Иван Петрович не спеша оделся. Тщательно застегнулся на все пуговицы.
— Теперь выпустите меня отсюда, пожалуйста, Геннадий Александрович. Уж не сочтите за труд, сделайте доброе дело, — шутливо-иронично попросил он.
— Ключи, видимо, у Эвелины… Пойду все же позову ее.
— Нет, не стоит. Я видел, она их где-то здесь оставила. Нужно посмотреть внимательно. Вот же они, на подоконнике, за жалюзи лежат. Ну, тогда я пошел?
Проводив сыщика до входной двери и попрощавшись, Геннадий постучал в подсобку.
— Эвелина, ты здесь еще? Собирайся побыстрей! Я жду тебя на стоянке в своей машине.
Уже светало. Не хотелось ни о чем думать. Поскорее только отвезти девушку, а потом бултыхнуться в теплую постель, под одеялко, поспать хоть часок-другой.
— Геннадий Александрович! — нарушила затянувшуюся тишину вышедшая из машины возле своего подъезда Эвелина. — Мне очень неловко, извините, но я сумочку оставила в клубе, ключи от дома у меня в ней. Можно я сегодня до утра у вас побуду, а потом вместе поедем на работу? Потом, мне одной к тому же страшно оставаться после всего произошедшего. Да и чувствую себя совсем неважно. Заодно и расскажу вам многое из того, что еще не успела рассказать. Вы даже себе не представляете, что я вам расскажу.
— Ну конечно, конечно, Эвелина, о чем ты говоришь. Само собой разумеется. До меня отсюда рукой подать. Пять минут, и мы на месте.
— Как хочешь, но, думаю, после всего этого нам с тобой не мешало бы чего-нибудь крепенького выпить, — сразу же сказал Геннадий, входя в квартиру и раздеваясь. — Что ты больше любишь или хочешь сегодня — джин, виски, коньяк, водку?.. Что?
— Да то же, что и вы.
— Ну, тогда давай водочки, для телесного сугрева и обретения душевного равновесия и спокойствия. Идет? По одной стограммульке сейчас жахнем, а для второй я чего-нибудь закусить принесу. Садись, я мигом.
Эвелина и оглядеться толком не успела, как Геннадий уже вернулся в комнату с тарелкой бутербродов. Они вскоре лихо выпили по второй, а потом и по третьей «сотке». Пили молча, как на поминках. Пока наконец немного не расслабились и не стали приходить в себя.
— А дома я у вашей Аллы почему-то ни разу и не была, — первой разрядила тишину Эвелина, медленно, еле-еле ворочая языком. И так же медленно, молча, спокойно стала снимать с себя одежду. Сбросила спортивную кофту «Адидас», бюстгальтер, а уж потом принялась за брюки и трусики. Когда Эвелина сбросила с себя окончательно всю одежду, повернувшись к нему спиной, Геннадий ошалел. Через весь зад вплоть до самой спины у нее был жирным фломастером начерчен большой розовый крест. Точно такого же цвета, что и нецензурная надпись на ватмане с четверостишием любимой ее поэтессы.
— Боже мой, дорогая моя! Какой ужас! — только и проговорил мгновенно догадавшийся обо всем Геннадий. Больше ничего рассказывать ему о происшедшем уже было не нужно. Все стало ясно и так. Встав с дивана, он махнул еще сто грамм припасенного когда-то «Белого золота». А потом, подойдя к ней вплотную, обнял ее и начал жадно, с нескрываемой похотью целовать ее плечи, руки, ноги, поглаживая синяки и ссадины.
— Какая же ты, Эвелина, смелая, какая красивая, прекрасная и нежная, — не уставал повторять он при этом. — И как же я, дурак набитый, мог этого раньше не замечать, не видеть? — говорил и говорил он, поглаживая ее плотную спортивную попку с розовым крестом, целуя большую грудь, длинные стройные ноги, все в синяках и ссадинах, расслабленные руки, брови, глаза, распущенные волосы.
— Какой же я идиот, дебил проклятый, и только! Бедная, бедная девочка! Сколько же ты испытала за эти часы? Это все я виноват, больше никто, — повторял и повторял он.
— Я в ванну побегу. А ты не пей больше без меня и смотри не вздумай уснуть. Подожди меня. Я сейчас вернусь, долго не буду, у меня все тело болит, будто мешками с цементом меня колотили, — слегка отстраняясь от него рукой, прошептала потрескавшимися, воспаленными губами Эвелина.
«Ну и девка! Настоящий вулкан. Везувий, а не девка», — подумал Геннадий, с восхищением в очередной раз за несколько часов, что у него раньше крайне редко когда получалось, входя в Эвелину с какой-то неведомой для него страстью.
— Глубже, милый, глубже, — шептала она, царапая своими острыми коготками его большую мускулистую спину. — Давай, еще давай, — не унималась она, лаская его руками и губами, чтобы он не останавливался и не мог опомниться ни на минуту. Предлагая ему в себе все то, что он только пожелает. Лишь бы он не уходил и не бросил ее здесь одну.
— Ох! Ох! Ох! — вдруг раздался ее громкий хриплый возглас. — Я все! Кончаю… — Она медленно откинулась в сторону.
— Да, мой милый котик, киска, да, да, я тоже… — повторил тихо вслед за ней Геннадий.
Когда, обессиленные и измученные, они лежали обнаженные на постели и Геннадий уже начал засыпать, Эвелина вдруг совершенно неожиданно попросила его:
— Генусик, дорогой, давай еще выпьем немножко, а то я в таком состоянии, что никак в себя не приду. Тебе не ровен час еще и «неотложку» вызывать для меня придется, не дай-то бог. Ты не представляешь даже, каково мне сейчас.
Махнув прямо в постели, чуть подняв для этого голову, фужер водки и закусив только кружком лимона, который она съела с кожурой, Эвелина вдруг нежно-нежно коснулась пальцами его губ.
— Послушай, — сказала она практически шепотом: — «В беду я ноги ваши спиртом или слезами оботру. Я в дырки или полудырки прозрачной дудочкой зайду…» Как, нравится? Это моя любимая современная поэтесса Ольга Артемьева. Ее мало кто знает. А мне она своим авангардизмом нравится, попыткой выйти за привычный круг… Или вот еще, например, из ее сборника «Фью»: «Входите, пейте. Выпей чаю! Любви хотите или пить? Я вас почти не замечаю, И не могу без вас прожить…» А вот такое, как, например: «А я вам рты словами закидаю. Зеленкой вам накрашу нос…» Здорово, правда? Годится, да?
— Я думаю, что зеленкой тебе нос не мешало бы намазать, вон он какой картошкой раздулся, кровь, наверное, из носа шла. А кроме носа еще и ссадины на руках намазать бы неплохо, а уж попку твою крепкую тем более. Тебе удалось отмыть художества этого налетчика?
— Не совсем. Плохо фломастер смывается, к сожалению.
Спустя несколько минут и выпив еще по паре рюмок самого обожаемого на Руси напитка, Эвелина повернулась на кровати лицом к Геннадию и совершенно другим, спокойным и привычно-будничным голосом, абсолютно лишенным прежней романтики, вдруг проговорила:
— Ты ведь знаешь, Гена, что Алла твоя последнее время совсем голову потеряла из-за поисков вашей семейной иконы? Всего она мне, конечно, как ты догадываешься, не рассказывала, но говорила не раз, что именно она ее найдет, что добралась почти до самой цели. И еще о том, что когда найдет ее, то еще подумает, отдавать ли вам ее или нет. Очень хотела всем вам нос утереть. Родственников же твоих, сам знаешь, она ведь не очень-то любила, особенно сестру Ольгу. Она мне часто, кстати, о вас двоих рассказывала. Была уверена, например, что ты ее, что бы она ни выкинула по отношению к твоей семье, все равно, никогда не бросишь. Причем только из-за секса, как она считала. Говорила, что тебе безумно нравится секс с ней. Ты же ее лучше меня, конечно, знаешь, вернее — знал. Знал, конечно, и то, что мужики ее тоже только назло тебе, в отместку можно сказать, интересовали. А в самое последнее время она активно с Серегой-Албанцем любовь крутила, знаешь почему? Как мне, например, она не раз за последние дни говорила, потому что без Албанца ей к Вогезу покойному было не подступиться. Хитер, говорила, он уж очень. А Серегу она, как ей казалось, таким нехитрым способом к рукам прибрать надеялась. Считала, что тот поможет ей икону получить без особых осложнений. Вот так-то. Да видно, не рассчитала что-то впервые в своей жизни. А я думаю, Серега-то не так прост оказался, как Алла думала. Он тоже в свою собственную игру, конечно, играл. А ты, Гена, молодец. Боец настоящий. Как юноша все равно. Не зря она так тебя превозносила.
Сон как рукой сняло. Геннадий встал с кровати, нервно закурил. А потом стал голым расхаживать из одного конца комнаты в другой, закуривая одну за другой сигареты «Мальборо» из пачки на столе.
— Эвелина, не таись, скажи мне прямо, что ты конкретно знаешь?
— А я и не скрываю ничего, просто меня еще никто пока не спрашивал об этом. Так вот знай, что после убийства Вогеза в «Кольце» его ребята и дружбаны, которые у нас раньше паслись, в фитнес больше почти не заходили. Ветер для них совсем в другую сторону подул. Албанец же, как Алла мне говорила, все время хотел место покойного Деда занять. Да все не так просто оказалось для него. Знаю только, что именно он наводку Алле на местонахождение иконы вашей семейной дал. Я бы об этом, конечно, никогда и не узнала. Но я случайно совершенно услышала один интересный разговор. — Эвелина тут вдруг замялась, встала с постели, осторожно босиком прошлась по комнате, зажгла свет и подошла к столу, поцеловав в спину стоящего возле него с сигаретой во рту Геннадия. Потом сама налила себе маленькую хрустальную рюмку «Белого золота», съела очищенную заранее мандаринку и тоже закурила сигарету.
