— Плохи дела?
— Эти пальцы… Иногда это донимает меня. Я, должно быть, отморозил их однажды зимой, когда я ловил рыбу на этом траулере. Они часто причиняют мне страдания, но сегодня утром совсем худо.
Дэйв прыгает на палубе как хороший атлет, к которому вернулись силы. Он наслаждается солнцем, в котором купается навигационный мостик.
— Лили сказала тебе, сколько мы заработали?
— Она мне почти ничего не сказала, только то, как я отказался от ее кофе и как ты тряс меня, словно больного подкидыша, но безрезультатно.
— Двадцать две тысячи фунтов, здесь ты был прав. В отличие от черной трески это менее хорошая новость. И здесь я как раз не ошибся.
— Да?
— Есть трудности, из-за которых нам могут впаять штраф. Квота, на которую мы имеем право, составляет четыре процента от общего улова.
— И какой штраф?
— Насколько я знаю, не меньше пяти тысяч долларов. Их вывернут прямо из нашей доли.
— Мы не заработаем ни сантима за целый сезон, в котором потеряно оборудование, да еще и перевес трески, а ты смеешься. Более двух лет я пашу как животное ни за что.
Я присоединилась к Дэйву в кают-компании, чтобы съесть сэндвич.
— Как там Джуд? Совсем без сил после вчерашнего? — спрашивает он меня.
— Немного из-за этого. И к тому же у него болит рука. По его словам, он однажды отморозил пальцы.
— Он должен сходить в больницу. Сегодня после полудня нам нужно отвезти на завод остатки наживки, а еще порубить и выкинуть из маленького трюма весь лед. Если его рука пострадала ото льда, то он просто не способен сделать это.
— Да, он может подхватить гангрену, — отвечаю я.
Йан повел его в госпиталь. Спустя некоторое время они вернулись. Шкипер заорал, что нам пора ехать на консервный завод. У Джуда гангрены не обнаружили. Я спешу принести ему обезболивающее с кодеином, которое находится под моей подушкой. Он проглатывает три таблетки одну за другой, запивая из фляги, которую он вытащил из своей котомки. Мы вместе с Саймоном вручную разгрузили двадцать две тысячи фунтов рыбы, спали не более двух часов.
Стоя на коленях в трюме, я ломаю лед ударами лома. Я устала, возможно, не так сильно, как вчера, но достаточно для того, чтобы очень сильно захотелось спать. Мы выносим коробки с наживкой, которые разваливаются у нас в руках. Маленькие, вялые и скользкие существа исчезают в мутной воде трюма. Шкипер орет.
— Это не наша вина… — шепчу я.
Чтобы собрать кальмаров, мы бултыхаемся в солено-горькой каше, растаявшем льде, с размокшими коробками. Наши перчатки изорвались. Джуд делает перерыв все чаще и чаще. Его лицо искажается, как если бы он плакал.
— Позволь мне, — говорю я. — Нас достаточно много, есть кому заниматься этим.
Он упрямится. Дэйв подает помпу, чтобы откачать воду. Лед снова образовывается в глубине и на стенках трюма. Я выхватываю из рук Джуда лом.
— Позволь мне сделать это! — говорю я громче.
Он колеблется лишь мгновенье, затем возвращается на палубу. Вскоре только я остаюсь в дыре корпеть над последними ледяными корками. Холод терзает мои пальцы, ощущение такое, как если бы ногти были сорваны.
— Лили! Выходи оттуда сейчас же, с работой покончено, — позвали меня сверху. Но я не могу остановиться. У меня еще много сил.
— Иди завтракать, Лили!
Я высовываю голову из своей темной дыры. Снаружи светит солнце. Я щурюсь. Меня окружают шкипер, Дэйв и Джуд, Саймон. Я смотрю на них четверых, на одного за другим, и мной овладевает смех, радость ободряет меня, хочется упасть, запрокинув голову к летнему небу. Я закрываю глаза. Когда я их снова открываю, мужчины по-прежнему стоят надо мной. Они пристально смотрят на меня всё с большим и большим удивлением, которое становится похожим на нежность.
— Хорошо, Лили, что есть такого смешного там в глубине?
Йан и Дэйв хватают меня за запястья — каждый со своей стороны — и вытаскивают из трюма на вытянутых руках. Когда меня подняли в воздух, веселье снова овладело мною.
— Я взлетаю!
Мы отвязываем корабль. «Мятежный» набирает обороты. Я сажусь на пятки напротив фальшборта. Солнечный свет преломляется в капельках воды и сушит мою кожу. Под штанами из мягкого хлопка, которые когда-то были белыми и походили на вторую кожу, мои мускулистые ноги. Они ощущают жар лета. Я закрываю глаза. Когда я их вновь открываю, то вижу Джуда, сидящего на корточках в нескольких метрах от меня. Мои длинные бедра — это бедра женщины, могу поклясться, он это понял.
— Солнце — это здорово, — говорит он.
Погода изменилась, как только мы вернулись в порт. Начал капать мелкий дождь. С запада, где он уже захватил горы, к нам движется туман. Понемногу набережные заволакиваются туманом. Йан вышел. Мы снова принялись за работу.
— Бьюсь об заклад, что мы последние, кто продолжает так горбатиться.
— Такое бывает.
— Сколько крючковых снастей нам осталось сделать?
— Тридцать.
— Это немного.
— Нет, но нужно их сделать.
— Завтра же мы отправляемся тралить оборудование?
— Да. Опять надрываться ни за грош. Меня удивляет, что нас снова тянет туда.
— Я не смогу отвезти свою подружку на Гавайи, это точно, — говорит Дэйв.
— Не в этот раз… Полагающаяся мне доля составляет одну часть и половину, а твоя? — спрашивает Джуд, прервав свою речь. Он стоит, зябко скрестив руки и поставив пятку на стол, одно бедро прижато к груди.
— Такая же, как и твоя. Впрочем, я здесь не старожил, скорее ловец крабов.
— Нельзя сказать, что это позволило тебе проявить себя наилучшим способом.
Моя душа мертва, я в плену печали. Я внезапно поняла, что это не будет длиться вечно, что это не будет длиться долго, — жизнь на борту, мужчины, корабль. Скоро всё должно закончиться, я буду без крыши над головой, с раскрытой душой. Рабочий день затягивается. Саймон зевает. Он навеселе в полумраке навеса. Вечер, стало быть, никогда не наступит.
— Без сомнения я едва наскребу себе на обратный билет, — говорит он.
— Верно, что тебе заплатили половину доли?
— Йан сказал мне это, когда я сел на судно.
— А я, наверное, получу четверть доли, — говорю я.
— Это будет несправедливо, — говорит Дэйв. — Ты отпахала столько, сколько и мы, и отстояла на вахтах так же, как и другие.
— Да, — говорю я, — это будет неправильно. Во всяком случае, что касается ловли трески… Что касается ловли палтуса, я молчу.
Саймон не говорит ничего. Джуд тихо сидит за столом. Я бросаю рыболовные крючки, загнутое шило и смотрю на них:
— Я дешево стою, да?
— Я говорил об этом не для того, чтобы ты сердилась, Лили.
На меня мгновенно навалилась усталость. Я ошиблась, когда посчитала, что смогу стойко все это перенести.
— Мне собираются дать денег только на карманные расходы… Наверное, эти руки, пугающие мужчин, не выглядят как руки труженицы? Тогда почему мне говорят, что я вкалывала быстро и хорошо, и почему Гордон и Джейсон хотят, чтобы я оставалась на их корабле? Может, потому что я недорого стою?
— Лили, я не это хотел сказать…
Я бросаю свои перчатки на стол. Возвращаюсь в кают-компанию. Разделив волосы на пряди, я долго их расчесываю. Они волнами ниспадают на мою спину. Я прохожу в каюту, беру свои доллары, меняю свой свитер на мой любимый, «Fly till you die»[17]написано на нем сзади. И выхожу. Я прохожу перед мужчинами, высоко держа голову, со свободно развевающимися, как грива, волосами. Ни разу не взглянув на них, я покидаю корабль. Идет теплый дождь. На душе тяжело. Пусть поработают без меня. Я иду по сияющему доку в зеленых сапогах, которые дают мне почувствовать, что они очень большие.
Я выпила два бокала пива, глоток за глотком. Я вышла. Я пошла вдоль торговых мест до бара «На судне», битком набитого старого бара. Я пробралась к большой стойке, потемневшей от грязи, и села около невозмутимой старой индианки, потягивающей свою маленькую рюмку водки. Мужчины горланили морские песни. Другие склонились над стаканами — и я не вижу их лиц. Настолько темно, что с трудом можно было распознать голых женщин на картинах, сливающихся во мраке стен.
Официантка идет ко мне. На ее замученном лице по-прежнему очень яркие, вызывающие румяна. Мы улыбаемся друг другу. Она меня узнала.
— Один бокал «Rainier», пожалуйста.
Она мне его подносит и вместе с пивом ставит на стол маленькую рюмку шнапса, который я не люблю, но который выпиваю залпом, прежде чем она повторит снова.
— Иди ко мне, — говорит она, — нужно время от времени выходить из мира мужчин. Они не сделают тебе подарка после того, как заберут твои силы, чтобы заработать себе доллары, и твой зад, чтобы доставить себе удовольствие. Они не миндальничают, поверь мне.
— Они собираются заплатить мне четвертую часть от доли.
Она взрывается:
