— Тебе нужно где-нибудь переночевать, да? — зевнул Трэвис.
— Нет. — Я просто стояла в дверях. Теперь у меня ничего не осталось, огромное облако надежды стремительно из меня вырвалось. Я чувствовала себя лопнувшим воздушным шариком.
Он пожал плечами и сложил руки на груди.
— Ну а чего тебе тогда нужно? Ты выглядишь как уличная девка, понимаешь ты это? Ты выглядишь как чертова уличная девка. Хорошо, что тебя никто не подцепил.
Я заплакала. Я глотала слезы, но он их заметил.
— Господи Исусе! Не надо мне тут ничего устраивать. Лучше проходи. — Он отошел от двери.
Я точно знала одно: я хотела домой, но мои ноги понесли меня внутрь, потому что мои ноги не умели думать.
Комнатка была маленькой, с большим телевизором и музыкальным центром. Там стояли две одинаковые коричневые кушетки, а между ними — столик с пепельницей, кальяном и аккуратной стопкой журналов Rolling Stone. Окно прикрывали тонкие нейлоновые занавески, наводившие на мысль о подштанниках старой дамы. По замыслу они были белыми, в действительности же — серыми и неподвижными. В одном из углов, рядом с большим стеллажом, заполненным пластинками, был установлен вентилятор. В комнате пахло какими-то воскурениями. Я села на кушетку напротив окна. Трэвис развалился на другой. Я поймала себя на том, что рассматриваю керамическую грудь, стоящую на одной из музыкальных колонок. Она была полой, с дырочкой в соске, через которую можно было наливать воду.
— Это кувшин, — ухмыльнулся Трэвис. Я быстро отвела глаза в сторону. — Дошло? Кувшин. — Он испустил короткий пронзительный смешок.
Я смутилась, как будто он смеялся над моей грудью. Поэтому я просто уставилась на ковер. Думаю, чувство юмора мне отказало.
— Я знаю, что тебе нужно, — заявил он. — Тебе нужно дернуть.
— Что?
— Ну, в смысле, косячок. Чертовски помогает, когда тебе херово. — Он склонился к маленькому столику и постучал по кальяну. — Забью тебе травки, если хочешь.
Я неуверенно кивнула. Меня больше ничто не волновало так, как раньше: ни Тонкий Капитан, ни Париж. Я хотела успокоиться. Я хотела по-настоящему успокоиться.
Трэвис принялся за работу. Он растирал, забивал, суетился в поисках зажигалки.
— Ну, так я слышал, твоя мама уехала жить обратно во Францию.
— М-м-м, — сказала я. — Она там живет со своей семьей. С сестрой. — Я, прищурившись, посмотрела на Трэвиса. На самом деле я не хотела, чтобы он о ней так говорил, так, будто он имеет на нее какое-то право. Я вспомнила, о чем мне рассказала Айви. — Мама врала всем, Трэвис. И тебе тоже. — Не знаю, что заставило меня это сказать. Может быть, я хотела слегка пошатнуть и тот мир, в котором жил Трэвис.
— Ты че имеешь в виду, Манон? Че ты там говоришь?
— Она никогда не была актрисой. Она врала. Она действительно приехала сюда с театральной труппой, но она только костюмами занималась. Знаешь, она ведь приехала даже не из Парижа, а из городка под названием Пуатье. Она работала костюмершей. — Последнюю фразу я произнесла как старый горький пропойца и вдобавок к этому фыркнула.
Похоже, Трэвиса это нимало не огорчило. Он разразился диким хохотом.
— Очень может быть. — Он начал закладывать в кальян травку, с веселым удивлением покачивая головой.
Айви сказала, что папе тоже было все равно. Он написал письмо маминой сестре, потому что его очень беспокоили мамины депрессии. Сестра ответила и рассказала ему о маме всю правду. Сестра сказала, что их мать была алкоголичкой и умерла, когда они были маленькими. У мамы была связь с женатым мужчиной, в результате которой она забеременела. Она сделала аборт, после чего у нее стали случаться приступы депрессии.
Папа никогда не признавался маме в том, что знает правду. Ему было не важно, что она ему солгала, не важно, что она никогда не была актрисой. Все это не имело для него никакого значения, его никак не задевали ее поступки, он просто любил ее. Он любил ее так сильно, что позволял ей продолжать рассказывать о том, как она была актрисой. Он даже устраивал небольшие вечеринки, чтобы доставить ей удовольствие предаться этим воспоминаниям, побыть в центре внимания. Маме хотелось, чтобы все считали ее какой-то особенной, и это ей удавалось. Она могла притвориться кем угодно, и никто не собирался оспаривать это. Айви сказала, что маме каким-то образом удалось убедить и саму себя, судя по тому, как она держалась.
Это было единственным прекрасным свойством моей матери — ее артистизм. Это было единственным, чем я гордилась, единственным, что оправдывало ее необычное поведение. Айви сказала, что из нее в любом случае вышла бы превосходная актриса. Но это было не в счет.
Трэвис пододвинул ко мне кальян. Он был сделан из бутылки из-под минеральной воды и куска пластиковой трубочки. Я никогда раньше не курила, но видела, как это делал Эдди, поэтому я не стала говорить Трэвису, что я новичок. Наверное, это и так было очевидно, потому что он остановил меня, когда я начала пытаться это сделать.
— Нет-нет, придерживай резинку, видишь, вот здесь, вот так, большим пальцем.
Он выхватил трубочку у меня из рук, чтобы показать мне, как это делается. Я вовсе не была уверена, что я этого хочу. О боже, ну и вонища. Я должна была понять, что это плохая штука, хотя бы по тому, как ужасно она пахла. Я имею в виду, вот если бы вы предложили это в качестве корма голодным лошадям, смогли бы вы заставить их хотя бы просто к этому приблизиться? Сомневаюсь. У лошадей прекрасно развиты инстинкты. А вот мои инстинкты были притуплены алкоголем и разочарованием. Сначала одним, а потом другим.
Смесь отвратительно забулькала, когда я втянула в себя дым, который, казалось, как пуля, влетел прямо в мой мозг. Я почувствовала тошноту и головокружение разом. Моя голова начала вращаться. Под хохот Трэвиса я откинулась назад на кушетку.
— Голова едет, да?
Я кивнула и на минуту закрыла глаза. Моя голова от меня уплывала. Мне стало легче.
— Трэвис? — позвала я, когда немного пришла в себя.
— Ну? — Он готовил порцию для себя.
Я оказалась пригвожденной к кушетке. Голова моя была легкой, но тело было налито тяжестью. Я была рада тому, что так отяжелела, это поможет мне притормозить.
— Как ты думаешь, зачем Эдди написал на бумажке твой адрес?
Трэвис на мгновение замер и нахмурился, а потом начал кивать каким-то своим мыслям.
— А-а-а, вот как получилось, что ты сюда приехала. — Он прокашлялся, прильнул к кальяну и глубоко затянулся. Он держал дым в легких так долго, как только мог, а затем выдул его в виде длинной вонючей ленты.
— Может, потому что Эдди сюда собирался, в ту ночь, когда он… в ту ночь, когда произошел несчастный случай. Он ехал сюда. Ты что, этого не знала?
Я попыталась сесть, но меня от этого затошнило, и я повалилась обратно на кушетку.
— Да нет, они ехали на концерт. Гарри хотел послушать одну группу, — сказала я.
Трэвис поднял брови:
— Это Гарри так сказал?
— Ну да. Так он сказал.
Трэвис плюхнулся обратно на кушетку:
— Ну, значит, Гарри просто выгораживал твою маму.
— Ты это о чем?
— Я слышал, как твоя мать звонила Эдди. У нее была истерика. Не по моей вине. Не хочу показаться грубым, но она была той еще сучкой, с настроениями. Почти в ту же минуту, как мы сюда приехали, она начала жаловаться. Через пару недель она уже на все выкатывала свои чертовы глаза. Она звонила твоему брату, говорила, что я жестоко с ней обращаюсь. Наглая ложь. Ни разу на нее руки не поднял. А Эдди ехал, чтобы ее забрать. Я слышал, как она диктовала ему адрес. Она пошла и собрала свои вещи, и она прождала его всю ночь. Прямо здесь. На том самом месте, где ты сейчас сидишь. Нахохлилась на кушетке, как маленькая сова. А ты на нее похожа, знаешь это? Ты знаешь это? Только ты, конечно, помоложе.
Я ничего не ответила, и он продолжил:
— Во всяком случае, со мной она уже не разговаривала. Но я был рад, что она уезжает. Ей и не следовало сюда приезжать. Если хочешь знать мое мнение, у нее не все чертовы гайки хорошо закручены.
Впрочем, я не слушала Трэвиса. Я вспоминала тот последний раз, когда видела Эдди. Мы сидели на моей кровати, говорили о Гарри. Зазвонил телефон, Эдди вскочил, чтобы пойти и ответить на звонок. Он вышел из моей комнаты, а потом, потом — все. Он ушел, чтобы ответить на звонок. И уже не вернулся.
— Когда она ему звонила? Я имею в виду, в какое время? — Я чувствовала слабость.
— Да не знаю, в какое время. Вечером.
— А что же Гарри? Почему он тоже оказался в машине? — Мой голос таял.
— Может, просто был хорошим другом, я так думаю. Помогал ему.
— М-м-м. — Я не могла выдавить ни слова. Я видела, как слова формируются в моем сознании, как они, подобно маленьким насекомым, впиваются в какой фрукт. В большой, спелый, мягкий фрукт. Я услышала свой глубокий вдох. Такой долгий. Наверное, на него ушло несколько минут. Мои веки отяжелели, я не могла их разлепить.
