Она так старалась, и все-таки этот незнакомый парень швырнул её в сточную канаву, полную таких слов, какими мужчина может обозвать женщину только в приступе страшного гнева.
Эвелин недоумевала: почему почти все эти грубые слова связаны с сексом? И почему когда один мужчина хочет унизить другого, то называет его бабой? Можно подумать, хуже этого слова ничего нет. Чем же мы заслужили такое отношение? Почему нас называют суками? Негров перестали называть ниггерами, по крайней мере, в лицо. Итальянцы — больше не макаронники и не даго, и никого теперь не называют жидом, косоглазым, китаезой. Каждого из этих людей кто — нибудь да защищает, общество протестует против оскорблений в их адрес. А вот женщины до сих пор получают унизительные прозвища от мужчин. Почему? Где же наши защитники? Это несправедливо.
От этих мыслей она ещё больше расстроилась. Как жаль, что с ней не было Иджи, подумала Эвелин. Уж она-то ни за что не позволила бы какому-то сопляку так обругать её бы ему так врезала, что на земле оказался бы он, а не Эвелин.
И вдруг она усилием воли перестала об этом думать, ибо испытала совершенно незнакомое чувство, которое напугало её. Вот так, отстав от других женщин лет на двадцать, Эвелин Коуч рассердилась!
Она рассердилась на себя — за то, что напугалась, и вскоре весь этот запоздалый гнев начал принимать весьма странную и своеобразную форму.
Впервые в жизни Эвелин пожалела, что не родилась мужчиной, — и не ради привилегии иметь некий инструмент, которым они столь дорожат. Нет. Она хотела обладать только их силой, чтобы там, в супермаркете, врезать этому панку. Конечно, она понимала, что, будь она мужчиной, её бы так не обозвали. Мысленно она представляла себя такой же, как была, но в десять раз сильнее любого мужика. В мечтах она становилась суперженщиной и лупила этого мальчишку с его поганым языком до тех пор, пока он не падал на асфальт автостоянки, весь окровавленный, с переломанными костями, и не молил о пощаде. Вот было бы здорово!
Так началась невероятная тайная жизнь сорокавосьмилетней миссис Эвелин Коуч из Бирмингема, штат Алабама.
Лишь немногие из тех, кто видел эту миловидную толстушку, домохозяйку средних лет и среднего достатка, идущую в магазин или по каким-то другим повседневным делам, могли бы догадаться, что она воображает себя машиной для отстреливания гениталий насильников и растаптывания жестоких мужей: до смерти, специальными ботинками собственного изобретения для женоизбивателей.
Эвелин даже придумала себе псевдоним, который наводил бы на всех страх и был известен всему миру: Тованда-мстительница!
В то время как Эвелин, улыбаясь, шла по улице, Тованда тыкала в мальчишек-хулиганов электропогонялкой для скота до тех пор, пока у них волосы не вставали дыбом. Она подкладывала крошечные бомбочки между страницами «Плэйбоя» и «Пент-хауза», и они взрывались, стоило только открыть журнал. Она подсовывала торговцам наркотиками избыточные дозы зелья и оставляла их подыхать на улице. Она заставляла доктора, сказавшего её матери, что у неё рак, прошествовать голым по улице, а все остальные врачи, включая дантистов и гинекологов, улюлюкали ему вслед и кидали в него камнями. Но все же она была милосердной мстительницей, поэтому всегда позволяла ему дойти до конца улицы и только потом вышибала мозга кувалдой.
Тованда могла делать все, что ей вздумается. Она возвращалась в далекое прошлое и била апостола Павла кулаком в нос за то, что тот велел женщинам помалкивать. Тованда переносилась в Рим и пинком сгоняла с трона Папу, а вместо него сажала монахиню, и попы готовили для неё еду, мыли пол и все такое. Тованда появлялась на встречах с прессой и тихим голосом, с ледяным спокойствием в глазах и мягкой улыбкой, спорила со всеми, кто не соглашался с её мнением, — до тех пор, пока журналисты не убегали в слезах, разбитые в пух и прах её убедительными, мудрыми доводами. Она приходила в Голливуд и приказывала ведущим режиссерам брать на роли актрис среднего возраста, а не только двадцатилетних девчонок с идеальной фигурой. Она позволяла крысам загрызть всех владельцев трущоб до смерти и рассылала беднякам всего мира продукты и контрацептивы.
Благодаря своей мудрости и проницательности она стала известной всему миру как Тованда Великодушная, Исправляющая Несправедливость и Несравненная Королева.
Тованда постановила: равное количество мужчин и женщин будет избираться в правительство и принимать участие в мирных переговорах; она с компанией первоклассных ученых-химиков изобретет лекарство от рака и сделает таблетку, которая позволит есть что угодно и при этом не толстеть; всем будет вменено в обязанность получать лицензии на рождение детей, предварительно пройдя испытания на материальное положение и эмоциональную устойчивость, — и никаких больше голодающих и страдающих от побоев детей; Джерри Фолуэлл[28] будет нести ответственность за воспитание всех незаконнорожденных бездомных детей; впредь не будет усыплен ни один котенок или щенок, им предоставят собственный штат — возможно, Нью-Мексико или Вайоминг; учителя и медсестры будут получать зарплату, равную зарплате футболиста-профессионала.
Она прекратила бы строительство многоэтажек, особенно с красной черепицей на крышах, а Ван Джонсон получил бы собственное шоу: Тованда его очень любила.
Тех, кто украшает надписями стены, она окунала бы в бочку с несмываемыми чернилами. Дети знаменитостей больше не смогут издать ни одной книжки. И ещё она лично проследит, чтобы все хорошие мужья и отцы семейства, вкалывающие день и ночь, ездили бесплатно на Гавайи и чтобы им предоставляли моторные лодки.
Тованда отправлялась на Мэдисон-авеню и брала под контроль модные журналы: модели с весом менее 135 фунтов увольнялись, а морщины сразу становились признаком сексуальности. Домашний сыр с низким содержанием жира надо стереть с лица земли. Так же, как и морковные палочки.
А что! Не далее как вчера Тованда решительно вошла в Пентагон, поотбирала у них там все бомбы и ракеты и вместо этого раздала игрушки, а в России её сестры по духу сделали то же самое. Потом она выступила в шестичасовых новостях и объявила, что весь военный бюджет перечисляет людям старше шестидесяти пяти. Тованда так устала за день, что Эвелин с трудом дождалась вечера и уснула, едва коснувшись головой подушки.
И неудивительно. Сегодня, пока Эвелин готовила обед, Тованда приговорила к смертной казни целую толпу продюсеров порнофильмов. Потом Эвелин мыла посуду, а Тованда собственноручно взорвала весь Ближний Восток, чтобы предотвратить Третью мировую войну. Вот почему, когда Эд из кабинета крикнул, чтобы она принесла ему ещё пива, Тованда, прежде чем Эвелин успела остановить её, рявкнула в ответ:
— Да пошел ты, Эд!
Он тихо встал со своего кресла и вошел на кухню:
— Эвелин, ты, часом, не заболела?
ЕЖЕНЕДЕЛЬНИК МИССИС УИМС
«Бюллетень Полустанка»
9 февраля 1943 г.
ВОЙНА РАЗГОРАЕТСЯ
Моя дражайшая половина вкалывает в две смены вместе с остальными служащими железной дороги, поскольку наши сталеплавильные печи работают без перерыва, и мне в эти дни очень одиноко. Но раз уж он помогает Дяде Сэму и нашим мальчикам, то я как-нибудь потерплю.
Томми Гласс и Рэй Лаймуэй прислали домой весточки — мол, живы — здоровы.
Кстати, кто-нибудь видел непревзойденный огород Иджи и Руфи в старом доме Тредгудов? Иджи сказала, что Сипси вырастила бобы размером с серебряный доллар. А у меня вообще ничего не растет, кроме нескольких сладких бататов.
Три члена квартета «Парики для веселых красоток» — я, Бидди Луис Отис и Нинни Тредгуд — ездили в Бирмингем. Мы пообедали в кафетерии Бриттлинга, а потом заглянули в кинотеатр к нашей Эсси Ру Лаймуэй. Картина и вполовину не была так хороша, как выступление в антракте. Мы страшно гордились. Нам очень хотелось объяснить всем зрителям, что это наша подруга. Нинни обернулась к своей соседке и сказала, что Эсси её сводная сестра.
Кстати, не забывайте беречь резину.
Дот Уимс
Р. S. Кто сказал, что мы слабый пол? Бедняге Дуэйну Глассу стало дурно на собственной свадьбе в прошлое воскресенье, и его будущей жене пришлось всю церемонию поддерживать его под руку. Он сказал, что ему стало лучше, когда все закончилось. Гласс отправляется на войну сразу же после медового месяца.
ПОЛУСТАНОК, ШТАТ АЛАБАМА
12 января 1944 г.
В Бирмингеме на Центральном вокзале собралось пятьсот человек, не считая оркестра для встречи вернувшихся домой героев войны — сыновей, мужей, братьев. Повсюду развевались флаги, все ждали поезда из Вашингтона, прибывавшего обычно в шесть двадцать.
Но на этот раз первую остановку поезд сделал за двадцать минут до Бирмингема. Там, в конце платформы, негритянская семья ждала своего сына. Деревянный ящик тихо спустили из багажного вагона и поставили на тележку, которая должна была отвезти его в Трутвилль.
