Джавад сидел, положив голову на стол. При появлении Исмаила поднял голову, посмотрел на него и негромко поздоровался, потом спросил:
— Почему ушел?
— Не выдержал я.
Джавад коснулся рукой своего лица. С усилием провел ладонью по векам. Глаза его были красными и влажными.
— Ты плакал, Джавад?!
— Нет, я спал, сон одолел.
— Так, наверное, ты во сне плакал!
Тот рассмеялся:
— Нет, друг мой, я просто очень устал.
Исмаил сел рядом с ним. Металлический стул заскрежетал. Он спросил:
— Что ты сказал в мечети, Джавад?
— Ничего особенного.
— Друг мой Джавад, ты сказал такое, что меня всего перевернуло, я не смог сидеть.
— И напрасно, нужно было остаться и получить всю пользу.
— Не мог я остаться. А когда я выходил, этот господин сделал мне замечание, очень обидное. Я чуть было не высказался в ответ, — он наклонился немного вперед и положил руку на руку Джавада, требовательно посмотрел ему в глаза и попросил: — Джавад, друг мой, что происходит, объясни!
Голос проповедника, усиленный громкоговорителем, наполнял двор. По двору ходили полицейские и какие-то незнакомые люди. Джавад встал. Закрыл дверь и вернулся к столу. Стало немного тише. Он сел и взглянул в глаза Исмаила.
— Что ты так смотришь на меня, я спросил тебя, что происходит? Я хочу знать!
Джавад приблизился к нему и тихо спросил:
— Зачем ты хочешь знать?
— Потому что я хочу быть одним из вас. Разве я не должен знать, что к чему?
— Хочешь новую головную боль?
— Нет, но я хочу знать, что происходит за кулисами, ведь я совсем не в курсе.
Джавад посмотрел на книжные полки и, помедлив, произнес:
— Скажу тебе, что очень многое происходит!
— Например?
— Например. Например, то, что мы не можем сами принимать решения в собственной стране, это за нас делают американцы, они держат нашу судьбу в своих руках.
Исмаил нахмурился и спросил:
— Но как же, у нас ведь есть шах, армия, военно-воздушные силы, разве не так?
— Поскольку шаха сделали шахом сами американцы, а армия и правительство, и меджлис в их руках, у них есть все возможности гнать нашу нацию туда, куда им угодно! А любому, кто возразит, или голова с плеч, или место ему — в тюрьме или ссылке!
— Но как же…
— А вот так. Аятолла Хомейни, наш пример для подражания, выступил против шаха и американцев — и был сослан в Неджеф. Аятолла Талегани вот уже несколько лет в тюрьме. А в это время вот этого господина накачивают важностью и возводят на минбар, чтобы он отвлекал внимание народа от истинных борцов, чтобы думали, что он и есть светоч эпохи и вождь оппозиции.
— Но как же…
— А вот так: убежденность против убежденности, вера против веры, иными словами, широкая шляпа, которую нам надевают на голову по самую глотку. Иными словами, нам нужно быть очень и очень внимательными.
Исмаил погрузился в размышления. Он не слышал ни раскатистого голоса проповедника, ни скрипа старых стульев библиотеки, которые подавали голос от малейшего движения. Он погрузился в глубокое молчание. Джавад встал из-за стола и занялся перестановкой книг. Исмаил сидел в полной растерянности. Ему было жарко. Он горел и плавился.
— Джавад, заклинаю тебя твоей матерью, дай мне книгу об этом, настоящую книгу, не из тех, что ты ставишь на виду. Я хочу очень многое понять.
Джавад, не оборачиваясь, сказал:
— Чем больше человек знает, тем больше у него голова болит. Лучше голову прятать под панцирь, как черепаха.
Исмаил раздраженно ответил:
— Вот и ты в своем панцире прячешься, вроде как ни о чем ничего не знаешь!
— Я не хотел этого разговора, так вышло!
— А я, можно подумать, хотел, так получается?
Джавад повернулся, вздохнул, потом рассмеялся, коротко и быстро.
— Хорошо, я тебе дам одну книгу. Но не нужно, чтобы кто-то ее видел, поэтому когда будешь читать, смотри вокруг.
— Обязательно.
Джавад достал из-за шкафа книгу, обернутую в газету, и дал ее Исмаилу, сказав:
— Возьми, по-моему, она тебе подойдет.
— Одной мне мало, дай еще одну, по крайней мере!
— В данный момент больше нет, прочти ее, если понравится, еще дам.
Исмаил посмотрел на титульный лист книги. Брови его сошлись, и он негромко сказал:
— Но здесь не указан автор!
— А какая тебе разница, кто автор, ты смотри, что он пишет!
— Нет, автор очень важен. Я хочу знать, кто меня ведет за собой.
— Хорошо, но для начала прочти. Потом сам поймешь!
Исмаил встал.
— Что ж, пойду примусь за это!
— Конца собрания не хочешь дождаться?
— Нет, ты мне потом расскажешь.
— Хорошо, тогда будь осторожен!
И Джавад движением бровей указал на книгу в руках Исмаила.
— Будь спокоен!
Дома Исмаил быстро поужинал и вышел во дворик. Зажег свет, уселся на бетонную скамейку и, не обращая внимания на кружение вокруг огня ночных бабочек и летучих мышей, погрузился в чтение. Несколько раз мать выходила во двор и смотрела на него. Покачав головой, тихо сказала: «Вместо того чтобы учиться и стать человеком, читает пустые книжонки!» — и ушла спать.
Чем позднее, тем тише становилось. Иногда покой спящей улицы нарушало громкое стенание котов. Но Исмаил не слышал вообще никаких звуков, он сидел под мягким светом электрической лампочки, в медленном веянии ветерка, и с вожделением поглощал строки и страницы. Продвигался вперед. Темой книги была связь Бога и человека, но изложение было изящным, приятным, мастерским. Несколько раз, когда веки его тяжелели, Исмаил подходил к водопроводному крану, плескал себе в лицо водой, выпивал несколько глотков и возвращался к чтению.
Когда предрассветный холод начал кусать его кожу, а ветерок — приносить запахи влаги, из громкоговорителей мечетей раздался азан, а на своде неба появилась серебряная чеканка утра. Исмаил закончил книгу, встал на ноги и сделал несколько глубоких вдохов. Воздух пах дождем. Он совершил омовение и вошел в комнату. Взял молитвенный коврик из ниши и расстелил его на ковре. Встал лицом к кибле. Засомневался в точности направления. Повернулся чуть вправо. Но тревога не ушла. Повернулся в левую сторону. И все равно сомневался. Ему стало смешно, и он сказал про себя: «Ведь Ты — везде, а я вправо-влево верчусь в поисках Тебя!» Потом он встал так, как в самом начале, и начал молитву. У него было такое чувство, точно он находится на самой вершине знания и голос его достигает небес.
Мать сказала: «Либо я останусь в этом доме, либо ты!» Исмаил сидел, опираясь затылком о стену. Мать раскипятилась, не помня себя, перекладывала вещи с места на место и громким голосом говорила:
— С того дня, как я ступила в эту развалину, началось черное невезение. Сначала от рук отца страдала, теперь от сына. Ну чем я согрешила, о Аллах! О, избавь меня от этого сыновнего наказания!
Исмаил не выдержал:
— Да что случилось-то, мама — что ты ругаешься? Что я сделал?
— Что ты сделал? А чего ты не сделал, лучше скажи мне. Я сто раз тебе говорила: прекрати это дело, возвращаться так поздно! С кем ты водишься? У них ни отца, ни матери, нельзя так, это добром не кончится!
Исмаил встал.
— Что добром не кончится, мама? Если мечеть и намазы для кого-то кончаются плохо, то пусть я буду этим человеком. А вообще говоря, мечеть и намазы не к плохому приводят, а к хорошему.
Мать посмотрела прямо ему в глаза и сказала:
— Я тебя хорошо знаю, ты не религиозный человек, твои шляния к Али-Индусу и ко всему этому Гамбар-абадскому сброду — вот от чего меня трясет днем и ночью. Твое приобщение к исламу приведет тебя в эту шайку, тем и кончится. Я тебя знаю знаю, я вижу, что обманывают тебя!
Кровь бросилась ему в виски. Голова его пылала.
— Скажи, откуда, откуда ты знаешь, какие я книги читаю, какие речи я слушаю? Матушка, в конце концов, ну раз ты не знаешь — зачем ругаться?
— Я не знаю? Я?! Ох, будь спокоен. Ты только ступил на эту дорогу, а я уже с нее сошла, я знаю, куда она приведет!
— Ну и куда, скажи мне? Куда, скажи, чтобы я знал!
— К русским и к англичанам. А ты куда думал? Я всю эту канитель прошла от и до. Мы были в Мешкиншехре, я только приехала в дом твоего отца, как начались эти игры с подготовкой мучеников. Мужчин и женщин силой тащили в сад фруктовый, и там все вместе танцевали. Дядя твоего отца возглавлял это. А я не пошла. Это был обман! Потом настал день 21 азара[28], они все хотели бежать, но попались, как куропатки, шах ввел войска, и их всех убили. Я своими глазами видела. А теперь ты хочешь? Я не разрешаю! Или ты подчинишься и каждый день будешь ходить на работу, а с работы возвращаться в эту развалину, либо я уйду отсюда!
Исмаил немного успокоился, однако и промолчать не смог.
— Тебе-то зачем уходить, мама, уж тогда я должен уйти. Я уйду, чтобы ты успокоилась!
