться с психологом?
— Представь, что мы не стали дожидаться твоего совета. Психолог работает с Беном уже не один месяц. От нас этого потребовала школа.
— И что говорит психолог?
— Считает, что его поведение — это призыв к помощи. Но мне и без психолога было ясно, что Бен болезненно воспринимает нашу семейную ситуацию. Я имею в виду все, что творится с тобой.
— Понятно! Снова я во всем виноват! А ты думаешь, Бену пошло на пользу твое отсутствие? Ему нравится, что ты от него в четырех тысячах километров?
— Я вижусь с сыном каждую неделю. И я не Пенелопа. Я не могу больше сидеть дома и ждать, глотая снотворные и антидепрессанты.
Я смотрел на прохожих на противоположной стороне улицы. За двадцать прошедших лет Гарлем тоже здорово изменился. Больше стало мулатов, больше семей, больше детского смеха.
— Через три года все наладится, — сказал я, постаравшись вложить в свои слова как можно больше уверенности.
— Нет. Никто не знает, что произойдет за эти три года.
— Лиза, не будем тратить отпущенное нам время на споры. Мы любим друг друга и…
— Нет, ты меня не любишь, — заявила она с нескрываемой враждебностью. — Ты никогда не любил меня такой, какая я есть. Ты любишь свое собственное представление обо мне, но оно не соответствует действительности.
Я собрался ей возразить, но она не позволила.
— Меня зовут, — сухо сказала она и повесила трубку.
2— Выпей-ка, сынок, — сказал Салливан и протянул мне стакан с виски.
Я отказался, но он настаивал:
— Давай, давай, окажи честь своей ирландской крови. Ты же знаешь, что в Ирландии пьют виски только в двух случаях: когда пить хочется и когда не хочется пить.
