Вдруг солнце, низвергнув загромождавший все небо облачный дворец, подсветило и струйки пара, поднимавшиеся от болот, и печные дымки деревни Морхоф. Одно из стекол какого-то домика разразилось ритмичными вспышками, с упорством оптического телеграфа, передающего сообщение морзянкой. Наконец-то Тиффожу довелось увидеть эту деревушку, низенькие, крытые дранкой домишки которой столпились вокруг массивной церкви с выбеленными стенами и пузатой колокольней, своей приземистостью и плоской кровлей напоминавшей дозорную башню. За деревней по перебежкам света угадывался спрятавшийся в траве прудик, а еще дальше, на склоне морены, яростно вертелась полуразрушенная мельница. В небе, неторопливо шевеля крыльями, парила стая цапель, церковный колокол развеивал по ветру свою таинственную и грустную мелодию. Тиффож остро чувствовал свою неразрывную связь с этой землей. Пусть пока он пленник, все равно он предан ей душой и телом. Однако это своего рода испытательный срок. Можно сказать, что они уже помолвлены, но рано или поздно свершится очередная великая инверсия из тех, что правят его судьбой, и он станет ее законным супругом.
Необходимость целыми днями ворошить черную жирную землю, возможно, оказала на Тиффожа благотворное действие, по крайней мере с тех пор, как он поселился в лагере. Несмотря на скудную и противную пищу, желудок его работал безупречно. Каждый вечер сразу после отбоя Тиффож отправлялся в сортир, где сидел до упора. Наверняка ничто за целые сутки не доставляло Тиффожу такого блаженства, как ночные бдения в уборной, столь живо напоминавшие ему о школьных годах. Свершая действо испражнения, требующее одиночества, душевного покоя и самоуглубленности, Тиффож легко и обильно извергал замаранные слизью какашки.
Однако сам сортир мало подходил для столь высокодуховного обряда. Собственно, даже не сортир, а двухметровая канава с чем-то вроде насеста — к бревну, укрепляющему ее бортик, была приколочена узенькая планка. Тиффож не раз вспоминал выпады Нестора против «бездонных» сортиров. А здесь к тому же выгребная яма полностью опорожнялась примерно раз в десять дней, что вносило свои неожиданные и любопытные нюансы. Вывозили дерьмо вагонетками, которые говночист наполнял с помощью ведра на шесте — орудия, напоминавшего черпак, используемый на местной кухне, что давало постоянный повод для шуток. Тиффожа огорчало, что вагонетки опорожняли в дренажный канал, который равнодушно разносил его экскременты по всей равнине. Однако, страх общественного порицания не позволял Тиффожу самому напрашиваться на ассенизационные наряды, а после учреждения должности Lairinenwache note 11 он и вовсе преисполнился отвращением к сортиру. Охранники со временем заметили, что многие пленные гадят, не доходя до выгребной ямы. Служила ли тому причиной леность или нетерпеливость, но сортир оказывался усеянным предательскими кучками. Тогда немцы решили возложить надзор за оправлением нужды на сортирного смотрителя, обязанности которого исполняли пленные, сменяясь каждые четыре часа. Назначенный на эту должность носил на шее железную плашку с гадким словечком Latrinenwache. Поскольку два условия для свершения ритуала опорожнения — одиночество и самоуглубленность — оказывались недостижимыми, Тиффожу вместо лагерного сортира пришлось довольствоваться сортирами переносными и самодельными.
Как добросовестному работнику Тиффожу делали некоторые поблажки, а иногда и вовсе оставляли без надзора на долгие часы. Прорыв очередную канаву, Тиффож придирчиво изыскивал достойное место, чтобы вырыть неглубокую ямку, по бокам которой он располагал заранее припасенные две дощечки. На этом жертвеннике он свершал сокровенный и благодатный обряд единения с прусской почвой.
Однако вскоре Тиффож совершил потрясающее открытие, после которого уже совсем по-иному использовал выпадавшие ему часы свободы. Началось с того, что в поисках места для алтаря он чуть не шлепнулся в затаившуюся в травах высохшую дренажную траншею, своего рода подземный ход, начинавшийся всего в сотне метров от места, где трудился Тиффож. На следующий день Тиффож решил разведать, куда он ведет. Дно траншеи оказалось жестким и ровным. Над головой Тиффожа колыхались зрелые колосья, образуя ажурный, колеблемый ветром навес, упасающий от солнечного зноя. Тиффож вспугнул фазанью курочку, которая опрометью понеслась вдоль тесной канавки, словно указывая ему путь. Вскоре Тиффожу показалось, что он преодолевает подъем. Это означало, что канал ведет к леску, ограждавшему угодья деревни Морхоф. Однако Тиффожу долго еще пришлось шагать под эскортом своей курочки, которая в свою очередь вспугнула пару куропаток и здоровенного рыжего зайца. Потом сень колосьев разрядилась, а затем и вовсе сменилась полоской голубого неба. Появившиеся кустики ежевики и боярышника указывали, что лес уже рядом. Тут курочка шумно вспорхнула в воздух. А еще через несколько метров траншея уперлась в стенку из обнаженной почвы.
Тиффож выбрался из траншеи. Хвойный лес, оказавшийся всего лишь лесополосой, остался позади. Тиффож, по сути, очутился на опушке плавно перетекающей с холма на холм березовой рощи, поросшей кустами крушины. Ему показалось, что он попал в другую страну, в другой мир, — конечно, потому, что избавился от лагерной несвободы, но еще и оттого, что таинственный полуподземный ход привел его на опушку. Змеившаяся среди вересковых зарослей песчаная тропка вывела Тиффожа к неглубокой лощине, миновав которую, он обнаружил как раз то, что жаждал найти: на краю прогалины, испещренной сиреневыми пятнышками ранних цветов, стояла избушка. Казалось, что этот укрепленный на каменном фундаменте бревенчатый домик с наглухо замкнутыми дверью и окном долгие годы дожидался именно Тиффожа.
Изумленный, потрясенный, Тиффож так и замер на лесной полянке, прошептав единственное слово, которое в давние годы звучало для него обещанием блаженства: «Канада!» Воистину, он очутился в Канаде. Березовая роща, лесная прогалина, хижина — это и был затерянный среди равнин Восточной Пруссии клочок Канады. И он вновь услышал шепот Нестора, который, уткнувшись в роман Лондона или Кервуда, среди удушливого смрада классной комнаты воскрешал заснеженные пустыни и лесные кордоны, разбросанные по берегам Гудзонова залива, а также Оленьего, Невольничьего, Медвежьего и Великих Озер.
На первый раз Тиффож ограничился тем, что осмотрел свой домик снаружи. Выяснилось, что избушка заперта на медный висячий замок, который можно было без труда сорвать. Убедившись в этом, Тиффож пустился в обратный путь по той же, спрятавшейся в траве канавке. Его трехчасовое отсутствие осталось незамеченным.
В самом начале осенней распутицы комендант лагеря лейтенант Тешемахер, прознав, что Тиффож профессиональный автомеханик, усадил его за руль пятитонного лагерного «магируса „. С тех пор Тиффож постоянно колесил по окрестностям, сперва под присмотром охранника, а потом чаще в одиночестве, или в компании Эрнеста, который подменял его за баранкой. Главной его обязанностью было доставлять в лагерь продукты, предварительно загрузив их на одной из соседних ферм. Как правило, кузов оказывался забит мешками с картошкой, однако ж иногда перепадало несколько шматов сала или связка колбасок, сухих и тонких, как щепки. Осенние дожди превратили проселки в болота, усеянные столь глубокими омутами, что грузовик подчас рисковал пропороть себе брюхо о вздымающиеся между ними каменистые ухабы. Однако начиная с конца октября немцы принялись постоянно боронить дороги, что вызвало немалое удивление французов. Оказалось, что каждый год в преддверии заморозков они таким образом заранее готовят санный путь. Случалось, что из-за ливня пленных не выводили на работы, что повергало запертых в полузатопленном лагере узников в тяжкое уныние. А Тиффож и в самые дождливые дни крутил баранку своего «магируса“, вперившись в ветровое стекло, по которому бесцельно елозил дворник. Когда его грузный автомобиль переваливался по ухабам, окутанный туманом, замаранный брызгами дорожной грязи, Тиффожу чудилось, что он плывет на корабле по бурным волнам.
Он уже успел побывать во всех окрестных деревеньках, названия которых, отдающие степью, лесами, болотами — Ангемор, Флорхоф, Пройсенвальд, Хазенроде, Вирхуфен, Грюнхайде note 12 — вскоре сложились для него в песенку, иллюстрациями к которой ему казались витиеватые, украшенные орнаментом вывески постоялых дворов с именами своих животных-тотемов: Златорунного Агнца, Форели, Косули, Золотого Быка, Лосося. Тиффожу случалось засиживаться в прокуренных зальчиках, всякий раз непонимающе качая головой, когда к нему вдруг начинал приставать кто-нибудь из завсегдатаев, угадав в нем военнопленного. Тиффож уже почти успел привыкнуть к едким сигаркам с соломинкой на конце, которыми его там угощали. Как-то ему случилось забраться на восток до самого Гумбинена, огромного поселка, но все же сельского типа, разделенного рекой, название которой — Писса — служило неиссякаемым источником острот. По средам возле местной ратуши с крышей, напоминающей гигантскую лестницу, бурлила знаменитая конная ярмарка, которую снабжал товаром огромный императорский конный завод, расположенный в полутора десятках километрах, в Тракенене. А чуть южнее начинался Роминтен Хайде, обширный лесной и озерный заповедник, богатый как бегающей, так и водоплавающей дичью, просто рай земной для самых красивых в Европе оленей. Все чаще рискуя изображать из себя штатского, даже пытаясь говорить понемецки, Тиффож постепенно знакомился с Германией, изучал новый для него мир, казавшийся ему настоящей сокровищницей, ключ от которой он, однако, пока не отыскал.
