В первой части своего труда Геродот как бы построил гигантский амфитеатр под открытым небом, в который поместил десятки, даже сотни народов и племен из Азии, Европы и Африки, а это значит — весь известный ему род человеческий, и сказал: «А теперь смотрите, ибо перед вашим взором разыгрывается величайшая мировая драма!» И все внимательно смотрят, потому что с самого начала происходящее на сцене принимает воистину драматичный оборот.
Старый Дарий, персидский царь, готовит большую войну против Греции, чтобы отомстить за свои поражения при Сардах и под Марафоном (один из законов Геродота: не унижай людей, ибо люди будут жить жаждой отомстить за унижение). Он втягивает в эти приготовления всю империю, всю Азию. Но в 485 году (отметим, что, возможно, именно в этом году родился Геродот), после тридцати шести лет правления, умирает. На трон не без помощи интриг восходит его молодой сын Ксеркс, любимое дитя жены, а теперь вдовы Дария — Атоссы, о которой Геродот говорит, что она держала в своих руках всю империю.
Ксеркс продолжает дело отца — подготовку к войне с греками, но сначала думает ударить по Египту, поскольку египтяне восстали против персидской оккупации своей страны и хотят провозгласить независимость. Перс считает, что подавление египетского восстания — дело более важное, а поход против греков может подождать. Так считает Ксеркс, а вот его старый кузен, сын сестры покойного Дария, очень влиятельный Мардоний, говорит: что там египтяне, идем сначала на греков! (Геродот подозревал, что Мардоний очень стремился к власти и хотел стать сатрапом завоеванной Греции.) Владыка, негоже, чтобы афиняне, которые много уже зла сделали персам, не понесли кары за свои деяния!
Геродот говорит, что Мардоний со временем убедил Ксеркса и подтолкнул-таки его на греческий поход. Тем не менее персидский царь сначала отправляется в Египет, подавляет восстание, снова обращает страну в рабство и только тогда собирается двинуться на греков. Он понимает всю важность этого предприятия и поэтому собирает совещание персидских вельмож, чтобы выслушать их мнения, и делится с ними своими планами покорения мира: Персы! <…> О деяниях Кира, Камбиса и отца моего Дария и о том, какие они сделали завоевания, вы сами прекрасно знаете и рассказывать вам не нужно. Я же по вступлении на престол всегда размышлял, как бы мне не умалить царского сана предков моих и совершить не меньшие, чем они, деяния на благо персидской державы<…> Ныне я собрал вас, чтобы открыть мой замысел. Я намерен, соединив мостом Геллеспонт, вести войско через Европу на Грецию и покарать афинян за все зло, причиненное ими персам и моему родителю<…> и я не сложу оружия до тех пор, пока не возьму и не предам огню Афины<…> Если мы покорим афинян и их соседей… то сделаем персидскую державу сопредельной эфирному царству Зевса. И не воссияет солнце над какой-либо другой страной, сопредельной с нашей<…> Ведь, как я слышал, дело обстоит так: на свете больше не останется ни одного народа, который осмелился бы восстать против нас, когда мы разделаемся с теми, о которых я сказал. Так мы наложим ярмо рабства и на виновных перед нами, и на невиновных.
После него слово берет Мардоний. Чтобы привлечь Ксеркса на свою сторону, он начинает льстиво: Владыка! Ты — самый доблестный из всех прежде бывших и будущих персов.. После этого ритуального славословия он старается убедить Ксеркса, что одолеть греков не составит никакого труда. No problem! — кажется, говорит Мардоний. Далее он утверждает, что греки не умеют воевать, что из-за невежества и глупости они воюют самым безрассудным образом<…> Кто же, в самом деле, дерзнет, о царь, восстать против тебя, если ты ведешь с собою всю мощь Азии и все корабли? Я убежден, что греки никогда не решатся на такую дерзость.
Среди собравшихся воцарилась тишина: Остальные персы между тем хранили молчание, не осмеливаясь возражать против высказанного мнения.
Да это и понятно! Представьте себе ситуацию: мы в Сусах, столице персидской империи. В прохладном тенистом зале царского дворца сидит на троне молодой Ксеркс, а вокруг, на каменных скамьях — вызванные персидские вельможи. Совещание поднимает вопрос последней битвы за мир: если эту войну выиграть, весь мир будет принадлежать персидскому царю.
Вот только поле этой битвы далековато от Сус: хорошим гонцам требуется три месяца, чтобы покрыть расстояние от Сус до Афин. Трудно даже представить операцию, осуществляемую так далеко. Но не по этой причине собравшиеся персы не осмеливаются высказать противное мнение. И хотя они такие важные и влиятельные, хотя и составляют верхушку элиты, они знают: живут они в авторитарном и деспотическом государстве, и достаточно одного жеста Ксеркса, чтобы у любого из них голова слетела с плеч. Вот и сидят они, испуганные, и вытирают пот с лица. Боятся подать голос. Настроение, должно быть, напоминает атмосферу заседаний Политбюро, во главе которого был Сталин: та же ставка — не карьера, а жизнь.
Однако нашелся и тот, кто безбоязненно возвысил голос. Это старик Артабан, брат покойного Дария, дядя Ксеркса. Правда, и он начинает осторожно, как бы оправдываясь: О царь! Не будь здесь различных суждений, не пришлось бы и выбирать наилучшее из них, а лишь принимать одно-единственное… И напоминает, что в свое время не советовал отцу Ксеркса, брату своему Дарию, выступать против скифов, полагая, что это плохо кончится. Так и произошло. А что уж говорить о греках! Ты, царь, желаешь ныне идти против людей, гораздо доблестнее скифов, которые, как говорят, одинаково храбро сражаются и на море, и на суше.
Он советует все как следует обдумать. Он критикует Мардония за то, что тот подталкивает царя к войне, и предлагает ему: Мы оба оставим наших детей в залог<…> Если поход царя окончится так, как ты говоришь, то пусть мои дети будут умерщвлены, а вместе с ними и я сам. Но если выйдет так, как предвещаю я, то пусть та же участь постигнет твоих детей и тебя самого, если ты вообще вернешься домой. Если же ты не согласишься с этим, но все-таки поведешь войско на Грецию, то я предрекаю тебе: когда-нибудь иные люди здесь, на персидской земле, еще услышат, что Мардоний, ввергнувший персов в бездну несчастий, погиб, растерзанный псами и птицами[28] где-нибудь в афинской земле…
Напряжение этой встречи растет, все понимают, что в игре сделана самая высокая ставка. Разгневанный Ксеркс называет Артабана малодушным трусом и в качестве наказания запрещает идти с ними на войну, а решение свое объясняет так: Никто из нас не может больше отступать. Сейчас речь идет о том, нападать ли нам или самим стать жертвой нападения: тогда или вся наша часть света покорится грекам, или их часть попадет под власть персов. Ведь при такой вражде примирения быть не может.
И закрывает совещание.
А с наступлением ночи Ксеркс стал мучиться словами Артабана. Размышляя всю ночь, царь пришел к выводу, что вовсе неразумно ему идти войной на греков. [Приняв новое решение,] Ксеркс заснул. И вот ночью, как рассказывают персы, увидел он такое сновидение. Ксерксу показалось, что перед ним предстал высокого роста благообразный человек и сказал: «Выходит, ты, перс, изменил свое решение и не желаешь идти войной на греков?<…> Нехорошо ты поступаешь, меняя свои взгляды<…> Каким путем решил ты идти днем, того и держись!» После этих слов призрак, как показалось Ксерксу, улетел.
С наступлением дня Ксеркс снова собирает совещание: он объявляет, что изменил свое мнение, и войны не будет. Услышав это, обрадованные персы пали к ногам царя.
Ночью, однако, Ксерксу во сне опять явился тот же самый призрак и сказал:…если ты тотчас же не выступишь в поход, то выйдет вот что. Сколь быстро ты достиг величия и могущества, столь же скоро ты вновь будешь унижен.
Напуганный этим ночным видением Ксеркс соскочил с ложа и через гонца вызвал к себе Артабана. Он рассказывает ему о ночных кошмарах, мучивших его с того момента, как он решил отказаться от похода на греков: когда я, опомнившись, изменил свое решение, мне не раз во сне являлся призрак и настойчиво запрещал следовать твоему совету. А теперь призрак удалился даже с угрозами. Если бог послал мне это видение и непременно желает, чтобы мы пошли войной на греков, то этот же призрак явится, конечно, и к тебе с таким же повелением.
Артабан пытается успокоить Ксеркса: Эти сновидения, сын мой, исходят не от богов. Ведь я гораздо старше тебя и могу разъяснить тебе сновидения, каковы они. Обычно ведь люди видят во сне то, о чем они думают днем. Мы же в последние дни только и были заняты этим походом…
Однако Ксеркс не может успокоиться, ночное привидение настигает его и велит ему идти на войну. Он предлагает Артабану надеть на себя царские одежды, сесть на царский трон, а потом ночью лечь на царском ложе. Артабан так и делает <…> и, когда после этого он отошел ко сну, явился ему во сне тот же самый призрак, что и Ксерксу. Призрак стал в изголовье Артабана и сказал так: Это ты стараешься всячески отговорить Ксеркса от походя на греков?<…> Так знай, ты не останешься безнаказанным ни в будущем, ни теперь за то, что тщишься отвратить веление рока.
