Гарриет с воинственным видом приступила:
— Ну, так как вам понравилось ваше пребывание в Нью-Йорке в этом году? — спросила она с подчеркнутой вежливостью.
— Я тебе скажу об этом, — ответил он, — когда оно закончится.
Наступление Гарриет тут же захлебнулось. На отце Голда была рубашка темно-голубого цвета с высоким воротом и сероватый кашемировый спортивный пиджак, который, по оценке Голда, должен был стоить не меньше двух сотен долларов. В нагрудном кармане расцветал бутончик темно-голубого в горошек платка. «Этот сукин сын выглядит лучше меня», с тоской подумал Голд. Через десять лет он будет носить замшевый ковбойский костюм с бахромчатой кокеткой и рукавами, а я стану такой же развалиной, как Сид. Далеко он ушел от времен завалящей мастерской, по которой носился как безумный в жилетке, в рубашке с расстегнутыми манжетами, с булавками, торчащими изо рта, с портновским метром, накинутым на плечо, и кружочком мела в руке.
Голд изобразил дрожь. — В газете что-то писали о снеге.
— Не в моей, — сказал отец.
— В Северной Дакоте, — сказала его мачеха.
— Два наших знакомых, — сказал отец, — на прошлой неделе умерли от жары в Майами.
Гарриет мрачно толкнула Сида в бок. — Ты ведь хотел о чем-то поговорить.
— О преступности? — ляпнул Сид.
— Это просто ужас какой-то, — сказал Белл.
— Система залога не работает, — пустился в пространные рассуждения Голд. — Если сделать залог низким, то рецидивисты тут же возвращаются на улицу. Если высоким, то наказывают невинных. Вся эта концепция устарела, когда преступление превратилось в обыденное явление, а презумпция невиновности перестала основываться на внушающей доверие вероятности.
Отец барабанил пальцами.
— Во Флориде сейчас ничуть не ниже, — сказал он так, словно Голд не произнес ни слова.
— Цены? — пытаясь не попасть пальцем в небо, сказал Голд.
— В Нью-Йорке такие высокие цены, — сказала Гарриет.
Нам они по карману, — сказал отец.
— Нам не нужна ничья благотворительность, — сказала мачеха.
— Нам достаточно того, что мы имеем от тебя и Сида. — нагло сказал отец, обращаясь к Гарриет, — и от остальных моих детей. Даже моя дочь в Калифорнии присылает мне деньги. Джоанни.
— Сдохнуть можно, — сказала Гарриет, снова складывая оружие.
— Иными словами, — сказал с ухмылкой Сид, — вы с мамой не видите ничего плохого в том, чтобы жить в Нью-Йорке?
— Здесь иногда бывает холодновато, — после некоторой паузы пошел на уступку отец, — в феврале или марте, но в остальное время нормально. Здесь имперский штат[72].
Гевальт[73], затосковал Голд.
— Ты не можешь оставаться здесь так долго — бросился в наступление Голд. — Два года назад ты и мама…
— Я тебе не мама, — язвительно напомнила ему Гусси.
— Сид? — сказал Голд.
— Па, сейчас здесь правда становится слишком холодно для тебя и мамы, и слишком влажно.
— Но не здесь, — сказал Джулиус Голд.
— Да о чем ты говоришь? — голос Голда сорвался на крик. — Ты здесь окружен водой. За спиной у тебя залив, а спереди целый океан.
— Мы любим соленый запах моря, — сказала мачеха.
— Здесь сухие холода, — сказал его отец.
— И очень сухая влажность.
— Интересно, почему это он может называть вас мамой, а я нет? — спросил Голд.
— Потому что его я люблю, — ответила его мачеха, не меняя выражения.
— Хорошо отбрила, — рассмеялся его отец.
Гусси светилась от торжества. — Подержи-ка это минутку, — сказал она и протянула Голду свои спицы и связанную полоску шерсти. Ему пришлось встать, чтобы выполнить ее просьбу; он вцепился в ее вязание мертвой хваткой, чтобы не дай Бог что-нибудь не упало. — Мне нужна твоя помощь. Ты же видишь, — сказала она, мелодично кудахтая, — у меня еще сумочка. — Она сунула свою соломенную сумочку ему в руки. — Держи.
— И что я должен с этим делать? — спросил Голд.
— Минутка еще не кончилась, — сказала она.
— Опять хорошо отбрила! — сказал его отец.
Моменю[74], проклинал свою судьбу Голд, он с удовольствием швырнул бы в кого-нибудь чем-нибудь тяжелым, если бы не был связан обязательством держать ее проклятое вязанье. Он решил взять отца испугом:
— У меня теперь для тебя почти не будет времени. Я буду занят в Вашингтоне. А на мне еще преподавательская работа и книги.
— А мы с Сидом, — присоединилась к Голду Гарриет, — вероятно, уедем надолго отдыхать. Может быть даже во Флориду.
— Остановитесь у меня.
Сид сдержал улыбку.
— Па, у тебя нет места. Поэтому мы сегодня и приехали к тебе — поговорить о кондоминиуме.
— Конечно, я вам сказал — кондоминиум, — согласился старик. — Мы поговорим о нем за обедом.
— За обедом? — Голос Голда снова сорвался. — Мы приехали на ланч.
— Я думал, на ланч мы поедем в какой-нибудь приличный китайский ресторан поблизости; там и пообедаем. Сид, ты им сказал в телефон? Дома я никогда не ел с битой посуды, чтобы эта косоглазая шайка знала, с кем она имеет дело. Что это он стоит там с этой шерстью, как идиот? — спросил он про Голда.
— Ну, минутка, кажется, кончилась, — сказала мачеха Голда и вырвала у него из рук вязанье и сумочку. — Это мое, отдай.
Татеню[75], подумал Голд и упал в кресло. Он повернулся и бросил отцу вызов:
— Ну, сейчас все твои еврейские праздники, кажется, заканчиваются да? — Старик пришел в смятение от такого нахального вторжения на информационное поле, которым до этого момента владел единолично. — Теперь у тебя ничего не будет до… — Голд вытащил из кармана машинописный листок и нашел нужную строку.
— До Хануки[76], — поторопился вставить его отец; он повернулся к ним спиной, загораживая что-то от них. — А Ханука будет… только в конце декабря.
Голд бесшумно поднялся и заглянул через плечо отца. Его отец справлялся с перечнем еврейских праздников, похожим на тот, что был у Голда. С листками в руках они оба с изумлением уставились друг на друга.
— Ты где это взял? — спросил Голд.
— У Тауба из Майами, — сказал его отец. — А ты?
— У Эпштейна из «Монархии и монотеизма». Ты собираешься возвращаться?
— Мы практически собрались. — Голд сел. — Но не раньше больших торжеств, — сообщил его отец; он снова обрел свою неистребимую уверенность в себе, и Голд резко поднялся. — И никаких нет. Чтобы я уехал и нанес оскорбление своим детям? Только не я.
Сид первым оправился от этого новейшего известия.
— Каких торжеств?
— Нашего юбилея, — с воодушевлением заявил старик. — Вы что, все забыли? Гусси и я, мы скоро имеем десятилетний юбилей. И мы не хотим никого обидеть, уехав перед торжествами, которые вы устраиваете.
— А когда это будет? — с вызовом спросил Голд. — В какой день?
Джулиус Голд в замешательстве обратил взор на жену, ища ее помощи. Гусси взволнованно пожала плечами и предпочла промолчать.
— Четырнадцатого ноября, — сказала Белл. — В пятницу.
— Конечно, — сказал Джулиус Голд. — Четырнадцатого ноября, в пятницу. И мы ни за что не хотим пропустить это торжество, правда?
— Даже за всю шерсть Китая, — сказала Гусси Голд.
Добрый ангел Голда посоветовал ему сидеть и помалкивать.
— А что, в Китае много шерсти? — с видом превосходства злобно и язвительно осведомилась Гарриет.
— О, да, — сказала Гусси Голд. — Столько шерсти нет нигде в мире. Они ее импортируют, чтобы одеть свое огромное население. Почти каждый четвертый человек в мире — китаец, хотя, может, многие из них и не похожи на китайцев.
— Эммис?[77] — тихонько и с раздражением буркнул отец Голда, обращаясь к Сиду.
Ответный кивок Сида не доставил ему удовольствия.
— А это означает, — лекторским тоном продолжала мачеха Голда, — что из нас семерых, присутствующих здесь сегодня, почти двое — китайцы, хотя, может быть, мы на них и не похожи.
Тут Сид потряс головой, а Джулиус Голд впился в свою сигару зубами и принялся отчаянно дымить.
— А кто устраивает торжества? — спросила Белл.
— Я еще не решил, — сказал старик, пуская дым. — Может быть, Рози, потому что она близко. Может быть, Эстер, потому что она одна, и у нее есть время. Может быть, Мьюриел, потому что она знает, что мы ее не любим, и если я ей позволю, может, она не будет так завидовать. Может быть, Ида и Ирв, потому что они имеют деньги, хотя и не любят их тратить. Может быть, Сид и Гарриет, потому что у Гарриет всегда такой счастливый вид, когда я приезжаю к ним домой, правда? А где это Ида с Ирвом и Роза с Максом? Я их пригласил. Их почему нет?
— Я тебе уже говорил, — сказал Сид.
— Ирву представилась возможность сыграть в теннис, — еще раз объяснила ему Белл. — А Макс поехал навестить брата.
