Они мило беседовали, в то время как я, не закрывая рта, смотрел на них.
Наконец, Маргарита Семеновна заметила на себе мой взгляд и что-то тихо сказала старику. Иван Тимофеевич обернулся, и, совершенно не узнавая меня, спросил:
— Вам чего, молодой человек?
— Мне? — переспросил я. — Мне ничего… Вы меня не узнаете, Иван Тимофеевич? — все же осмелился спросить я, всматриваясь в лицо старика.
— Нет, — удивился он и посмотрел на жену. — Нет, я никогда вас прежде не видел! Но откуда вам известно мое имя?
«Он меня не узнает! Вот, черт! Как же это может быть? Да как же!», — думал я в ту минуту.
А что я мог ему ответить? Если бы рассказать ему правду, он счел бы меня сумасшедшим. Кто поверит человеку, который станет говорить о том, что видел иную жизнь, в которой незнакомые люди были близко знакомы? Или сказать Ивану Тимофеевичу, будто жена его могла бы быть мертва, если изменить только одно маленькое обстоятельство. В подобный бред никто никогда не поверит! А того, кто об этом станет говорить, посчитают умалишенным.
Не находя ответа на вопрос старика, я брякнул первое, что пришло в голову:
— У меня в школе, в Питере был учитель физики Иван Тимофеевич, который очень похож на вас. Вы случайно не преподавали физику в школе №…?
— Нет, не преподавал, — смущенно ответил старик. Я местный.
— Ой, простите ради Бога! — состроив взволнованное лицо, сказал я. — Надо же так глупо обознаться! Простите еще раз.
— Ничего, — ответил старик.
Тут к нему подошел мужчина лет сорока пяти и поинтересовался:
— Что такое, папа?
— Ничего сынок. Парень перепутал меня с кем-то, но мы уже разобрались.
Я, улыбнувшись всем троим, схватил свой чемодан и понесся дальше. В голове была только одна мысль, связанная с женой Ивана Тимофеевича и с его сыном. «Вот чудо, — думал я, — она жива, да еще и сына ему родила! Как же это? Вот чудо!»
Восторгу моему не было предела… Вдруг затрещал мобильный телефон.
— Да, — тяжело дыша, сказал я.
— Гера, это мама! Ты чего телефон не берешь? Я уже волноваться начала! Ты доехал?
Голос мамы показался мне таким нежным, таким близким и родным, что я, не сдержав себя, дав волю эмоциям, заплакал.
— Ты чего, мальчик мой? — спросила мама. — Чего ты плачешь?
— Прости мама… Ты не в больнице?
— С чего мне там быть? — удивленно спросила мама. — Я здорова.
— Что с тобой, Герман? Почему ты плачешь?
— Я потом тебе все объясню, хорошо? Я не хочу работать в N! — крикнул я. — Ты меня понимаешь, мама? Не хочу я здесь работать! Я сейчас куплю билет и вернусь обратно в Питер!
— Но почему?
— Я потом тебе все объясню. А сейчас я куплю билет на ближайший поезд до Питера и все!
— Я не совсем понимаю тебя. Что случилось?
— Да, мама, случилось! — в исступлении кричал я. — Я вернусь и все расскажу. Дяде пока не звони. Я сам это сделаю. Хорошо?
— Хорошо, дорогой, как скажешь. Я буду тебя ждать.
— Все. Пока, — сказал я и повесил трубку.
«Значит, и с мамой все в порядке! Нет у нее никакой пневмонии! — В ужасе думал я. — Но как же это, Боже ты мой?!»
В здании вокзала людей почти не было. Человек десять сидели в ожидании своего поезда. Я поспешил к кассе. В окошке милая девушка с выразительными глазами продала мне билет до Санкт-Петербурга, на поезд, которой должен был отправиться через пятнадцать минут. Все складывалось, как нельзя лучше. Ждать поезда не пришлось. Это немного ободрило меня.
Прежде, чем идти на перрон, я почувствовал острую необходимость посетить туалет, который находился в цокольном этаже. Там меня ждал еще один умопомрачительный — в полном понимании этого слова — сюрприз.
Когда я спускался по лестнице вниз, мне навстречу поднимался Родин. Его гоголевская прическа и не менее гоголевское лицо заставили меня прирасти к стене. Он медленно поднимался вверх, не обращая на меня никакого внимания. Он даже не посмотрел в мою сторону. Родин был погружен в свои мысли, лицо его казалось задумчивым и спокойным.
«Он жив! — взорвалось у меня в голове. — Он жив! Спасибо тебе, Боже! Я не убийца! Как бы не сойти с ума? Я никого не убивал!»
Полупустой вагон встретил меня все той же духотой и затхлым кислым воздухом. Добравшись до своего купе, которое, кстати сказать, оказалось никем еще не занятым, уложив свой чемодан, я без сил опустился на сиденье и выдохнул. Но не тут-то было! Обратив внимание на столик, я увидел на нем лежащую газету «Известия», а на ней тот самый крестик с цепочкой, который я купил, как только приехал в N и который в порыве гнева сорвал с шеи сразу после разговора с игуменьей в монастыре. Удивлению моему не было предела. Я никак не мог сообразить, как этот предмет мог очутиться здесь? Ведь куплен он был, Бог знает где? До конца невозможно было объяснить, спал я или же неким чудесным необъяснимым образом очутился в будущем, которое могло бы произойти, если поменять лишь одно обстоятельство. Повернись все как-нибудь иначе, катастрофы было бы не избежать. Сомнений у меня уже не оставалось. Я был почти убежден в том, что этот Константин Константинович имеет к случившемуся самое прямое отношение. «Это дьявол! — врезалось мне в голову. — Это самый настоящий дьявол, который сыграл со мною злую шутку!» Но зачем? Для того, чтобы я убедился в его словах, в правоте его суждений о Боге, времени, пространстве?.. Это жестоко! Жестоко подобным образом доказывать человеку, что существует то, во что он раньше не верил!
Застегнув на шее цепочку с крестом, я, развернув газету, прочитал в ней такое, от чего волосы на моей голове начали шевелиться, а верхняя губа сокращаться в нервном тике. «Известия» были датированы концом сентября этого года, а на дворе было начало июня.
Текст был такой: «В городе N, … сентября произошло зверское убийство, подобного которому не совершалось уже давно. В шестом часу вечера неизвестный пришел в квартиру чиновника Родина Алексея Степановича, который с семьей собирался на отдых. Помимо хозяина квартиры, в ней находились его жена, пасынок, дочь и сын. По предварительным данным неизвестный был знаком с сыном Родина Алексея Степановича Дмитрием. Это обстоятельство стало известно со слов главного свидетеля по этому делу, консьержа Романа Николаевича. Консьерж заявляет, что Дмитрий сам позвонил ему по телефону и просил пропустить молодого человека наверх. Опираясь на свидетельские показания Романа Николаевича, можно сделать вывод, что прихода его ожидали. Консьерж утверждает, что неизвестный пробыл в квартире не более десяти минут. После его ухода, буквально через три минуты, на место прибыл наряд милиции и сообщил, что им поступил звонок из семидесятой квартиры. Мужской голос сообщил о том, что совершено убийство четырех человек.
Дверь в квартиру оказалась запертой снаружи. С помощью прибывшего на место преступления отряда МЧС все же удалось ее открыть. После чего сотрудниками милиции были обнаружены пять тел. Четверо, среди них две женщины и два мужчины, были зарублены топором и сложены на кровати в одной из комнат, а пятый, сын Родина Алексея Степановича был найден мертвым в кресле. Судебно-медицинская экспертиза показала, что смерть его наступила от передозировки героина. По словам СК при прокуратуре N-кой области, возбуждено уголовное дело по пункту а) и д), части второй, статьи 105 Уголовного Кодекса РФ, убийство двух или более лиц совершенное с особой жестокостью.
Со слов свидетеля был составлен фоторобот неизвестного. Подозреваемый до сих пор не пойман. В городе N введен план перехват».
Дочитав до конца, я опрометью вылетел из купе, и, у мусорного ящика изорвав на мелкие кусочки эту газету, вернулся обратно и сел на сиденье. Несколько минут я совершенно не мог соображать.
Спустя некоторое время мне в голову пришла лишь одна мысль. Я подумал о том, что до отправления поезда еще целых пять минут, а это значит, что мне хватит времени добежать до вокзала и купить там свежий номер «Известий».
Долетев до «Роспечати», я купил его и с радостью обнаружил, что в нем нет и намека на какое-либо убийство в городе N. На первой странице издания, датированного первыми числами июня, а не концом сентября, располагалось начало статьи о грузинском лидере Михаиле Саакашвили, в которой говорилось, что грузинская оппозиция окончательно запутала и Михаила Саакашвили, и своих сторонников и пр., что у большинства читателей вызывает скуку.
Свернув газету в трубочку, я уже спокойным, медленным шагом пошел обратно к поезду, которой вот-вот должен был отправиться. Чувство нервного напряжения стало улетучиваться. Паника прекращалась, а вместе с нею и дурные мысли о злой шутке Константина Константиновича. Откровенно говоря, мне до сих пор сложно поверить в то, что со мною произошло. Я даже почти убедил себя, что все это только сон, дабы не сойти с ума, поскольку сумасшествие иногда казалось очевидным и закономерным развитием событий, ввиду непрекращающихся попыток объяснить себе случившееся…
