— Но его ведь тоже схватили…
— Это они для вида! Гад, еще революционером прикидывался! Надо было с самого начала держать с ним ухо востро.
— Сильвестре, — пробормотал Полметра упавшим голосом, — думаешь, лейтенант и вправду предал нас? Ведь его чуть не расстреляли как заговорщика…
Бородач не ответил. Он снова уставился на дыру, через которую в вагон просачивались жидкие пряди дыма. Арестанты погрузились в молчание. Вдруг колеса дробно застучали по мостику, вагон заходил ходуном. А через некоторое время поезд сбавил скорость и остановился. Громкий лязг буферов прокатился по всему эшелону. С платформы до заключенных опять донеслись чьи-то возгласы. Послышались визгливые голоса торговок алохой и лепешками, теперь женщины кричали где-то совсем под боком. Тусклые людские силуэты, облепленные вязким полумраком, поднялись— звон кандалов и проклятия слились воедино. Жажда свободы снова пригвоздила арестантов к щелям. Гамарра, припав к дыре, жадно глядел на улицу. Он напоминал человека, которого сложили вдвое. Перед его глазами на фоне лилового холма тянулись огромные казармы.
— Э-э, да мы в Парагуари, Сильвестре, — сказал он, не глядя на него. — Похоже, что нас здесь не высадят, а то бы наверняка открыли двери.
Бородач что-то невнятно промычал и с негромким оханьем заерзал на месте.
— Эх, сейчас бы жестяночку с алохой! — протянул Гaмappa, облизнув спекшиеся губы. — Я бы одним духом ее опорожнил!
К нему на четвереньках подполз другой арестант и, оттолкнув, занял его место. В полумраке вагона люди сильно засуетились, потные лица припали к щелям. Торговки алохой и лепешками проходили под самым носом у арестантов. Те протягивали к ним руки. Некоторые царапались и барабанили в стенку вагона, издавая душераздирающие крики.
Потом внезапно наступила минутная тишина, и все услыхали, как один из конвоиров, жуя лепешку, важно процедил торговкам:
— Сколько мы из-за них проторчали в болотах! Ничего, пускай теперь погниют в асунсьонской тюрьме или попробуют каторги в Чако. В другой раз неповадно будет… — Конец фразы он произнес невнятно.
— Но почему их везут в товарном вагоне! Ведь не скотина же! — возмутилась одна из торговок.
— Хуже скотины — настоящие бандиты, — заявил конвоир.
— Какие же они бандиты, если против властей выступили, che karaí? — удивилась женщина.
Заключенные ее не видели, но чувствовали, что она стоит совсем рядом, и старались изо всех сил ее разглядеть. Только ничего не выходило. Они лишь приметили, что у вагона начали скапливаться люди, которых, очевидно, влекло сюда не одно любопытство. Им казалось, что слова этой женщины встретили сочувствие у собравшихся. Конвоиры, не решаясь разогнать зевак, торопливо дожевывали лепешки и окидывали толпу надменными и презрительными взглядами.
— Да они ж наши земляки, такие же люди, как вы, — не сдавалась торговка.
— Смотри, как бы полковник Рамирес тебя не услышал, — не то в шутку, не то всерьез пригрозил конвоир женщине, мотнув головой в сторону казарм.
— Да я с твоим полковником на «ты» и за руку, — отрезала торговка. — Его жена и мате не станет пить без моих лепешек.
— Погоди, вот засадим тебя вместе с этими головорезами, — вмешался в разговор начальник конвоя, но его слова потонули в общем смехе.
Разговор разом принял иной оборот. Теперь это была откровенная перебранка между конвоирами и торговкой, в голосе которой все явственней проступали язвительные нотки.
— А с какой стати вы меня засадите! Может, хотите задарма поесть моих лепешек?
Торговка все ближе подходила к вагону, заметно выделяясь в этом человеческом круговороте, куда вливались новые и новые люди. Она оказалась немолодой толстогубой крестьянкой. Вечерний свет подчеркивал топорные черты ее смуглого лица. На голове стояла большая корзина, а из-под нее поблескивали лукавые глаза, в которых вспыхивали порой добродушно-насмешливые искры. Держа в руке жестянку с алохой, торговка с безразличным видом неторопливо остановилась у вагона.
— Говорят, этой ночыо жители Альто-Парана выступили против Вилья-Энкариасьон и Кай-Пуэнте… Выходит, весь юг взбунтовался? — спросила она, прикидываясь простушкой, встревоженной таким известием.
Заключенные переглянулись и бросили колотить по доскам.
— Слышите, Io’mitá! [54] — воскликнул Гамарра, стоя на коленях перед щелью, в которую просачивалась гарь.
Наступила тягостная пауза: только гремели кандалы да пыль неудержимо пробивалась в товарный вагон. Лица снова будто приросли к щелям, и тут заключенные услыхали, как начальник конвоя цыкнул на торговку:
— Ты бы лучше заткнулась, тетка. Дай-ка мне кувшинчик алохи.
— Почему не дать? Только разреши мне и арестантиков попотчевать!
Начальник конвоя чуть было не огрел ее прикладом, но спокойная женская уверенность обескуражила его, и он замер под сверлящим взглядом меднокожей торговки.
— Ай-ай-ай, такой молодой, ладный парень, а какой сердитый! Давай вели открыть вагон. Nei pue, che karaí![55]
Сильвестре Акино дал знак своим товарищам. На вагонные стенки обрушился шквал гневных воплей и ударов кулаками, — казалось, внутри вагона люди затеяли немыслимую потасовку. Колотили и цепями, даже куски рельсов пошли в ход. Темные лица заключенных прилипли к щелям. Они смотрели, как под крики толпы конвоиры и торговки махали друг на друга руками. Началась свалка. Прискакал галопом кавалерийский офицер: лошадь внесла его в самую гущу людей. Начальник конвоя кинулся к офицеру и, заикаясь от волнения, стал рассказывать о случившемся. Торговки с корзинами и полными алохой жестянками стояли напротив вагона, а за ними в ожидании теснилась толпа, в большинстве своем состоявшая из женщин. Толстогубая торговка алохой подошла к офицеру. Заключенные с восхищением следили за сдержанными, но настойчивыми жестами женщины, в которой чувствовалась душевная сила и доброта. Догадаться, о чем она говорила, было нетрудно. Офицер, выпятив грудь колесом и приподнявшись в стременах, растерянно озирался по сторонам. Заключенные понимали: торговка требовала от офицера того же, что и от начальника конвоя. Наконец офицер сдался и, судя по его недвусмысленному жесту, отдал приказ начальнику конвоя. Тот угрюмо вытащил из патронташа ключи и нехотя направился к вагону, откуда доносились приглушенные вопли, словно в огромном склепе разом воскресшие мертвецы стонали от мучительной жажды.
Кое-где вагонные стенки треснули и проломились, не выдержав мощного тарана, — узники били по доскам кусками рельсов. Но начальник конвоя вложил ключ в замок, и крики немедленно стихли. Конвоиры, вытянувшись шеренгой за спиной начальника, образовали кордон. Стояла такая тишина, что было слышно, как поворачивается ключ в замке и со скрипом отодвигается массивная дверь, которую немного заедало в забитых землей пазах. Арестанты изо всех сил налегали на нее — она отворилась, что-то протяжно запищало и захрипело, словно испускало от жажды дух.
Мягкий вечерний свет потоком хлынул в вагон и, точно огненный столб, ослепил измученных людей. Бряцая кандалами, они всем скопом кинулись к выходу, щурясь и жадно вбирая глазами закатный свет. Солдаты пытались загнать их прикладами обратно, но торговки загородили арестантов, поставив на пол вагона жестянки с алохой. Помогавшие торговкам ребятишки юркими обезьянами крутились под ногами. Трое конвоиров с грехом пополам навели порядок. И тут все увидели, как заключенные пили, — казалось, они пьют первый раз в жизни. Некоторые вонзали зубы в жестянку, алоха текла по перекошенным, одутловатым лицам. В одну минуту пол в вагоне сделался скользким и липким. Толпа глазела на то, как алоха сочилась сквозь щели в полу и стекала на землю. Сильвестре Акино решил напиться последним. Гамарра протянул ему жестянку, и он не спеша осушил ее до последней капли. Женщины оделяли узников пахучими золотистыми лепешками, и те жадно жевали их. Смуглая торговка, по требованию которой открылась тяжелая дверь, не отходила от вагона и подбадривала заключенных шуточками и прибаутками, будто перед ней были не арестанты, а шумная мужская компания в ярмарочной палатке, хватившая лишку на радостях. Ребята вытаскивали из вагона порожние корзины и жестянки.
На пороге казармы стоял толстяк в военной форме и, не отрывая глаз, следил в бинокль за происходящим. Очевидно, он и был комендантом гарнизона. Рядом с ним стоял офицер, приказавший открыть дверь, которая, впрочем, вскоре закрылась снова. Комендант вошел в казарму. Солдаты взяли на караул и застыли на месте.
Пассажирский поезд, задержавшийся из-за непредвиденного происшествия, медленно набирал ход, и вот состав уже мчался на полной скорости по склону Сер-ро-Леон, над которым неторопливо спускалась ночь
