– Видите колпак, доктор Кренц?
Я киваю.
– Мы уверены в двух вещах: индеец, разворачивающий свой плащ перед епископом, в колпаке, а тот, чье отражение я обнаружил в зрачке переводчика, тот, четырнадцатый, без колпака. Получается, что посланником Пресвятой Девы является Хуан Бернардино, и именно его следовало причислять к лику блаженных.
Я потрясена услышанным:
– С кем вы говорили по телефону, Кевин?
– С кардиналом Фабиани.
Это признание в двуличности, которое он оброняет с такой легкостью, застает меня врасплох.
– Вы хотите сказать, что у нас с вами один и тот же заказчик? Что вы втихаря работаете на адвоката дьявола?
Он поднимает палец, чтобы поправить мою формулировку:
– Я работаю на историческую точность, Натали, в рамках сверхъестественного феномена, который от этого тем не менее не становится менее правдоподобным. Напротив. Хуану Бернардино тоже явилась Пресвятая Дева. Ему-то она и поведала свое имя «Гваделупская». Она исцелила его от чумы и послала к епископу, поскольку Хуану Диего удалось ускользнуть. Из этого можно с большой долей вероятности заключить, что именно дядя пошел нарвать роз. По дороге он встречает племянника, возвращающегося из Тлатилолко вместе со священником для совершения последнего причастия, и говорит ему: «Матерь Божья исцелила меня, пойдем, расскажем об этом епископу». Продолжение вам известно. Только вот, согласно моим увеличениям, изображение Девы проявилось на тильме Хуана Бернардино, а Хуан Диего, с непокрытой головой, наблюдал за происходящим со стороны, о чем свидетельствует его отражение в зрачке переводчика.
Он щелкает от одной картинки к другой, чтобы я могла сравнить оба силуэта в искусственном цвете.
– Ваша теория все-таки не слишком убедительна, – замечаю я.
– Монсеньору Фабиани как раз и не требуется слишком уж… убедительное опровержение.
– Как же ему удалось завлечь вас в свои сети?
– Вне всякого сомнения, так же как и вас. В прошлом месяце он пригласил меня на обед, поделился со мной своими опасениями, смог найти нужные слова. Я уже был направлен на это задание Конгрегацией обрядов: он посчитал, что мне будут чинить меньше препятствий, предполагая меня в лагере «сторонников». В то время как вы должны были послужить козлом отпущения.
– Но это омерзительно!
Он, кажется, не меньше меня удивлен этим невольно сорвавшимся у меня с губ криком души. Почему я так отреагировала, во имя кого и на благо чего?
– Вы должны понять позицию Ватикана, Натали. Они не могут причислять к лику святых кого попало, особенно когда есть сомнения относительно его личности. Возможная ошибка на долгие века поставит под сомнение саму возможность чуда. Единственное, что имеет значение, – это навеки отпечатавшееся на плаще изображение Пресвятой Девы. Не имя владельца.
Я валюсь на кровать, сбитая с толку этой развернутой у меня за спиной стратегией.
– Почему же тогда все тексты указывают на Хуана Диего? Зачем ему было вводить всех в заблуждение целых семнадцать лет? И зачем самому епископу Мехико было покрывать этот обман?
Кевин подсаживается ко мне и, улыбаясь, проводит пальцем по сборке моего платья, на колене.
– Потому что Хуан Бернардино не был достойным доверия свидетелем. Поговаривали, что он облапошил нескольких продавцов циновок, и потом, исцеленный или нет, он все-таки подхватил чуму…
– Он собрал бы меньше выручки?
– Богомольцы побоялись бы подхватить чуму, как от него, так и от его плаща. Впрочем, это лишь предположения… В любом случае он был слишком стар; он умер бы до того, как его выслушали следователи из Мадрида. При любом раскладе Хуан Диего был лучшим выбором. Не имея ни малейшего желания оскорбить Деву, тогдашние церковные власти расценили, что она просто ошиблась избранником.
Я не нахожусь, что сказать: я разочарована, предана и одновременно меня охватывает необъяснимое чувство ликования. Лучше мне пойти спать.
– Вы не остаетесь? – удивляется он.
– Зачем?
Его неясный жест можно истолковать как угодно.
– Мне кажется, я стал чувствовать себя гораздо лучше, с тех пор как познакомился с вами.
Я отвечаю, что очень рада за него, беру свои вещи и возвращаюсь в свою жизнь.
* * *
Не принимай это близко к сердцу, Натали. Я тоже не ожидал такого поворота событий и не знаю, как это скажется на моей судьбе. Как видишь, я так сосредоточился на тебе, что ни единой минуты и не заподозрил, что адвокат дьявола держит в запасе еще один козырь. Так я никогда и не привыкну к людской хитрости.
Что же теперь будет? Заставит ли отказ от моей канонизации моих верных почитателей отвернуться от меня? Исчезнет ли наконец мое отражение из глаз Девы? Вырвется ли из своего чистилища, чтобы сменить меня на тильме, мой бедный, так часто безвинно оговоренный дядя? «Святой Хуан Бернардино»… Как хохотали бы наши тогдашние соседи, услышь они это…
Если, конечно, что весьма маловероятно, плутовство кардинала Фабиани к чему-нибудь приведет. Провозглашенная святой или нет, моя душа останется прежней, а моя судьба неизменной: сменится Папа, помолодеют кардиналы, Ватикан по-прежнему будет мнить себя пупом Бога, и люди в печали продолжат взывать к моему плащу, даже если официально он перейдет моему дяде.
Изображение Богоматери выдержало все; оно сумеет пережить смену владельца.
Как бы там ни было, ты очень помогла мне, Натали, и я чувствую, что ты уже не совсем та, что прежде. Мой путь кончается здесь, но твоя история продолжается. Береги себя, милая сестричка. Боюсь, что теперь, став для тебя лишь делом, сданным в архив, я не смогу присматривать за тобой так, как бы мне этого хотелось. Неразрешенной загадкой, смятением, которое будет преследовать тебя еще некоторое время, я благодарен тебе и за это. Но, как ни крути, делом, сданным в архив. У тебя есть твоя жизнь, у меня – моя смерть.
Чтобы наше общение продолжалось, тебе следовало бы попросить меня о чем-нибудь. Конечно, не в моих возможностях исполнить саму твою просьбу; единственное, что я смогу, так это отослать тебе энергию, которую ты сосредоточиваешь на мне, усилить твое биополе, твою уверенность в себе, как это происходит с теми, кто молится мне; помочь тебе понять, что только при жизни человек властен влиять на свою судьбу. Чего сам я не сумел сделать вовремя и за что расплачиваюсь своей тоской.
Нет сомнений, я выполнил миссию, возложенную на меня Пресвятой Девой: добиться от епископа возведения часовни. Нет сомнений, на протяжении семнадцати лет я доносил до людей переданное мне послание любви: «Я сострадающая вам мать, мать тебе и всем вам, составляющим единое целое на этой земле, любящая мать всему людскому роду, который взывает ко мне, ищет пути ко мне и исповедуется мне. На этом месте я буду внимать их плачу, их грусти, дабы исцелять их, избавлять от всех их страданий, горестей и напастей…» Сотни и тысячи раз я повторял эти слова и видел, как они действуют на людей; я служил связующим звеном между небесами и людьми и больше ничего не просил для себя, столь был доверчив, столь был уверен, что обещанной Девой наградой станет воссоединение с моей ненаглядной женой в раю… И я перестал действовать, полагая, что впереди у меня целая вечность, даже не подозревая тогда, что вечность – это бездействие.
Не сдавайся, Натали. Не поддавайся отчаянию, как я поддался оптимизму. Может быть, я не был конечной целью твоей поездки сюда. Может быть, тебя просят о чем-то ином, твое присутствие требуется не только ради только что обнаруженных тобой и внушающих тебе отвращение интриг. Моя милая подруга, кому, как не мне, понять тебя? Ты чувствуешь, как тобой управляют, словно бесполезной марионеткой, которая должна была предстать на сцене и отвлекать внимание от происходящего за кулисами истинного действия. Но не останавливайся сейчас. Дай выход этому чувству. Сделай это ради меня.
Я, без сомнений, ошибся в том, чего должен был ожидать от тебя. Я думал, что шоры на твоих глазах спасут меня, а получается, что, может быть, только освободившись от них, ты обеспечишь мое спасение. Если мне удастся помочь тебе, если мы оба допустим мысль, что эта помощь возможна, вероятно, тогда мы сможем найти выход каждый из своего тупика.
* * *
Добрый день, это Гвидо Понсо, я вас не разбудил? Они отпустили меня сегодня утром, я внизу у стойки администратора, мы можем увидеться?
– Зачем?
– У меня есть для вас одно послание, Натали. И у вас есть кое-что для меня. Разве нет? Мне стало известно, что экспертиза прошла вчера вечером.
Немного подумав, я назначаю встречу на шестом этаже, на террасе бара, и возвращаюсь сгонять остатки бессонницы под душ.
Он ждет меня перед наперстком кофе, с мстительным видом поясняет, что в Мексике единственная разница между эспрессо и кофе по-американски заключается в размере чашки. Еще бледнее, чем во время нашей последней встречи, все в тех же черных очках, в помятой рубашке и с небритыми щеками, он, с трудом сдерживая нетерпеливую дрожь, интересуется, смогла ли я взять образец волокна. Я достаю из кармана маленькую бутылочку текилы из мини-бара, содержимое которой вылила в раковину. На дне лежит выдернутая мной из гостиничного халата нитка. Он разглядывает бутылочку на свет, покусывает губы, спешно прячет ее во внутренний карман куртки и с глубоко взволнованным видом трясет мне руку. Это счастливейший день в его жизни. Он отстраняется, он волнуется, он призывает меня проявлять бдительность: моя жизнь теперь в опасности. Чтобы сделать ему приятное, я отвечаю, что его тоже. Вздрогнув и отмахнувшись, он отвечает, что ему не привыкать, и спрашивает мой электронный адрес, чтобы отослать мне результаты, как только образец будет датирован радиоуглеродным анализом.
