Глаза твои все еще были открыты, но когда они встретили мой взгляд, тебя в них уже не осталось. Там, где раньше был твой живот — тот самый живот, на который я так часто опускала голову, — там, где был твой живот, теперь кровь потоком лилась по медовой коже и капала на песок. Губы, которые я так часто целовала, трепетали, судорожно хватая воздух, кривясь от боли. А хуже всего — в глазах твоих не было узнавания. В руках я держала твое тело, но это был не ты. Это я знала тогда и знаю сейчас. Переход совершился — в этом я не сомневалась. Ты пребывал в теле врача, которое успели окружить чужаки. Не будь я в этом уверена, я без колебаний совершила бы переход в твое тело и вместо тебя приняла бы все страдания.
Другие чужаки покинули пиршество и подбежали к нам. Они кричали, размахивали мушкетами. Потащили тело Робле прочь, в направлении морского берега. Двигаясь, они наставляли на нас мушкеты, так что мы держались на расстоянии и ждали, пока чужаки отойдут.
С тех пор я несчетное число раз проигрывала эту сцену в голове, пытаясь вспомнить все до мельчайшей подробности. Занятие обреченное: чем мучительнее я пытаюсь установить истину, тем расплывчатее она становится. Намеревался ли ты совершить переход? Хотел ли этого? Желал ли? Я-то и вовсе не думала, что ты на это способен, тем более с чужаком. Ты еще не до конца прошел посвящение, не во всех тонкостях владел техникой. Но переход совершился, в этом я была уверена: процесс подхлестнули любознательность врача и твоя тяга к странствиям. Мысль о том, что все было иначе, слишком невыносима: это значило бы, что в ту ночь ты все-таки умер и все, чему суждено было случиться после, случилось зря.
Человеком порой овладевает столь непомерный страх, что сердце видит дальше, чем умело раньше, а ум обретает необычайную изворотливость. Так произошло и тогда. Воспоследовала суматоха, я скрылась в кустах, отыскала тропу к берегу и понеслась туда ураганом. Там, возле лодки, на которой чужаки прибыли на берег, сидел моряк, явно не подозревавший о смятении, из которого я примчалась. Я подошла, и мне стало ясно, что он пьян. Я успокоила дыхание, улыбнулась ему, дотронулась до него ласково и стала указывать на те части своего тела, которые мужчинами особенно желанны. Он поначалу вел себя опасливо и недоверчиво — видимо, расслышал мушкетный выстрел, — однако не устоял перед искушением и, поскольку новых выстрелов не последовало, сдался и позволил себе покориться моим чарам. Мушкет он опустил в лодку, дал мне обвить его руками за шею и сладострастно поцеловать в губы. Я за руку отвела его в укромное место за дюной, озаренное ярким светом полной луны. Раздела его, делая вид, что изнемогаю от нетерпения и желания. Был он молод, поначалу застенчив и неловок и так увлекся, что не услышал, как на берег явилась толпа разъяренных чужаков — они несли тело Робле. Возможно, он подумал, что успеет мною насладиться, а потом уже присоединится к ним, а может, и вовсе не имел намерения к ним присоединяться и решил остаться среди нас на острове. Как бы то ни было, он был пьян и здравомыслие ему изменило. Чужаки сели в шлюпку и погребли прочь от берега. Дважды по ходу нашего пылкого объятия, когда я покачивала над ним бедрами и ощущала его внутри, он закрывал глаза от удовольствия. Дважды мне приходилось раскрывать их пальцами. Я взяла его лицо обеими руками и держала неподвижно, чтобы взгляды наши встретились. Поскольку светила нам одна лишь луна, переход оказался задачей нелегкой, однако в конце концов юноша понял, чего я от него хочу, и с радостью стал мне помогать. Он взглянул мне в глаза и больше своих не отводил.
Переход свершился, когда я ощутила первые содрогания его восторга.
[79]
Пьер Жубер
Дата рождения: 1771
Первый переход: 1791
Второй переход: 1825
Дата смерти: неизвестна
Глаза, в которые я смотрела, были теми, через которые я смотрела всего несколько секунд назад: черными глазами островитянки. Но на взгляд мой они теперь отвечали ошеломлением. Я только что видела схожее выражение на лице Коаху, и мне предстояло впоследствии увидеть его еще не раз: оцепенение души, которую только что без ее ведома и без предупреждения сорвали с якоря. Среди разных вариантов перехода существует один, слепой переход, осуществить который способен только мастер своего дела. Ничего не подозревающая душа пробуждается в новом теле в состоянии шока, ибо не ведает о том, что только что произошло.
Объятие с Алулой разомкнулось, и понимание того, что с телом своим я расстаюсь навеки, вызвало укол грусти. Стремительный рывок к воде. Залитый лунным светом берег опустел, шлюпка исчезла. С корабля донесся свисток — знакомый свисток боцмана — и приглушенные мужские голоса, которые выкрикивали команды. Бросок в воду, и вот я уже плыву, но если в прежнем своем теле плавать мне было привычно, оказалось, что новое мое тело едва держится на воде, а уж тем более не может в ней толком продвигаться вперед. Пришлось этому учиться прямо на месте, призвав на помощь всю память о прошлой жизни. Ее едва хватило. Двигаюсь медленно, с трудом, неловко молотя руками и глотая воздух. Вода попадает в ноздри, в носу щиплет. Но мне удается удержаться на плаву, и вот уже полоса прибоя позади, а я на пути к цели.
Чем ближе к кораблю, тем сильнее страх, что не дождутся. Посреди смятения и судорожных рывков до меня доносится грохот разворачивающегося полотнища и свист паруса, наполняющегося ветром. Как ни странно, полное изнеможение придает мне сил. Я уже ближе к судну, чем к берегу, но накатывает слабость. Если не попаду на борт, мне конец, ибо я не смогу доплыть обратно до берега. Кричу во весь голос, но так лишь замедляю продвижение. Судно трогается, но тут раздается оклик впередсмотрящего, звучат заветные слова: «Человек за бортом!» Через несколько секунд в воду шлепается канат. Силы меня покинули, я в состоянии лишь вцепиться в канат. Трое матросов втягивают меня через фальшборт на палубу. И вот я уже лежу на спине на средней палубе, хватая ртом воздух. Звучат команды, матросы мечутся туда-сюда, устанавливая паруса. На меня никто не обращает внимания, разве что мой приятель Брайс, который, проходя мимо, замечает:
— Ну ты, дружище, даешь, вот не знал, что ты умеешь плавать!
А боцман Икар бормочет:
— Надеюсь, парень, она того стоила, потому как спину тебе за нее взлохматят будьте-нате.
Судно легло на курс, суета на верхней палубе унялась. Когда стук моего сердца замедлился, удалось приподняться. Первой мыслью было отыскать тебя, но тебя нигде не было видно. Вновь прозвучал свисток, вахтенные с левого борта стали один за другим спускаться в люки. Прежде чем отпустить меня с ними, Икар отвел меня к капитану Маршану, который спросил, почему я оставил свой пост. Ложью, выдуманной буквально на ходу, провести его не удалось. Он повернулся ко мне спиной. «Положенное получишь в полдень», — пробормотал он устало.
Мне в тот момент было не до мыслей о наказании. Внизу, в трюме, отыскался мой гамак, осталось лишь натянуть его на обычном месте и забраться внутрь, даже не переодевшись в сухое. Телесную усталость усугубляло смятение мыслей — голова шла кругом от странности и новизны. Совершив переход в новое тело, ты начинаешь жить новой жизнью и в первое время вынужден тяжко трудиться, чтобы освоить ее механизм. Так чувствует себя ткач, усевшись за новый для него станок, на котором натянут наполовину сотканный ковер с незнакомым узором. На шпульки уже намотаны нити разных цветов. Остается верить, что мастерство обращения с пряжей вживлено в мышцы пальцев, что верная последовательность движений вспомнится сама по себе точно в нужный момент.
Среди всех этих странностей — странностей моего тела, моей одежды, окружения — сон не шел. Уснуть в незнакомом гамаке мешало все: поскрипывание корпуса, храп команды, полоски лунного света, кравшиеся по планкам в такт движению воды. Мозг переполняли вопросы. Что я натворила? Я на рушила Закон — ради чего? Ради тебя, Коаху, — бездумно, по наитию. А потом с другого конца судна раздался крик, донесшийся из помещений для главных, — кричавшему будто нанесли тяжелый удар.
