Четвёртый этаж открыл мне двери всех своих двадцати восьми кабинетов, оказавшихся пустыми, а также подарил упаковку из десяти спичечных коробков производства фабрики «Балабаново», пожелтевшую подшивку газеты «Советский спорт» за 1989 год и четыре практически новых полиэтиленовых пакета с эмблемой ГУМа. В один из пакетов я от нечего делать сложил половину газетной подшивки и упаковку спичек.
На пятом этаже я не смог открыть ни одну из дверей, зато нашёл в одном из коридоров туалет, где справил малую нужду. На выходе из туалета мне снова послышалось, будто где-то наверху играют на гитаре или балалайке.
На шестом этаже я дважды обхожу коридоры, открываю поддающиеся двери, захожу в пустые кабинеты, натыкаюсь в одном из них на рассыпанные по полу канцелярские скрепки огромного размера, в другом поднимаю с пола три листа отрывного календаря за 1978 год с датами 16-е, 17-е и 18-е мая. Я складываю эти листочки в пакет, затем я захожу в кабинет, показавшийся мне «кабинетом Черкасова», сажусь на пол, выкуриваю сигарету и понимаю, что либо я сошёл с ума, либо все куда-то подевались, либо… нет, этого не может быть. Потому что не может быть никогда. Я подхожу к окну и снова, в этот раз совершенно отчётливо, слышу звуки… да, пожалуй, это действительно гитара. «Та-тара-тата-та-тара, та-тара-тата-та-тара». Мелодия до боли знакомая, но вспомнить, что это, у меня не получается. То ли между мной и музыкантом большое расстояние, то ли это какая-то вычурная обработка?
Я иду к лифту, захожу в кабину и поднимаюсь на седьмой этаж. На седьмом обегаю все коридоры, дёргаю за ручки дверей, осматриваю пустые кабинеты и не нахожу музыканта, тогда как мелодия звучит всё ближе и ближе. Я пробегаю последний коридор и вижу в его конце лестничную площадку. Лестничный пролёт вёл в одну сторону — наверх. Я поднимаюсь по ступенькам, попадаю в единственный длинный коридор, заканчивающийся железной дверью. Здесь? Интересно, а как мы туда в прошлый раз попали? Мы же не проходили по лестнице? Может быть, я был под гипнозом или воздействием психотропного оружия? Глупость какая! Музыка звучит всё громче и громче. «Та-тара-тата-та-тара, та-тара-тата-та-тара». Я открываю железную дверь и вижу пустой кабинет, в центре которого стоит большое старомодное кожаное кресло. В кресле, вытянув обутые в кеды ноги, сидит дед совершенно мультипликационного вида, наряжённый в красный «адидасовский» костюм. Сидит и играет на балалайке.
— Здрасьте, — вырывается у меня.
— Здорова, — дед откладывает балалайку и берет из пепельницы, стоящей на полу рядом с креслом, здоровенную козью ножку, — ищешь чего? — Он глубоко затягивается и выпускает под потолок струю зеленоватого дыма. Я принюхиваюсь. Запах дыма какой-то странный, самосад, наверное.
— Ищу, ищу, — говорю я, смотря на дым, — а вы людей тут не видели?
— Людей? — Дед снова затягивается. — Смотря каких и когда.
— Да вот же… — запинаюсь я, — …пару недель назад… ну, может быть, три недели. Я тут был, в кабинете у мастера по телевизорам… у Черкасова. Только не могу вспомнить, на каком этаже. А теперь тут нет никого…
— Гы, — дед осклабился, — странный ты малый. Говоришь, был тута, а этаж вспомнить не можешь. Мастера по телевизорам — это кого? Ты водку-то часто пьёшь? Куришь много? Телевизор много смотришь?
— А вы что, врач, что ли? — раздражаюсь я. — Я вас спрашиваю, куда люди делись?
— Я-то? Не-а, я не врач. Да вот ты, как я погляжу, малый больной. Нервы лечить тебе надо. Небось, куда ни придёшь, на всех бросаешься сразу.
Дед снова положил козью ножку в пепельницу, взял балалайку, забренчал двумя пальцами и с некоторым надрывом запел:
Куда бы ни приплыл моряк.
За золото и серебро
Ему всегда поднимут флаг.
Ему везде нальют вино.
— Вам денег, что ли, надо, так вы так и скажите, — я лезу в карман за кошельком, — вы только ответьте мне на один вопрос: куда все подевались?
— Да кто? — Дед перестал играть. — Ты про кого все говоришь-то?
— Так-так. Хорошо. — Я понял, что дед относится к категории хорошо законспирированных шизиков да ещё и каждый день курит анашу, судя по запаху. — Вы скажите, вы тут сторож?
— Вроде того.
— А вы давно тут работаете? — Я обвожу рукой невидимую сферу. — Ну, в этом здании?
— Лет двадцать уже. — Дед пристально смотрит на меня.
— И вы каждый день ходите сюда на работу, да? — Я заговорщицки подмигиваю деду.
— Гыгыгыы. Ну, хожу, и что с того-то? — Дед снова затягивается.
— Кроме вас, дедушка, в здании работают ещё другие люди, правда?
— Ну, есть мальца.
— Вы их тут встречаете каждый день, да? Этих людей, которые тоже тут работают? — Я улыбаюсь, стараясь быть как можно более доходчивым и располагающим к беседе.
— Это смотря какая смена. — Дед постукивает пальцами по грифу балалайки.
— Все эти люди обычно сидят в кабинетах, да? А сегодня они почему-то не сидят? Сегодня они куда-то делись, да?
— Да как тебе сказать-то… — Дед посмотрел на меня исподлобья.
— Я понял! Вы говорить боитесь? Дедушка, скажите, они куда-то переехали?
— Ох… Скучно с тобой. — Дед зевнул, снова взял балалайку и снова запел:
Куда бы ни приплыл моряк.
За золото и серебро…
— Дедушка, но это для меня очень расплывчато, вы, может быть, как-то конкретней укажете место, куда они переехали?
— Куришь? — Дед полез в карман.
— Курю.
— Сигареты, небось?
— Ага. — Я пожал плечами, как бы извиняясь.
— Гадость какая. На вот, бери мой табачок. — Дед вытащил портсигар, достал оттуда одну из своих самокруток и протянул мне. Я прикурил, сделал первую затяжку и сел на пол. Дедовский самосад был настолько сильным, что мне повело голову. Я улыбнулся и спросил:
— Это гашиш, что ли?
— Да брось ты, гашиш только в песнях бывает, — расхохотался дед и запел:
Вино и гашиш,
Стамбул и Париж.
Моряк, моряк.
Почему ты не спишь?
То ли под влиянием дедовского табака, то ли под влиянием музыки ребус в моей голове начал складываться.
— Я всё понял, — вымолвил я, дав сладкому дыму заполнить голову, — я не сплю.
— Вот оно как, — добродушно прищурился дед, — понял, значит.
— Они же вас специально оставили, да?
— Знамо дело, — дед улыбнулся и стряхнул пепел, — кого же ещё, кроме меня?
— Дедушка, — тихо спросил я его, сделав новую затяжку, — куда они делись-то? Переехали на Старую площадь?
— Не-а.
— Скажите, я никому не скажу.
Тут мой взгляд упирается в пепельницу, которая стоит на раскрытой книге. Видимо, дед использует страницы как бумагу для самокруток. Я выдёргиваю книгу из-под пепельницы и читаю название: «Л. Кэрролл. Алиса в Стране чудес / Алиса в Зазеркалье».
— Вот, — кричу я, потрясая книгой, — вот! Мы ещё Кэрролла читали! Черкасов мне читал! Я всё думал, к чему они мне мозг парили, слушайте:
— Ему снишься — ты! — закричал Траляля и радостно захлопал в ладоши. — Если б он не видел тебя во сне, где бы, интересно, ты была?
— Там, где я и есть, конечно, — сказала Алиса.
— А вот и ошибаешься! — возразил с презрением Траляля. — Тебя бы тогда вообще нигде не было! Ты просто снишься ему во сне.
— Если этот вот Король вдруг проснётся, — подтвердил Труляля, — ты сразу же — фьють! — потухнешь, как свеча!
— Я сначала не догнал, а потом понял, что они имели в виду. Типа того, что я — это всего лишь сон аудитории. И что это не я рулю её снами, а просто сам являюсь её сновидением.
— Чего же хорошего-то? — Дед послюнявил палец и затушил об него свою самокрутку. — Чего ты понял-то?
— А то и понял. Если бы мне их увидеть, я бы им объяснил, что противоречие у них вышло. Если я снюсь аудитории, а мне снится Труляля и Траляля, которые сломали телевизор, то кто управляет таким сном? Они, что ли? Кто из нас реальность, а кто вымысел?
— По-моему, в твоём бреду, мил человек, реален только телевизор, — проникновенно посмотрел на меня дед, — всех остальных просто не существует.
— Ну нет, — я закашлялся и замахал рукой, — ерунда.
— А ты бы дочитал этот кусок до конца-то, — указал дед пальцем на книгу.
Я удивился такому обороту, открыл страницу и продолжил с того места, где остановился:
— Ну, нет, — вознегодовала Алиса. — И вовсе я не потухну! К тому же, если я только сон, то кто же тогда вы, хотела бы я знать?
— То же самое, — сказал Труляля.
— Самое, самое, — подтвердил Траляля.
Он так громко прокричал эти слова, что Алиса испугалась.
По мере того, как я дочитывал, мне становилось всё страшней и страшней. Закрыв книгу, я в ужасе посмотрел на деда.
— Во как! — Дед поднял палец кверху. — А ты говоришь, ерунда.
— Они исчезли? — доверительным шёпотом спросил я его.
— Нет, — так же тихо ответил мне он, — не было тут никого. Лет двадцать уже. Только кухня на первом этаже. И все. Никого.
Мне показалось, будто кто-то переключил канал. Дым разом улетучился из моей головы:
