— Это пойдет в дело? — спросил Уингейт, указывая на эскиз.
Бретт отрицательно помотал головой.
— Пробуешь разные идеи, выбрасываешь их из себя, как отрыжку. Таким путем иной раз появляется что-то, на чем в конце концов и останавливаешься. Этот эскиз — промежуточная стадия. — Он сорвал лист кальки и смял ее. — Если собрать все эскизы, которые делаешь, прежде чем появится новая модель, можно было бы забить бумагой целый зал.
Барбара включила свет. Лампа стояла в углу комнаты; возле нее — мольберт, накрытый куском материи. Барбара осторожно сняла ее.
— Он занимается еще и этим, — сказала Барбара. — И уже не на выброс.
Под материей была картина, писанная маслом, почти законченная.
— Не очень-то ей верьте, — сказал Бретт. И добавил: — Барбара — человек очень преданный. Порой это влияет на ее суждения.
Высокий седовласый негр решительно покачал головой:
— Но не на этот раз. — Картина ему явно понравилась. На ней была изображена груда отслуживших свое автомобильных частей. Бретт подобрал на свалке то, что служило ему моделью, — все это лежало сейчас под прожектором на доске перед мольбертом. Тут было несколько почерневших свечей зажигания, погнутый карданный вал, сплющенная канистра, внутренности карбюратора, исковерканная фара, отслужившая свое двенадцативольтная батарея, ручка от бокового стекла, секция радиатора, сломанный гаечный ключ, несколько заржавевших гаек и шайб. А над всем этим косо висело рулевое колесо без внутреннего, подающего сигналы круга.
Трудно представить себе набор более заурядных предметов — казалось бы, ну что тут может вдохновить большого художника. И однако же Бретт умудрился оживить эту груду хлама и придать ей на холсте грубоватую красоту, вызывавшую грусть и ностальгию. Это — искореженные останки, казалось, говорило полотно, отслужившие свое, ненужные, бесцельные, на грани распада и исчезновения в небытие. Однако же было время, когда они — пусть недолго — жили своей жизнью, выполняли какую-то функцию, являясь осуществлением чьей-то мечты, чьих-то амбиций и устремлений. И, глядя на все это, ты невольно думал, что и все другие достижения прошлого, настоящего и будущего, как бы высоко их ни ставили, обречены на такой же конец, им тоже уготована свалка. Но разве мечта и, пусть краткое, ее осуществление недостаточны сами по себе?
Леонард Уингейт долго стоял перед полотном. Наконец он медленно произнес:
— Я немного разбираюсь в искусстве. Это хорошо. Вы можете стать большим художником.
— Вот и я ему все время это говорю. — Барбара уже накрыла мольберт куском материи и выключила свет. Они вернулись в гостиную.
— Барбара хочет сказать, — заметил Бретт, разливая «Дом Периньон» по бокалам, — что я продал душу за чечевичную похлебку. — И, окинув взглядом помещение, добавил: — А может быть, за такие вот апартаменты…
— Бретт вполне мог бы заниматься и дизайном, и своей живописью, — заметила Барбара, — если бы ему не так чертовски везло в дизайне. А сейчас он занимается живописью лишь урывками, от случая к случаю. И при его таланте это — трагедия.
— Барбара никак не может одного понять, — усмехнулся Бретт, — что создание машины — такое же творчество, как и живопись. Или не может понять того, что автомобили — это мое призвание. — Он вспомнил, что говорил двум студентам всего две-три недели назад: «Вы дышите, едите, спите — автомобили всегда с вами… просыпаетесь ночью, и первая ваша мысль — об автомобилях… Это все равно что религия». Но ведь он по-прежнему так считает, да? Возможно, чувства его несколько притупились по сравнению с тем, что он испытывал, когда только приехал в Детройт. Но разве есть человек, у которого острота чувств сохраняется неизменной? Бьюали дни, когда он смотрел на людей, работавших рядом с ним, и удивлялся. И потом, если быть честным, есть ведь и другие причины для того, чтобы автомобили оставались, так сказать, «его призванием». Имея пятьдесят тысяч в год, можно многое сделать, не говоря уже о том, что ведь ему всего двадцать шесть лет и через каких-нибудь несколько лет он будет получать куда больше.
И он как бы между прочим спросил Барбару:
— А ты бы стала заглядывать ко мне и готовить ужин, если бы я жил в мансарде и от меня воняло скипидаром?
Она посмотрела на него в упор:
— Ты знаешь, что да.
Они заговорили о другом, а тем временем Бретт решил, что непременно закончит полотно, к которому не прикасался уже неделю. И объяснялось это просто. Стоило ему заняться живописью, как она целиком поглощала его, а человек может быть поглощен только чем-то одним.
За ужином, столь же вкусным, сколь и ароматным, Бретт подвел беседу к тому, о чем они с Леонардом Уингейтом говорили в баре. Услышав, как безжалостно и жестоко обманывают неквалифицированных рабочих, Барбара была поражена и возмущена еще больше, чем Бретт.
— А кто они, этот инструктор и секретарша, которые присваивали деньги, — белые или черные? — вдруг, к удивлению Бретта, спросила она.
— Разве это так важно? — недоуменно поднял брови Уингейт.
— Не надо притворяться! — воскликнул Бретт. — Вы же отлично знаете, что важно.
— Оба белые, — сухо сказал Уингейт. — Что еще?
— На их месте могли бы оказаться и черные, — задумчиво произнесла Барбара.
— Да, но едва ли. — Уингейт помедлил. — Послушайте, я ведь здесь гость…
Бретт махнул рукой.
— Забудем об этом.
На какой-то момент воцарилось молчание, потом седовласый негр сказал:
— Мне хотелось бы кое-что прояснить, хоть я и нахожусь среди друзей. Пусть вас не вводит в заблуждение фасад: добротный английский костюм, диплом об окончании колледжа, пост, который я занимаю. Да, конечно, я образцово-показательный ниггер, из тех, на кого указывают пальцем, когда хотят сказать: «Вот видите, черный человек у нас может достичь больших высот». Что ж, в отношении меня это так, но таких, как я, совсем немного — просто мой отец мог дать мне хорошее образование, а для черного человека это единственная возможность выбиться в люди. Я и выбился и, как знать, может, еще доберусь до самой вершины и стану одним из директоров компании. Я ведь не такой уж старый и, чего греха таить, не прочь бы стать директором, да и для компании это было бы неплохо. Я твердо знаю одно. Если придется выбирать между мной и белым и если у него не будет особых преимуществ, место достанется мне. Такая уж у меня фортуна, детки. Она ко мне благосклонна, потому что отдел по связи с общественностью, да и другие с превеликой радостью раструбили бы: «Смотрите-ка! У нас в правлении черный!»
Леонард Уингейт отхлебнул кофе, который подала Барбара.
— Так вот, как я уже сказал, учтите: все это лишь фасад. Я по-прежнему принадлежу к своей расе. — Он резким движением поставил чашку на стол. И взгляд его горящих глаз впился в сидевших напротив Бретта и Барбару. — Когда случаются такие вещи, как сегодня, меня охватывает не просто гнев. Я весь киплю, я презираю и ненавижу все белое.
Огонь в глазах его потух. Он снова поднес чашку ко рту, но рука его дрожала.
Помолчав немного, он продолжал:
— Джеймс Болдуин пишет: «С неграми в этой стране обращаются так, как вам в голову не придет обращаться даже с кошкой или собакой». И это на самом деле так — и в Детройте, и в других местах. Несмотря на все события последних лет, во взглядах большинства белых людей коренных изменений не произошло. То немногое, что делается для очистки совести белого человека — например, наем неквалифицированных рабочих, который пыталась подорвать, да и подрывала, эта белая пара, — всего-навсего лишь круги на воде. Школы, жилищные условия, медицинское обслуживание — все это в таком плачевном состоянии, что даже трудно себе представить, если ты не черный. Поверить этому можно, лишь когда познаешь на собственном тяжком опыте. Но в один прекрасный день, если автомобильная промышленность хочет процветать в этом городе — а без автомобильной промышленности нет и Детройта, — компаниям придется всерьез задуматься над улучшением условий жизни черных людей, ибо это их прямое дело, да к тому же ни у кого другого нет на то необходимых средств и знаний. И все же я не уверен, что дело скоро сдвинется с мертвой точки, — добавил он.
— Значит, так ничего и не изменилось? — сказала Барбара. — И надеяться не на что? — В голосе ее чувствовалось волнение.
— Надеяться никому не вредит, — возразил Леонард Уингейт. И с усмешкой добавил: — За надежду денег не берут. Просто бессмысленно заниматься самообманом.
— Спасибо за вашу откровенность, — медленно произнесла Барбара. — Такое услышишь не от каждого, я-то знаю.
— Расскажи ему, — стал упрашивать Бретт, — расскажи о своей новой работе.
— Мне предложили заняться одним делом, — начала Барбара. — В рекламном агентстве, где я работаю и которое выполняет заказы компании. Я должна снять фильм. Правдивый фильм о Детройте — о жизни гетто.
