– Вы правы, эти чувства мне, к сожалению, знакомы.
– Но вы предпочитаете об этом не говорить?
– Я о них написал. – Тоже стандартный ответ.
Женщина сочувственно кивнула и попрощалась. Давид облегченно вздохнул, но, сделав несколько шагов, она вернулась.
– Еще один вопрос. Если не хотите, не отвечайте. Как ее звали?
– Мари, – ответил Давид и испугался своих слов.
– «Мари, Мари», – задумчиво проговорила женщина. – Так называлась одна из песен Жильбера Беко. Ее пела Марлен Дитрих. Слыхали?
Давид покачал головой.
– Тоже красивое название.
Он долго смотрел вслед этой женщине с чемоданом, которая становилась все меньше, удаляясь от него под сводами вокзала.
Давид доел сосиску, допил пиво и позвонил Мари. Ни мобильник, ни квартирный телефон не отвечали. Тогда он позвонил ее матери, где, к счастью, включился только автоответчик. Давид сообщения не оставил.
Словно вокзальный выпивоха, он слонялся возле закусочных. А за двадцать минут до отправления уже стоял на платформе.
Единственным попутчиком в душном купе первого класса оказался американский бизнесмен, который, пользуясь разницей во времени, беззастенчиво громко разговаривал по телефону со Штатами. Давид старался не слушать, но незадолго до Мангейма не выдержал, взял пальто и чемодан и пошел искать другое место.
В конце концов он нашел купе с одинокой пассажиркой. Только бы не читательница, подумал Давид, приоткрыл раздвижную дверь, спросил:
– Найдется свободное местечко?
Женщина кивнула, собирая с соседних сидений журналы. Его появление явно пришлось ей не по вкусу. Он сел подальше от нее и притворился спящим.
– Вы сели в Мангейме? – спросил кондуктор.
Давид задремал и проснулся с ощущением, что случилось что-то плохое. С ним иногда так бывало. Обычно после дурного сна. Но такие ощущения быстро развеивались. На сей раз, однако, сон был ни при чем. Ужасное случилось на самом деле: Мари не вполне уверена, любит ли его!
Кондуктор вопросительно смотрел на Давида. А тот шарил по карманам пиджака, висевшего на крючке у него за спиной.
– Я перешел из другого вагона, – пояснил он.
Кондуктор дождался, когда Давид найдет билет, прокомпостировал его, пожелал счастливого пути и закрыл за собой раздвижную дверь.
Давид посмотрел на часы. Еще три с половиной часа. Плюс тридцать минут – и он дома. Четыре часа беспомощности. Четыре часа – и он окажется перед нею и сможет убедить ее, что она его любит.
Вот так, наверно, чувствовал себя Петер Ландвай, когда начал догадываться, что Лила от него уходит.
Впервые в своей писательской карьере Давид мог представить себе, что, пожалуй, способен сам написать что-то вроде «Лилы, Лилы».
Женщина с журналами читала при свете лампы. Колеса выстукивали в ночи свою меланхоличную песню.
Он обещает Мари, что все будет по-другому. Скажет ей, что поговорил с Джекки и поставил ему четкие условия.
Вчера за обедом в «Штеффенс-штубе» Джекки вел себя вполне благоразумно.
– Джекки, – сказал Давид, когда они сделали заказ, – Джекки, тебе это наверняка тоже знакомо: встречаешь какого-нибудь человека и с первой же минуты испытываешь к нему антипатию. Можешь сколько угодно пытаться смотреть на него непредвзято, толку не будет. У тебя на него аллергия, как у других на кошачью шерсть. Тебе ведь такое знакомо?
– Да. Ну и что дальше?
– Для Мари ты именно такой человек.
Джекки пристально разглядывал дно пустого стакана из-под кампари, словно искал объяснения этому феномену.
– Тебе определенно будет нелегко это понять, Давид, – признался он, – но у меня тоже аллергия на Мари.
Давид сумел воздержаться от комментариев.
– Если она тебе не нравится, почему ты не пытаешься избегать ее? Как она тебя?
Джекки помахал официанту пустым стаканом.
– Если я хочу видеть тебя, мне приходится мириться с ее присутствием.
Давид задумчиво кивнул.
– Проблема в том, что Мари больше не желает мириться с твоим присутствием. Ставит мне ультиматум: она или ты.
Официант заменил пустой стакан Джекки полным.
– И что же я могу тут для тебя сделать?
Давид налил себе минеральной воды и залпом выпил. Жаждой он мучился еще с прошлой ночи.
– Предлагаю отныне, коль скоро мы деловые партнеры, встречаться только по делам. – Он собрался с духом и добавил: – В частной жизни ты оставишь нас в покое.
Джекки состроил оскорбленную мину. Но, к удивлению Давида, ответил просто:
– Как хочешь. – И сменил тему: – Мы еще не обсудили условия.
– Условия?
Официант принес закуски. Бульон из мозговой косточки для Джекки и салат для Давида.
– Условия нашего сотрудничества, – пояснил Джекки.
Давид принялся за салат.
– Карин Колер хотела двадцать процентов.
Ложкой Джекки выудил из бульона кусочек костного мозга, положил на хлеб, взял солонку и посолил, несколько раз щелкнув по ней пальцем.
– Так ведь Карин Колер не автор. – Он отправил хлеб с мозгом в рот.
– Сколько же ты хочешь? – скучливо спросил Давид.
– Пятьдесят.
Давид только плечами пожал.
– Пятьдесят процентов от всех поступлений, – уточнил Джекки.
– Надо полагать, и от чтений тоже?
– Да, и от чтений тоже, – подтвердил Джекки.
Давид кивнул.
– Плюс накладные расходы, – быстро добавил Джекки.
– Какие расходы?
– Поездки, гостиницы, питание, представительские.
Давид молча ел салат. Теперь, когда Джекки принял его условия насчет Мари, все остальные его требования были ему безразличны.
– Согласен?
– А я могу не согласиться?
– Нет.
– То-то и оно.
Давид отложил вилку, наблюдая, как Джекки препарирует новую порцию костного мозга. Надеюсь, старикан заработает коровье бешенство, думал он.
Джекки доел весь мозг, но к бульону не притронулся.
– Я потолковал с Йенсом Риглером и Клаусом Штайнером, – многозначительно изрек он.
– О чем?
– О разном. Весьма интересно.
Давид решил ему не подыгрывать. Скользнул взглядом по ресторану. Большинство посетителей, похоже, имеют отношение к книжному бизнесу. Он теперь легко их вычислял.
– Не хочешь узнать, о чем мы говорили? – наседал Джекки.
– А ты что, не можешь сказать попросту?
– Об авансе. – Джекки рассчитывал произвести впечатление. Но Давид молчал, и он добавил: – Чрезвычайно интересно. В первую очередь предложение «Лютера и Розена».
– Аванс за что?
– За твой следующий роман.
Давид подождал, пока официант уберет тарелки.
– Следующего романа не будет.
Джекки как раз прожевывал свои таблетки от изжоги и, рассмеявшись, продемонстрировал белый язык.
– Но им это знать незачем.
Давид покачал головой, не веря своим ушам.
– Нельзя же взять аванс и ничего потом не представить.
Двое официантов принесли горячее. Отварную форель для Давида, свиные ножки под пивным соусом для Джекки. Оба молча ждали, когда Давидов официант разделает рыбу, а второй даст Джекки попробовать вино. Тот заказал «Брунелло» урожая девяносто третьего года. Давид от вина отказался. И от присоленного масла тоже.
Когда они остались одни, Джекки возобновил разговор:
– Я тут немножко порасспросил. Ты не первый и не последний, кто берет аванс и ничего не делает.
Давид положил вилку и наклонился вперед.
– Не смей брать аванс под мою следующую книгу! Первого Давида Керна не было, не будет и второго!
Джекки усмехнулся, демонстрируя Давиду кусок свиной ножки, который как раз жевал.
– Был первый Альфред Дустер, будет и второй.
Только теперь до Давида дошло. Джекки собирался написать следующий роман Давида Керна.
– Без меня.
– А как ты объяснишь, что не пишешь ничего нового?
– Миру?
– Миру и Мари.
– Не мешай Мари в свои грязные игры! – возмутился Давид. Так громко, что люди за соседними столиками воззрились на них.
Немного помолчав, Джекки тихо сказал:
– Как-никак от ста двадцати до ста восьмидесяти тысяч.
– Аванс? За ненаписанный роман? – Давид поверить не мог.
– За роман, над которым работает Давид Керн.
– Даже не думай. – Давид отодвинул тарелку. Он и половины форели не съел.
Джекки отмахнулся.
– С Эвердингом я тоже поговорил. Он переведет сто тысяч наших активов в счет задатка, как только получит доверенность.
К словечку «наши» Давид успел привыкнуть. А вот «доверенность» – это что-то новенькое.
– Какую доверенность?
Джекки с полным ртом ответил:
– Ты должен дать мне доверенность, чтобы я мог действовать от твоего имени и решать финансовые вопросы. – Он запил ножки глотком «Брунелло».
– То есть Эвердинг переведет эти сто тысяч на твое имя?
– А я переведу тебе твою долю. Есть возражения?
– А если да?
– Ну-ну.
Машинист разбудил его в Базеле. Купе опустело, от попутчицы осталось лишь несколько журналов.
Когда Давид, запыхавшись, добрался до четвертой платформы, на табло как раз меняли информацию. На пересадку он опоздал.
