А вскоре Атласов и сам увидел ниппонца – невысокого мужчину средних лет, одетого в худой, изорванный халат из пёстрой дабы48. Он сам добрался до русских. Услышав от айнов о мельгытангах, японец тайком ушёл из стойбища на берегу реки Ичи, где его держали в плену.
Часто и низко кланяясь, ичинский полоненник заговорил на неведомом языке – быстро и как бы сердито. Поняв, что никто из казаков его не разумеет, он перешёл на айнское наречие.
– Не оставляйте меня здесь, среди дикого, неразумного народа, – просил он. – Хозяева кормят меня как худую собаку. Смеются, когда совершаю омовения – чудно им, что человек соблюдает чистоту, стирает свою одежду. Сплю я на грязных нарах, тухлую рыбу ем…
Казаки принялись расспрашивать незнакомца:
– Да кто ты, какого рода-племени? Как у айнов оказался?
– Зовут меня Денбеем, я – мореход, – рассказывал он. – Родом из Осаки, служу в торговом доме господина Авази. Его заведение на всю Японию славится. Мы часто отправлялись с товарами в Китай и на соседние японские острова. Однажды пошли с караваном из тринадцати судов в город Эдо49. На моём судне было пятнадцать мореходов, а груз везли такой: рис, сакэ50, такни, сахар и кое-что из мелочей – посуда, украшения…
– Где ж это всё на судне хранилось?
– А в наших кораблях для сбереженья товаров устраиваются специальные помещения…
– В здешнем море волна высокая. Как же штормом посуду не разбивает?
– Особливым образом её укладываем, – пояснил Денбей. – Есть у нас свои секреты. А посуды везём много-много. Фарфор из Осаки высоко ценится. Особенно тот, что на яичную скорлупу похож: сквозь него можно лицо человека рассмотреть…
– Значит, и везли его курильцам?
– Нет, в фарфоре они ничего не понимают. Да и не к ним мы шли. Повторяю: в Эдо везли товар. Да и не знавали мы, японцы, что это за народ такой – курильцы…
– Как же вас сюда занесло?
– В открытом море поднялся шторм и разметал флотилию в разные стороны, – старательно объяснял Денбей. – Ветер погнал наше судно по волнам, и пробыли мы в незнаемом море двадцать восемь недель…
– Да не ошибаешься ли ты в счёте? – усомнился Атласов. – Выходит, около семи месяцев в море пробыли.
– Не ошибаюсь, счёту обучен, – гордо кивнул японец. – Чтобы не погибнуть, мы срубили матчу и выбросили её в море вместе с парусами. Но не все убереглись: двух моряков смыло волной за борт…
Денбей горестно помолчал, вспоминая своих погибших товарищей, и снова продолжил рассказ:
– Пришлось сбросить с судна весь тяжёлый груз, и только тогда волны перестали захлёстывать палубу. Но никакой земли вокруг мы долго не видели. На счастье, по воде несло бревно. Кое-как изловчились его схватить и поставили вместо мачты, сшили паруса. Плыли-плыли, и судно прибило к курильской землице. Вошли мы в устье какой-то реки и стали по ней подниматься. Так и дошли до поселения курильцев. Туземцы нас испугались, но на другой день прислали человека – видно, для переговоров. Мы не понимали его слов, и решили написать на бумаге, кто мы такие и откуда пришли. Отдали бумагу курильцу и знаками показали: отнеси, мол-де, к своим людям – может, кто из них знаком с хираганой?51 Он положил письмо за пазуху и ушёл. Наутро к нам приплыло на четырёх лодках двенадцать воинов. Они долго смотрели на нас, размахивали руками и что-то кричали. Мы подумали: приветствуют! И тоже в ответ замахали…
– Приветствуют! Как же! – усмехнулся Атласов. – Наверное, решали, как напасть на вас без большого для себя ущерба…
– Так оно и вышло, – кивнул Денбей. – К ночи приплыло сорок лодок, и воины открыли стрельбу из луков. Видим – дело неладное, и стали выносить курильцам ткани, железные ножи. Хорошо, сохранился хоть какой-то товар! Всё отдали – только бы не убивали. Туземцы, наверное, ничего не понимают ни в пшене, ни в рисе – разорвали мешки, понюхали зерно и разбросали по берегу. И вино, даже не попробовав, вылили. Бочки из-под него не выбросили – оставили, чтобы рыбу в них класть.
– Не видели мы, чтобы здесь рыбу в бочках солили, – удивился Атласов. – Они её кладут в ямы, а сверху накрывают ветками и травой. Когда та рыба измыловеет, несут её в корытца и заливают водой. В воду кидают горячие камни и крошат сушеных мухоморов…
– Знаю, знаю! – подтвердил Денбей. – Эту жижу они пьют и становятся хмельными. И меня с товарищами тоже потчевали, – он скривился, – но мы даже духа того питья перенести не смогли. Ели только коренья, травы да рыбу, если она свежей была…
– Не оттого ли ты такой худой?
– Насилу выжил, – вздохнул Денбей. – Не привычен я к такой грубой пище и дурному обращению…
– Почему ты один? Где твои товарищи?
– Двух мореходов, которые еще в пути ослепли от солёной воды, курильцы убили. Они презирают больных и слабых. А меня взял с собой один камчадал. Как диковинку какую-нибудь, зверюшку невиданную. И увёз в своё стойбище. Другие десять человек остались на юго-западном побережье Камчатки. Местные шаманы говорят, будто за ними приходили корабли и увезли их то ли в японскую, то ли в китайскую землю. Значит, в полонении остался я один…
Долго говорили Денбей и Атласов. И начальный человек вызнал у полоненника немало интересного о Ниппонии. Его, к примеру, удивило, что в Эдо есть ловцы кошачьих блох. Ну, что за ремесло! Человек, ему обученный, бродит по улицам с собачьей шкурой на плечах и зазывает: «А кому блох вывести? Вывозу блох!» Он распаривал шкуру в кипятке и обёртывал ею кошку или человека, нахватавшего блох. Насекомые от пара и сыпались на собачий мех. Ловец проворно их настигал и давил. А то ещё один промысел существует – «убогий странник». Пройдоха раздевается догола, только набедренную повязку оставляет, повязывает голову жгутом из верёвки и в таком виде бродит в зимнюю стужу по улицам. Он продавал желающим веера и бумажные полоски, которые в японской земле вывешиваются у входа в храмы. Считалось, что подобные «убогие странники» приносят в дом счастье и благополучие.
Толмач замучился переводить речь японца: на курильском наречии он изъяснялся плохо, постоянно вставлял слова из родного языка. И всё же Атласов узнал кое-что поважнее описания города Эдо и его жителей. Оказывается, Камчатка, как и сами камчадалы утверждали, – действительно не край света. Близ её лежат острова, где тоже живут курильцы, а за ними – Японское государство, и на нём свет тоже не кончается: дальше расположены другие страны, не менее удивительные и богатые.
Встречь Солнца
(Записки И. Анкудинова. Продолжение)
Интересно, что в трудах историков есть сведения о том, что собрав материал о низовьях реки Камчатки, Атласов повернул обратно. Именно тогда, за перевалом через Срединный хребет, он преследовал оленных коряков, которые угнали его оленей, и настиг их у самого Охотского моря. В «скасках» самого Атласова об этом происшествии говорится так: «И бились день и ночь, и… их коряков человек ста с полторы убили, и олени отбили, и тем питались. А иные коряки разбежались по лесам». Выходит, что аборигены не боялись «огненных палок» казаков? Во всяком случае, они не преклонялись перед пришельцами как индейцы перед испанскими конкисдадорами.
Потом Атласов снова повернул на юг и шел шесть недель вдоль западного берега Камчатки, собирая со встречных камчадалов ясак «ласкою и приветом». Еще дальше на юге русские встретили первых «курильских мужиков (т. е. айнов), шесть острогов, а людям в них многое число…». Казаки взяли один острог, «и курилов человек шестьдесят, которые были в остроге и противились, – «побили всех», но других не трогали: оказалось, что у айнов «никакого живота (т. е. имущества) нет и ясак взять нечего; а соболей и лисиц в их земле гораздо много, только они их не промышляют, потому что от них соболи и лисицы никуда нейдут» (элементарно: меха некому продавать).
От камчадалов Атласов узнал, что на реке Нане есть пленник, и велел привезти его к себе. Этот пленник, которого пятидесятник неправильно называл индейцем из Узакинского государства, как выяснилось позже, оказался японцем по имени Денбей. Атласов подробнейшим образом доложил потом в Якутске, что в Японии «соболей и никакова зверя у них не употребляют. А одежу носят тканую всяких парчей, стежыную на бумаге хлопчатой… К Каланской Бобровой реке приходят по вся годы бусы и берут у иноземцев (т. е у жителей Камчатки и Курильских островов) нерпичей и каланской жир, а к ним что привозят ли – того иноземцы сказать не умеют».
Петр Первый, видимо, узнав от Атласова о Денбее, дал личное указание быстрее доставить японца в Москву. Через Сибирский приказ была послана в Якутск «наказная память» – инструкция служилым людям, сопровождающим Денбея. Прибывший в конце декабря 1701 года «иноземец Денбей» – первый японец в Москве – 8 января 1702 года был представлен Петру в Преображенском. Переводчиков, знавших японский язык, в Москве, конечно, не нашлось, но Денбей, живший среди служилых два года, говорил немного по-русски.
