Оля посмотрела на электроплиту. Там на одной конфорке стояли одна в одной три пустые кастрюли, на другой пустая сковорода. В сковороде лежала целая консервная банка без этикетки.
Оля взяла банку в руки. Банка была тяжелой, чуть больше среднего размера.
Олино сердце тяжело забилось, и из губ вырвался хриплый нечленораздельный стон. Дрожа всем телом, Оля стала искать консервный нож. Но его нигде не было. Тогда, положив банку на стол, она вытянула из наклоненного букового бруска с ножами самый большой нож. Он был тяжелый, как молоток, и острый, как бритва. Оля обхватила его удобную черную ручку двумя руками, с трудом сдерживая дрожь, размахнулась и вонзила нож в банку.
Его толстое крепкое лезвие пробило жесть как бумагу.
— Не знали! — зло усмехнулась Оля, оглядываясь на онемевшую Полину Андреевну, нажала на нож.
Она никогда в жизни не открывала консервные банки таким способом. Сделав пару рывков и неровно разрезав жесть, Оля, дрожа и топая ногой от нетерпения, потянула ручку ножа в другую сторону, силясь раздвинуть разрез. Левая рука, сжимающая край банки, сорвалась и порезалась о нож. Кровь закапала на стол и на банку. Но Оля смотрела не на кровь, а на уродливую, медленно раздвигающуюся, как рот железного дровосека, прорезь:
— Чтобы не прятать… гадина…
Жестяные губы раскрылись.
Рот железного дровосека был набит жидким говном.
Волосы зашевелились на голове у Оли. В банке была баклажанная икра.
— Нет! — засмеялась она и повернулась к Полине Андреевне. — Нет, это… нет…
Полина Андреевна с тихим ужасом смотрела на нее.
Оля выдохнула, заметила свою окровавленную руку, сняла с крючка маленькое кухонное полотенце с ежом, несущим гриб, обмотала им руку и пошла из квартиры.
Спускалась пешком по прохладной лестнице.
В сумке нежно зазвонил мобильный. Оля вынула его, посмотрела, нажала красную кнопку с изображением телефонной трубки, приложила к уху.
— Борь? — раздалось из мобильного.
Разлепив сухие губы, Оля издала неопределенный гортанный звук.
— Я, это, тут нанял шестнадцать рыл, они прикинули, ну и сказали, что за сутки отвинтят. Но я о чем: мы маску в воду кинули, а она не тонет ни хуя! Понимаешь, шесть тысяч масок… это проблема может быть крутая, Москва-река, все-таки, водяные наедут и пиздец… А машина к причалу подъехать не сможет, тут мусора разного горы… Борь, надо, это, ты свяжись с Самсоновым, пусть он пригонит пару говнососок, мы маски на мель скинем, а говнососки шлангами их засосут, прям с водой, а тогда…
Оля бросила мобильный в мусоропровод.
На улице солнце скрылось и заморосил редкий дождь.
Оля бесцельно брела, зажав правой рукой левую. Мертвый мир обтекал Олю и расступался равнодушной тяжкой водой. Она добрела до метро «Павелецкая», увидела под ногами забрызганные дождем трамвайные рельсы и остановилась.
На полосы рельс было приятно смотреть. От них шла волна уверенного покоя.
Оля двинулась вдоль трамвайного пути в сторону центра.
Дождь перестал и выглянуло робкое солнце.
Оля постепенно дошла до Нового Арбата, купила мороженое, посмотрела на него, выбросила в урну, свернула, миновала Щукинское училище и пошла по переулку.
Вдруг что-то бело-знакомое притянуло ее глаза. В переулке топорщилось кафе, недавно построенное из красного кирпича. В окне его сидел человек в белом пиджаке, которого Оля видела в офисе Бурмистрова.
Она остановилась.
С Белым Пиджаком за столом сидели еще двое — широкоплечий высокий блондин и худощавый человек с близко посаженными глазами. И этого человека Оля узнала сразу: тамбур, Бурмистров на коленях, упавшая на Олину ногу фотография. Татуировка на запястье.
— ИРА… — произнесла Оля.
Трое закусывали, разговаривая.
Оля вошла в кафе. Бармен равнодушно посмотрел на ее левую руку, перетянутую окровавленным полотенцем.
В кафе было накурено и сидели некрасивые люди. Но свободные места были. Стол с Белым Пиджаком и с ИРА был в самом углу. Оля села за неубранный стол рядом, спиной к ним.
ИРА встал и вышел.
Белый Пиджак допил пиво, закурил. Блондин жевал.
— Но с первым все остается тики-так, так что вы не пересылайте зря, ясно? А второй перешлите.
— Да это понятно.
— Время терять не надо, щас оно пригодится.
— Как получат — сразу.
— Конечно, ёптеть.
Они замолчали. Вскоре вернулся ИРА, вытер салфеткой мокрые руки.
— После дела всегда хезать тянет.
— Закон жизни, бля… — жевал блондин. — Я с утра посрал.
— Слушай, а у него же дача еще была? — ИРА налил себе пива.
— Да. В Малаховке, — ответил Белый Пиджак. — Но адреса я не помню. Да и она, это… не то чтобы. Так себе халупа. Но участок приличный.
— Найди адрес.
— Никуда не денется.
— Давай по маленькой накатим…
Звякнул графин, полилась водка.
— Чтоб Бориске Бегемоту на том свете было на что выпить и поебаться.
— Ага…
— Давай.
Выпили, стали закусывать.
Оля посмотрела на лежащий рядом с ее рукой столовый нож, испачканный в красном соусе. Потрогала его круглый конец. Потом открыла свою сумочку, порылась в ней, вынула маникюрные ножницы, встала, подошла к жующему Белому Пиджаку и с оставшейся силой вонзила ножницы ему в шею.
— Ай? — вскрикнул тот, как от укуса пчелы, и схватил руками воткнутые в шею ножницы.
Блондин молниеносно вскочил, отшвырнув стул, прыгнул к Оле и, поджав руки к груди, как кенгуру, легко, но со страшной силой ударил ее ногой в левый бок. Никогда в жизни Оля не получала таких ударов. Она отлетела, стукнулась о стену, сползла на пол. ИРА встал, в руке у него появился пистолет.
— Ай! Ай! А-а-й! — вскрикивал Белый Пиджак, приподнимаясь.
В кафе все смолкли и тупо смотрели на происходящее.
Оля не потеряла сознание от страшного удара, но совсем не могла больше дышать. Сердце ее смертельно затрепетало. Опершись спиной о стену, она потрогала свой левый бок. Рука нащупала ужасно-непривычную впадину со сломанными ребрами. Трясясь и икая, Оля пыталась втянуть в себя хоть глОток хоть глООток хоть глООООООООООток воздуха, но воздух не входил-дил-дил в губы и как аборт как аборт как аборт
как нар КОЗ
как наркоз и глОт глОт глОт
они розовые они красные
они жгучие и прекрАААсные МАМА и наркОООз уже уже уже уже уже уже
— ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
— бабуль, а у меня сиськи вырастут?
— ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
— сладкиеботинкисладкиеботинки.
— ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
— ёжик несет гриб.
— ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
— не вынимай, на хуй, лепило вынет!
— ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
— Оля, что у тебя с сонатиной?
— ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
— эта сука с ним была!
— ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
— а Рудик Аньке глупости показывал!
— ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
— Надя, мы Оленьку на террасе купаем?
— ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
— всех порву, бляди!
— ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
— положите его на стол, чего вы!
— ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
— у Парваза кошка родила трех.
— ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
— тихотихотихотихотихотихо.
— ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
— я тебе, бля, вызову!
— ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
— Ольк, отдай жука!
— ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
— к стене все, на хуй!
— ДАЛИ СЛАВИНОЙ НАРКОЗ?
Белого Пиджака с торчащими из шеи ножницами выводили под руки. Бармен приложил салфетку к разбитой губе. Двое в спортивных куртках жевали, стоя у стены с поднятыми руками. Бутылка пива катилась по полу. ИРА вытянул из кожаных ножен трехгранное шило. Подошел к Оле. Быстро присел. Шило вошло Оле в сердце.
Но она этого не почувствовала.
Кто-то сильно и настойчиво потряс дверь.
Тишенко сидел за столом и дописывал наряд на столярные работы, поэтому крикнул, не поднимая головы:
— Входи!
Дверь снова потрясли — сильнее прежнего.
— Да входи, открыто! — громче крикнул Тищенко и подумал:
«Наверно, Витька опять нажрался, вот и валяет дурака».
Дверь неслышно отворилась, две пары грязных сапог неспешно шагнули через порог и направились к столу.
«С Пашкой, наверно. Вместе и выжирали. А я наряд за него пиши».
Сапоги остановились, и над Тищенко прозвучал спокойный голос:
— Так вот ты какой, председатель.
Тищенко поднял голову.
Перед ним стояли двое незнакомых. Один — высокий, с бледным сухощавым лицом, в серой кепке и сером пальто. Другой — коренастый, рыжий, в короткой кожаной куртке, в кожаной фуражке и в сильно ушитых галифе. Сапоги у обоих были обильно забрызганы грязью.
— Что, не ждал небось? — Высокий скупо улыбнулся, неторопливо вытащил руку из кармана, протянул ее председателю — широкую, коричневую и жилистую: — Ну давай знакомиться, деятель.
