Тетя уговаривала Тишку все-таки подождать, разобраться, узнать его получше. Но не действовали уговоры, в ответ Тишка однажды даже, озорно улыбаясь, спела ей: «А детей у нас будет пять, а может быть, даже шесть!»
Так и отыграли свадебку, на которой веселился весь их пятый курс, оглянуться не успели, как Тишка уже ходила пузатая и как будто всем довольная, веселая, а на вопросы, хорошо ли ей, счастлива ли она, отвечала: «А что, разве не заметно?»
Шоссе осталось наконец позади, Тетя свернула на участки и даже сквозь закрытое окно почувствовала: воздух изменился. Стал морознее, свежее, вкуснее. С легким привкусом дыма — кто-то топил печку. Хотя половина домов за высокими заборами были каменные, с башенками и отоплением, уже нового поколения. Окна Тишки-Бориного деревянного дома тепло горели. Тетя аккуратно поставила возле калитки машину, подхватила сумку с подарками, второпях купленными вчера на «Савенке», отодвинула засов, поднялась на крылечко, постучала в дверь железным кольцом. Тишка открыла ей — такая же солнечная, как всегда, в черной футболке, темной юбке до пят. Несмотря на то что Тишка лучезарно улыбалась, она явно с ног валилась от усталости.
На руках у нее сидел младенец в голубом комбинезончике — Саша. Они расцеловались, Тетя осторожно ткнулась губами и в Сашин затылок. Саша не возражал.
В доме вкусно пахло печеным тестом и антоновкой. Год выдался урожайный, и яблоки лежали повсюду, на полу холодной террасы на расстеленной газете, на широких подоконниках просторной кухни, в большой узловатой корзине под столом.
— Старших уложила, а этот еще должен закусить, но полчасика хочу его помучить, чтоб крепче спал, — говорила Таня, быстро двигаясь по кухне, с необыкновенной ловкостью, одной рукой (на другой сидел Саша) накрывая на стол.
— Мама! — послышался тонкий голос со второго этажа. — Мамочка!
— Ксюха, — определила Тишка, — никогда с первого раза не засыпает. Подержишь? Чтобы мне с ним вверх-вниз не бегать.
И протянула Тете младенца.
— Сашик, это моя лучшая подруга, Маринка, веди себя хорошо, — наставительно произнесла Тишка, а для Тети добавила:
— Он человеколюбив, ты не бойся, плакать вряд ли будет. А заплачет, покажи ему ложки, он их обожает.
И побежала наверх.
Саша оказался довольно тяжелым и каким-то нечеловечески теплым. Они все, что ли, такие в этом возрасте? Тетя осторожно посадила его на колени, лицом к себе. Мальчик смотрел на нее внимательно и довольно дружелюбно. Выпуклые Борины глаза, загнутые ресницы, нос-кнопка, по которой тем не менее было ясно — со временем Сашик будет носат. «Вы милашечки, вы букашечки, тара-таракашечки», — сказала Тетя и сделала губами «тпру». Саша замахал ручками, благодарно и восторженно улыбнулся. Она еще раз запрумкала губами, и Саша как-то странно хохотнул, попытался подняться на ножки, она поддержала его, прижала к себе. Они еще потпрукали и посеяли горох, Тетя даже запыхалась, но и Саша, попрыгав, обмяк, отяжелел и вдруг положил ей голову на плечо. Ты хочешь спать? Ты устал? Саша не отвечал и лежал молча. Голова у него была покрыта мягкими рыжеватыми и какими-то ненастоящими еще волосиками. Тетя погладила мальчика по голове, по спинке. Саша начал ерзать и устраиваться поудобнее. Она уже любила его. Любила и удивлялась: как можно было забыть, что младенцы так прекрасны? Так доверчивы? Что у них такой ясный взгляд? Она почитала Саше еще немного про козявочек, а он все лежал головой у нее на плече, но глаза не закрывал и, точно устав от того, что никак не может уснуть, приподнялся, захныкал, начал вырываться. Тишка все не шла. Тетя поднялась и стала ходить с мальчиком по кухне.
«Вот смотри, это — ложечка, ложка, называется “чайная”, ею едят варенье. Знаешь оно какое? Сладкое!» — говорила Тетя, протягивая Саше ложку, но Саша отвернулся и потянулся за Тетину спину. Тетя оглянулась — вот и мама!
— Все, уложила вроде бы окончательно, — сказала Таня. — Надеюсь. Теперь этого осталось укачать.
— Он клал мне на плечо голову, может быть, быстро уснет?
Тишка взяла младенца на руки, села за стол, начала кормить — Саша поймал грудь не сразу, обиженно вскрикнул, но тут же смолк, начал глотать молоко — жадно, гулко — мужик. Тетя слушала эти волшебные звуки: так отчетливо здесь все было слышно, в загородной тишине, которая все росла, плотнела, потому что Сашик сосал все реже, пока не стих. Откинулся назад, на Тишкину руку, засопел.
— Нам крупно повезло, — тихо засмеялась Тишка. — Теперь часов до шести можно расслабиться.
Она отнесла Сашу наверх, в его кроватку, и вошла в кухню другой — помолодевшей, освобожденной. Тетя так и бросилась к ней.
— Тишка, Тишка, как же я соскучилась по тебе!
Пока подруга варила, а потом разливала им в большие — на всю ночь! — чашки крепчайший кофе, пока раскладывала по тарелкам шарлотку, Тетя уже успела рассказать ей главное — про свою новую любовь, солнечную прогулку в парке, поток стихов и раздвинувшую ее мир постоянную радость, вечный греющий свет.
— Господи, наконец-то я по-настоящему люблю, люблю человека! — восклицала уже не в первый раз Тетя.
Но Тишка в ответ дважды спросила про Колю, пока не проговорила задумчиво, не глядя Тете в глаза, что вот и наступило время обернуться к Коле и ему посвятить все силы.
— Тишка? Ты, может быть, плохо слышишь меня? — изумлялась Тетя. — Коля — вчерашний день, на него и так было потрачено слишком много сил. Впустую! Ты не подумай, я ведь даже люблю его, он все-таки отец моего ребенка, и он мне дорог — но сестрински! Я люблю его как младшего, на много лет младше меня, брата, понимаешь? К тому же сводного, от другого отца, — Тетя улыбнулась. — Мы совершенно разные, он совсем другой, слышишь?
— Но одинаковых людей и не бывает! — горячо возразила Тишка. — И разве, Маринка, разве смысл нашей семейной жизни не в том, чтобы этого другого принять?
— Да нет, ты даже не представляешь себе. Он не просто другой, он… из другого теста. И муку на это тесто скребли по таким сусекам, глухим и дальним, тебе и не снилось. Вот вроде бы и институт человек закончил, и во всех этих железках разбирается, компьютеры чинит, почти интеллигенцией стал, но то и дело проскальзывает такое…
— Примеры, пожалуйста, — по-учительски свела брови Тишка, кажется, согласившись наконец хоть ненадолго встать на ее сторону.
— Да Тишка, да каждый день что-нибудь! — вскрикнула Тетя и на миг задумалась. — Да вот хотя бы недавно, были в гостях, возвращаемся, Коля говорит: «Сразу видно, хороший дом». Почему, спрашиваю. «Ты что, не заметила? у них в туалете так чисто!»
— Ну и что? — Тишка улыбнулась. — Это ведь тоже важно.
— Да про этот дом можно было что угодно сказать, дом-то был в японском духе. И кормили нас там необычно, жена этого приятеля моего — японка наполовину, мы сидели на полу, ели роллы, сашими, и мальчика там два, близнецы, очаровательные, развитые очень, на пианино нам играли, пьеску в стихах разыгрывали, но он будто вообще этого не заметил! Только что в туалете чисто… — Тетя закатила глаза.
— И все-таки пока ничего криминального.
— Хорошо, вот тебе еще. Ты же знаешь, — Тетя запнулась, — я хочу второго, второго ребенка, давно уж прошу, Коля ни в какую. А тут недавно и говорит, за завтраком воскресным, Теплый у мамы ночевал, строго так, насупленно: «Второй нам, наверное, действительно нужен, пригодится, если что». Я ему: «Если — что?» А он: «Если с первым что-то случится». Понимаешь?
— Понимаю. Ты просто фольклором не занималась — обычная крестьянская мораль. Работников в семье должно быть много, и лучше бы… — примиряюще заговорила Тишка.
— Это дичь, а не мораль никакая! — перебила Тетя. — Ну, раньше еще туда-сюда, раньше хотя бы понятно — один помрет, другие останутся, но мы-то живем сейчас. Медицина, Тишка, с тех пор серьезно продвинулась, а детская смертность по Москве снижается, я как раз недавно про это заметку правила!
— Что ж, издержки воспитания…
— Именно! — подхватила Тетя. — Твой Борька, разумеется, тоже другой, но в чем-то, самом главном, он свой. Он те же книжки читал в детстве, он из семьи, похожей на твою, мою. Боря — нашего круга, а Коля… Да я и всегда это понимала, но мне казалось, в неравных браках присутствует бодрящее, здоровое что-то, отличное средство против мутаций. Я почему-то уверена была: все зазубрины, несовпадения с годами сгладятся, стерпится-слюбится… откуда я только это взяла? Нет! — Тетя с отчаянием замотала головой. — Не стерпится никогда! Вместо этого все овражки, рытвины, которые в глупом юном возрасте так легко было перепрыгнуть, с годами только углубляются, превращаются в пропасти без дна. Да что говорить, Тишк… — оборвала она себя, — счастья, обычного человеческого или, если хочешь, женского счастья я не знала с ним никогда.
