— Чудно у тебя! — пробормотал ошеломленный Петр. — Никогда такого не видал… Бабы голые… А ты зачем их рисуешь? Я все никак понять не могу, почему все художники так любят их малевать?
— Не малевать, а раздевать, — поправил его Виктор, разливая водку. — Две большие разницы, как говорят в Одессе. Художники, друг, все сексуальные маньяки от природы, соблазнители по натуре и насильники по духу. Пока своего не возьмут, не успокоятся! Богема! Слыхал?
— Не слыхал, — растерянно сказал Петр, бочком присаживаясь к столу. — А ты всегда днем пьешь?
— Не всегда, но часто, — пооткровенничал Виктор. — Ну а ты, дружище, дело пытаешь али от дела мотаешь? Ты чего за мною ходишь, как приклеенный? Узнал, поди?
— Узнал, — еще тише сказал Петр и опустил голову. — Как только увидел… И ты меня тоже признал сразу…
— Есть такое дело, — согласился Виктор. — В два счета! Только из этого факта, приятель, еще ничего не следует. Мало ли кого я в своей жизни узнал на свое горе и несчастье!
Петр в некотором замешательстве помолчал и робко пригубил стакан.
— Пей и ешь! — великодушно разрешил Крашенинников. — Жри на всю катушку, раз пришел! "Тебе — половина, и мне — половина!" Что ты как каменный гость? А чего-то с тобой кореша твоего не видать? Бутылку бы втроем запросто разверстали!
Петр беспокойно заерзал на стуле.
— Толика? — неуверенно спросил он.
— Ну, может, и Толика, уж не помню теперь, — развел руками Виктор. — "Железного дровосека". Наркоты, что ли, он ненароком нюхнул многовато?
— Засветился он, — нехотя объяснил Петр. — Попался на фальшивых накладных в магазине. Говорил я ему: дело опасное! С бумагами лучше не вязаться!
— Это факт! — согласился Виктор. — С людьми куда спокойнее: пришил — и гуляй, Петя! Или Толик! И чего: сидит он теперь, поди?
— Да нет, — так же неохотно ответил Петр. — В одиночке три года назад повесился… Недосмотрели.
— Не дожил, значит, до победы, — сочувственно сказал Виктор. — Прими мои соболезнования… Ишь, бедолага! А на вид таким железным казался! Жаль! Смотались бы мы сейчас втроем на Клондайк, глядишь, золотишка бы себе намыли… Паспорта нынче не проблема.
— Ты про какую победу? — недоуменно спросил Петр.
— Ну, до освобождения, — пожал плечами Виктор. — А ты, я смотрю, туповат, браток, вроде моей второй жены Анны.
Петр вдруг снова заулыбался.
— Имя хорошее, — пробормотал он. — А где она сейчас у тебя?
— А где ей быть? — Крашенинников сделал еще один глоток из стакана и закурил. — Дома, с пацанвой сидит. Меня проклинает. Денег мало, пьяница, развратник — то да се… Давно плешь мне проела. Сам, небось, знаешь, как это бывает. Плохо живем! Мрак!
Петр участливо взглянул на Виктора. Соболезнует…
— Ну, а ты, Петруха, женат?
— Не успел, — пробормотал Петр.
— Вот загнул! Времени не хватило? — удивился Виктор. — Так это быстро делается: раз, два — и готово! Уже весь по уши в дерьме! Полный атас! Нерасторопный ты, брат, как я погляжу. А этот твой, "дровосек железный", Толик, тоже не успел?
— Он успел, — вздохнул Петр. — Жена у него была такая хорошая, Лелей звали, и девчонка махонькая. Не знаю, как они теперь живут.
— Не утешаешь, значит, вдову? — засмеялся Виктор. — Нечуткий ты, Петруха! Слушай, что ты все жмешься, как неродной! Пей и ешь на халяву, вон еды пока навалом! Нелька вчера чего только не наготовила.
— А Нелька — это кто? — осторожно полюбопытствовал Петр.
— Да так, шалава одна, — неопределенно отозвался Виктор. — Шастают тут всякие приблудные… Еще не вечер, но первый тайм мы уже отыграли. Не обращай внимания, мелочи жизни. Ну, а чем же ты все это время занимался, Петро, если даже минутки не нашел, чтобы бабу уговорить? Небось, тоже воровал и по тюрьмам мотался?
Петр неожиданно обиделся, и лицо его потемнело.
— Ты ври да знай меру! — сказал он, потихоньку закипая негодованием. — Зачем мне воровать и сидеть? Я свой срок один раз отмотал, и больше туда неохота! Работаю теперь сантехником в РЭУ, деньги есть. Чего мне надо-то?
— Афоней, значит, будешь! — обрадовался Виктор.
Петр беспокойно завозился на стуле, с недоумением глядя на Крашенинникова.
— У меня как раз бачок протекает, не посмотришь? Бутылку я тебе уже заранее поставил! И ванна у меня ни к черту не годится! Я в ней сдуру кисти отмачивал, перепортил всю на фиг! А потом и вовсе выкинул. "Ну, а этот забулдыга ванну выпер на балкон…" Вознесенский обо мне лично написал. Не слыхал о таком?
— Не слыхал, — с уважением сказал Петр. — Прямо так о тебе и написал? Ишь ты! Да, а как тебя зовут? Сколько сижу, все не спросил…
— Бывает, — хмыкнул Виктор. — И я тоже хорош! До сих пор не представился! Позвольте отрекомендоваться, — он встал и шаркнул ногой. — Виктор Крашенинников собственной персоной! Завсегда к вашим услугам!
— Витюха, значит? — обрадовался Петр. — Хорошее имя!
Что он все так радовался именам? Забавный тип! Виктор сел и снова закурил.
— Куришь? — он подвинул Петру пачку. — Пользуйся!
— Дорогие! — почтительно оглядывая коробку, сказал Петр. — Богато живешь! За твои картинки хорошо платят?
— Есть такое дело, — пробормотал Виктор. — Жаль, Петруха, что я к тебе раньше не подошел: у меня выставка была на Кузнецком, пригласил бы тебя посмотреть. А теперь закрылась.
— Ну, ничего! — утешил Петр. — Другая будет. Тогда и приду!
Крашенинников пристально осмотрел его сквозь синеватый табачный дым.
— Значит, закорешили мы с тобой? — спросил он вполне утвердительно. — Это приятно! Уговорим бутылку-то? Еще одна имеется. Все за тебя решать надо…
Петр поежился.
— Пьешь ты много, Витюха! Даже я и то так сразу не могу…
— Ништяк, привыкнешь! — утешил его Виктор. — Зато у меня оправдание найдено, вот послушай:
Если я напиваюсь и падаю с ног —
Это Богу служение, а не порок.
Не могу же нарушить я замысел божий,
Если пьяницей быть предназначил мне Бог!
А квартирка-то своя имеется?
— Неужели! — тихо отозвался Петр. — Сам отделал всю и обставил!
— И баба есть? — Виктор по новой налил Петру и себе.
Петр как-то странно сморщился.
— Неужели… — пробормотал он без прежнего оттенка уверенности и гордости. — Да тоже крикливая попалась, вроде твоей Анюты, пью, дескать, я много, ругаюсь… Уйти все к кому-то грозится.
— Песня знакомая, — согласился Виктор. — А ты наплюй: все равно последние верные жены ушли за декабристами в Сибирь! И сколько сидим, я от тебя пока ни одного бранного слова не слыхал. Может, заливает подруга? Они все врать здоровы! И вообще, заметь, к вопросу о ненормативной лексике так просто не подступишься. Какая разница, нормативная она у тебя или нет? Главное, чтобы поступки твои были нормативные, жизнь нормативная, душа! А лексика? Тьфу! Поверхностный слой, как пыль на земле! Суть — в ее глубине.
Петр снова глянул на Крашенинникова с уважением.
— А твоя-то… скоро придет? — спросил он осторожно.
— Это ты про кого? — наморщил лоб Виктор.
Он уже начисто забыл свое сообщение о Нельке.
— Да вот, — неуверенно проговорил Петр, — Неля, что ли…
— А-а, эта! Старая клюшка! Орешек мне не по зубам — и так уже четыре коронки, — махнул рукой Крашенинников. — Ништяк, не бери в голову! Придет, не придет… Без разницы! Вот Танюша скоро появится, — он быстро глянул на часы. — Очень скоро, Петруха…
У Петра растерянно вытянулось лицо.
— Ты про Танюшу не говорил… Это у тебя еще одна, что ли? А Анна как же?
— Ну, ты даешь, Петр! — развеселился Виктор. — Я ведь тебе объяснил ситуацию: богема, развратники! И все такое прочее! Улет! Беда, Петруха, с творческими людьми. Настоящее наказание, стихийное бедствие — иметь с ними дело! А Таня, если помнишь, это та самая, которую ты тогда встретил со мной в лесу… Вместе со своим корешом.
— Таня… — прошептал ошарашенный Петр. — Так ее Таней звали…
— Ну да! — кивнул Виктор. — Только не талдычь, что имя хорошее: обрыдло, понимаешь? Смени пластинку!
Лицо у Петра стало на глазах меняться, темнеть от страха, съеживаться, сморщиваться… Он весь застыл на стуле, превратившись в мраморное изваяние алкаша, судорожно вцепившегося в стакан с водкой.
Крашенинников окинул его профессиональным взглядом. Неплохо бы сделать набросок, картина очень впечатляющая: строитель капитализма в России! Герой нашего времени! Коммунизм не состоялся, социализм создать не удалось, так теперь, глядишь, на буржуазном фронте чего-то получится…
— Так она не умерла тогда, что ли? — робко, неуверенно спросил Петр. — В лесу?
— Почему не умерла? — невозмутимо сказал Виктор. — "Уж если я чего решил, так выпью обязательно". "Какой бы мы красивой были парой, когда бы не было…", — он пристально взглянул на Петра. — Похоронили ее, браток! Но без меня. С двусторонней пневмонией я валялся, без сознания, с двумя вывихами и сломанным носом по твоей милости! С температурой за сорок! Чуть Богу душу не отдал! Но оклемался! Себе на горе, людям на беду!
