Как и Сережа Рогачев. Красивый, наглый, белокурый, в улыбке вечная издевка, сестренку Вику кличет дурой и в шахматы играет ловко. К матери, которую звал Оленькой, относился с легкой иронией, отчима презирал. В школу почти всегда опаздывал, схватывал все мгновенно, получал либо двойки, либо пятерки — в равных количествах, давал одноклассникам сеансы одновременной игры вслепую и никогда не проигрывал. Они почти дружили, вода и камень. Уже студентами встречались по вечерам в каком-то учреждении на Варварке, где работала Оленька, сдвигали столы и до ночи играли в пинг-понг. Во взрослой жизни появлялся у Виталика с бутылкой вина и гитарой, пел, жаловался на ухабы партийно-железнодорожной карьеры. Попробовал зарабатывать переводом чего-то научно-популярного — Виталик с ним поделился. Перевод пришлось переписать, сказать ему об этом Виталик постеснялся и отдал гонорар. Они долго не виделись, а потом позвонил еще один одноклассник Володя Марков (см. еще ниже), неведомо где раздобывший его телефон, и сказал, что Сережа умер. На похоронах он узнал мать Оленьку, сестру Вику, но они его, конечно, не узнали.
Володю Маркова, неизвестно почему, Виталик называл дядюшкой, тот Виталика — племянничком. Он жил напротив школы в узкой длинной комнате, куда заходили прямо с улицы и где царил неистребимый неописуемый запах — вот говорю тебе и ощущаю его, но не могу найти подходящего сравнения. Запах этот Володя носил с собой повсюду. Когда через двадцать пять лет после школы они встретились на квартире Лили (см. еще ниже), Володя пришел с двумя бутылками коньяку. Он был респектабелен, благодушен и деловит. Виталик приблизился и понюхал воздух. Конечно, эффектнее было бы сказать, что сквозь дорогой одеколон и проч. его ноздри уловили… Нет, не уловили.
Алла, ах, Алла. Лицо грубовато-восторженное, на носу синяя жилка. Коротко остриженные ногти очень ее портили. Бедное белое платье, туфли тоже белые и бедные, хотя на каблуке. Огромная одышливая мать — Алла могла стать точной ее копией лет через тридцать, но не стала, умерла от рака прямой кишки, — так вот, мать очень любила Виталика, а еще любила Леонида Ильича Брежнева. (И это году в пятьдесят шестом, когда Брежнев-то был не больно важным… Так что любила бескорыстно, за красоту.) Школьный драмкружок, потом — студия в райдоме пионеров, потом — ГИТИС с третьего, что ли, раза, потом — областной драмтеатр. Он так и не видел ее на профессиональной сцене. Но только-только началась «Таганка», и она с истинной страстью, во время полуночных прогулок, шептала ему на ухо: «Плохой конец заранее отброшен, он должен, должен, должен быть хорошим!» Или пела негромко: «Ты представь, что это остро, очень остро — горы, солнце, пихты, песни и дожди». Очень рано вышла замуж за ударника школьного джаза, фамилия с корнем «рез», и как отрезало. Одна из их последних встреч была пламенной. Виталик утащил ее встречать Новый год к приятелю. То ли они успели встретить новый, то ли только проводить старый, но после какого-то бокала Виталик принялся доказывать всем присутствующим, что бенгальские огни — вещь совершенно безопасная, для чего поднес искрящийся стержень к еловой ветке.
Гасили елку и обои, залив всю комнату в коммуналке. Наглотавшись дыма, в саже и копоти, они с Аллой к утру кое-как добрались до ее дома. Она легла, а он сидел рядом и плотоядно смотрел — вид был жалкий и очень соблазнительный. Мама сопела за шкафом. «Одень меня», — сказала Алла. «Закрыть одеялом?» — «Ты меня взглядом раздел, а теперь одень». Это была единственная шутка, которую он услышал от Аллы. А еще он одел ее в свою пижаму, у себя на Псковском, когда она осталась на ночь и до утра они сражались с клопами, которые падали с потолка, ибо ножки тахты он предусмотрительно поставил в миски с водой.
А как-то его поразила внезапная дружба с Витей Сычевым: они играли в свою Швамбранию. У каждого было собственное государство, рисовали карты, писали конституции, воинские уставы, придумывали покрои мундиров, воевали, заключали мир, устраивали революции и перевороты. Всё — до восьмого класса, до совместного обучения. Потом Витя стал стричься в «Гранд-Отеле», первым в классе заузил школьные форменные брюки и научился танцевать стилем, то есть стоять, слегка раскачиваясь и привалив партнершу к своему организму. Они обсуждали с Виталиком достоинства ног Лолиты Торрес и Сильваны Пампанини. Сычев же повинен в одном эпизоде, вспоминать о котором Виталику до сих пор стыдно. Он встретил Витю в компании хлыщеватых ребят с антисемитским душком. Они поравнялись, и Витя, совершенно неожиданно, ударил Виталика в лицо. Довольно сильно.
Да, конечно, догнать, ответить, кулаком в морду, в морду… Пусть их много, но я должен…
Он струсил. И был сбит с толку. Настолько, что на следующий день, когда Витя как ни в чем не бывало заговорил с ним, Виталик ему ответил — как ни в чем не бывало. Потом уж рассказал о случившемся Володе Рассказову (ну как не рассказать Рассказову), очень в ту пору для него авторитетному, и услышал ожидаемое: «Друг — не друг, а такое спускать нельзя. Подойди и врежь». Ах, как это красиво. На перемене, при всем классе, под взглядами Лены, Аллы, Лили. «Ты, Витя, — гад!» И в морду. Или: «Вы, милостивый государь, — подлец!» И в ту же морду.
Он этого не сделал и, как выяснилось, поступил благоразумно. Когда много месяцев спустя в их с Витей разговоре, вполне мирном, хотя и лишенном прежней теплоты, всплыл этот эпизод, тот признал, что науськали его спутники: будто Виталик в присутствии девушек пренебрежительно отзывался о его набриолиненном коке. И слабо тебе дать в глаз жиду, предположили они. Не слабо, ответил Витя и дал. Тронутый такой откровенностью, Виталик, в свою очередь, сказал, что да, был растерян, но после консультаций с уважаемым ими обоими Володей собирался прилюдно дать в глаз ему, Вите, чего не сделал в силу того же коктейля из трусости и растерянности при явном преобладании первого компонента. «Я этого ждал, — сказал Витя. — Ты бы подошел и бил правой в голову, это совершенно автоматическое действие непрофессионала. Я бы ушел нырком и, выпрямляясь, ударил правой снизу в челюсть». Но откуда, спросил Виталик, такие познания? «Да я уже год занимаюсь боксом, второй разряд. — Потом добавил: — Юношеский».
Такой вот скрытный юноша, Витя. Отомстил ему Виталик довольно подло. Из армии Витя писал Лиле (см. по-прежнему ниже). У солдата тяжелая служба, сообщал он, так нужна ему девичья дружба. И присылал множество стихов собственного изготовления. Виталик сочинял на них едкие пародии, и Лиля отсылала их обратно, от своего имени. Вернувшись из армии, Витя собрал у себя друзей по службе и кое-кого из одноклассников. Выпили за дембель, еще раз за дембель, за подруг дождавшихся, помянули не дождавшихся — чтоб им, а потом густой струей пошла Витина поэзия. Через много лет, пытаясь собрать одноклассников, Виталик позвонил Вите и узнал, что тот уже три года как умер.
Володя Рассказов, складный такой, аккуратный, спокойный, в себе уверенный. И на гитаре он играл, и песни пел проникновенным баритоном. В рано развившейся завистливости Виталика он сыграл свою роль. На нем очень ладно сидела одежда, брюки легким изломом ложились на изящные чешские туфли — такие, за триста пятьдесят, для Виталика оставались мечтой до выпускного вечера. В каком-то школьном походе Володя за несколько минут научил его танцевать, да не что-нибудь, а танго — сама понимать, как это было важно. И в науках преуспел. К выпускным экзаменам они готовились вместе, то у Володи, то у Виталика. В его квартире — отдельной! — висела картина, Дюймовочка в чашечке цветка. Работа отца, красивого отставного полковника. Мама, всегда элегантная, надушенная, — в родительском комитете. Старшая сестра — студентка: Виталик запомнил очень сладкий поцелуй, но напрочь забыл, при каких обстоятельствах. И сдали они оба неплохо, получили по серебряной медали.
Пару раз они встречались, доцент МАИ, по-прежнему гитара и «Клен ты мой опавший». Уверенность, успешность, устремленность к солидной цели. Лет тридцать спустя звонок. «Телефон твой дала Лиля. У меня беда, у жены рак груди, очень нужны деньги, сам понимаешь». — «Еще как понимаю». — «Долларов двести, на две-три недели». — «Конечно, конечно». — «Я не смогу приехать сам, приедет сын. Ты не пугайся, он десантник, вид у него такой».
Приехал, копия Володи, но в четыре раза шире. Очень вежливый. Заверил, не позже, чем через…
Прошел год. Володя позвонил. Очень виноват. Непременно отдам. Не дашь ли еще двести?
Не дал.
Так вот, Лиля. Обворожила АНК, отчима, когда пришла к Виталику на день рождения. И ножка-то маленькая, и танцует правильно, и скромная. Как-то, уже после школы, сгоряча, Виталик пообещал Лиле жениться, если ей понадобится штамп в паспорте для распределения в Москве. И вот она звонит и спрашивает: готов выполнить обещание? А он — в кусты. И заблеял: мол, по-настоящему собираюсь жениться и как же теперь быть, не знаю. Тогда она с легкой грустью: успокойся, говорит, я обошлась. Проверить тебя хотела. Вот и проверила. А жаль, я лучше о тебе думала.
