…То есть я просто-напросто хочу сказать, что Ленин был грибом. Грибом, более того, он был не только грибом, он был еще помимо всего радиоволной. Понимаете?
В доказательство собеседники с серьезными лицами приводили аргументы: сходство разреза ленинского броневика и грибницы мухомора, «нинель» («Ленин» наоборот) — французское блюдо из грибов… Ольга Алексеевна сидела с неподвижным лицом… Это же просто нечестно — пинать тех, кто не может себя защитить! Это сталинские, между прочим, методы — уничтожить словом, унизить, издеваться! Решение о запрещении издевательских насмешек над партийными руководителями принято в 1926-м году… А Нина, казалось бы, близкий человек, от которого она вправе ждать душевного понимания, поглядывает на нее, как бы приглашая повеселиться вместе, она забыла, что для нее Ленин, или не посчиталась с ней…
— …Обратимся теперь опять же к документальным свидетельствам. Вот я сделал выдержку из письма Клары Цеткин Розе Люксембург: «Вчера был Володя, очень торопился, просил что-нибудь быстро перекусить. Особенно хотел грибов». Как вам это нравится?
На фразе «Как вам это нравится?» Ольга Алексеевна встала, выключила телевизор и, посмотрев на согнувшуюся, похрюкивающую от смеха Нину, сказала:
— Ты мне больше не дочь.
— Они гениально построили передачу, не сразу говорят, что Ленин… э-э… гриб, а как бы рассуждают, приводят цитаты… Но это же шутка, — примирительно сказала Нина. — Виталик говорит, что Курехин — лучший современный симфонист, в его «Поп-механике» люди, танцы как музыкальные партии в симфонии… А насчет Ленина — это просто шутка…
Нина улыбалась — ведь если говорят «ты мне больше не дочь», значит, она была дочерью! Ольга Алексеевна молча развернулась и вышла, зачем-то захватив со стола альбом «Государственный Эрмитаж», демонстративно хлопнула ладонью по выключателю, оставив Нину в одиночестве и в темноте.
«В 1924 году на Втором съезде Советов СССР было принято решение увековечить имя Ленина, что выразило волю народов нашей страны…» — написала Ольга Алексеевна. Она сидела на кровати, опершись на подушку, держала на коленях альбом «Государственный Эрмитаж», используя его как подставку. У себя дома она была на нелегальном положении, писала, скрючившись на кровати, не могла писать ни на кухне, ни в гостиной, туда могла зайти Нина, а дверь кабинета Андрея Петровича не открывала с того дня. Ольга Алексеевна дописала первую фразу, зачеркнула. Слишком наукообразно, как будто лекция.
…«Город-герой Ленинград, второй по величине и значимости город Советского Союза, колыбель Великой Октябрьской социалистической революции, по праву носит имя вождя мирового пролетариата. В середине семидесятых Ленинград давал стране сорок тысяч выпускников вузов ежегодно, в городе работало две с половиной тысячи библиотек, в которых находилось 149 млн экземпляров газет и журналов. В Санкт-Петербурге в 1910 году 20 % населения было неграмотным». Перечитав написанную фразу, Ольга Алексеевна удовлетворенно кивнула — хорошо. Она любила приводить цифры в лекциях и на экзамене от студентов требовала, чтобы знали. Цифры говорят сами за себя, цифры справедливы и бесстрастны.
В мае Ленсовет после долгих дискуссий постановил провести городской референдум, предлагаемый на референдуме вопрос «Желаете ли Вы возвращения нашему городу его первоначального названия — Санкт-Петербург?» был обращен к каждому ленинградцу, в том числе к Ольге Алексеевне. Ольга Алексеевна не желала названия «Санкт-Петербург».
…Цифры, проценты… Пожалуй, это сухо, несовременно, сейчас модно убеждать горячо, темпераментно, как Собчак, кумир молодежи. Витя со своими экономистами, Нина со своими телевизионщиками любят его страстно. На вопрос о переименовании города Собчак ответил: переименованием «мы дадим городу шанс на возрождение…» — и стал личным врагом Ольги Алексеевны… Резко чиркнув по листку ручкой, прорезав глянцевую обложку альбома, она начала заново.
«Всем в мире известен Ленинград, город Ленина. Это Ленинград выстоял в тяжелейшей блокаде, вписал свое имя в историю военных побед нашей Родины. Это на кладбище Ленинграда, на Пискаревском кладбище, захоронены тысячи советских людей, ценою собственных жизней отстоявших от фашизма Советскую Родину. А героические защитники Ленинграда, как быть с ними? Отнять у города его имя — это попытка вычеркнуть из памяти народа страницы нашей истории. Люди старшего поколения понимают, что именно Ленинград — это память о героическом прошлом, трудовое настоящее, уверенность в будущем. Сознание молодежи отравляют люди, ненавидящие все советское, все наше, стремящиеся осмеять…» …Нет, оплевать… «оплевать все, что нам дорого, эти люди хотят вернуть городу имя, связанное с самодержавием, хотят, чтобы наш город снова стал Санкт-Петербургом, символом капитализма, городом роскоши эксплуататоров и нищеты бесправного народа. Мы хотим жить в таком городе?» Ольга Алексеевна вздохнула — в конце концов, даже с точки зрения языка как звучит «Санкт-Петербургский обком КПСС»?.. Над нами будут смеяться! Ольга Алексеевна не могла терпеть, когда смеялись над страной. Когда они с Андреем Петровичем ездили за границу, СССР уважали и боялись, и она чувствовала себя частицей общей силы.
…Пожалуй, про Санкт-Петербургский обком КПСС она не будет писать. Язык — это для нее очень важно, для других нет.
Вечером 17 мая Ольга Алексеевна спрятала в тумбочку свою то ли статью, то ли просто крик души, и на этом, казалось, все. Но нет, не все! Этот так глубоко ее оскорбивший Нинин смех над «Лениным-грибом»… Ленин, такой по-человечески дорогой ей человек, всегда занимавший особенное место в ее душе, — гриб?! Нинин смех пробудил в ней какие-то глубинные процессы, и она, как молодец, належавшийся на печи, проснулась и сказала: «Нет, ребята, это уж слишком!» Ольга Алексеевна вступила в организованный ленинградскими коммунистами комитет «Защитим Ленинград», правда, тому был еще один толчок — чумазый малыш во дворе распевал: «Пишет Ленин из могилы: „Не зовите „Ленинград“, это Петр Великий строил, а не я, плешивый гад“». Ольге Алексеевне, такой строгой к языку, не показалась нечестной двусмысленность названия «Защитим Ленинград», она именно так чувствовала — и Ленинград, и Ленин, и чумазый малыш нуждаются в защите.
Что это было, совпадение физического облегчения и невозможности равнодушно пережить оскорбление? Или она снова почувствовала себя нужной? Или просто выздоровела? Приливы, редкие, слабые, не стоящие внимания, как волнишки после шторма, почти перестали ее мучать, и дурные ночные мысли ушли, — осколок кривого зеркала попал в глаз, а теперь выскочил, она его выплакала. И все уже виделось в ином свете. Ариша — прекрасная мать… Алена — как могла она назвать любимую дочь матом… Зять — хороший еврейский мальчик… с Ниной она помирится. Все уже виделись в ином свете, все, кроме Андрея Петровича. С ним — нет, никогда.
— Не убегай голодной, на столе тебе творог и чай, — прошептала в спальне Ольга Алексеевна, как бы проверяя, слышит ли ее Нина.
— На столе творог… и чай! — крикнула из прихожей Нина, как в детстве, пропустив «вам», и тут же хлопнула дверь — убежала.
С ее на всю квартиру крика «…К власти пришла военная хунта!..» прошло не больше пяти минут.
Ольга Алексеевна услышала, как открылась дверь кабинета, тяжело прошлепал по коридору Андрей Петрович, включил в гостиной телевизор… Почему все-таки Ольга Алексеевна, любящая, покорная мужу, больше не спала с ним в одной постели? А потому что — предательство.
Представим, как Ольга Алексеевна, идеальная жена, лежит ночью во власти приливов, обливаясь потом, то откроет форточку, то закроет… лежит и думает «все плохо», чем пристальней всматривается в свою семью, тем меньше она ей нравится. Спроси золотая рыбка, чего она хочет, Ольга Алексеевна могла бы предъявить ей список желаний: чтобы Алена… чтобы Ариша… Но одно желание было главным, и на это ее желание золотая рыбка уж точно усмехнулась бы, вильнула хвостом, — чтобы ей было не пятьдесят. Если честно, главное, что было плохо — пятьдесят, странная цифра, не имеющая отношения к ней, Оле. Ольга Алексеевна тщательно скрывала от мужа климакс, разыгрывала ежемесячные недомогания, другие, более неочевидные признаки объясняла простудой или «что-то не то съела». Но морщины не объяснишь тем, что «что-то не то съела»! Она искала и находила, конечно, «первые признаки старения»: морщины, в последний год мгновенно брызнувшие по ее тонкой коже блондинки, противную дряблость шеи, чуть отвисшие щеки… Ольга Алексеевна возмутилась бы, услышав, что определяет себя прежде всего как красавицу, нет, она доцент, кандидат наук, жена своего мужа! Но она была красавица-доцент, красавица-кандидат наук и всю жизнь взаимодействовала с миром как красавица. Трезвомыслящая Ольга Алексеевна пыталась подойти к своим мучениям как к задаче, где возраст — дано, и нужно найти решение — как жить. Но как жить с отвисшими, как у бульдога, щеками?! Сколько лет отпущено ее женской жизни — пять, семь?.. В любом случае это считаные годы.
