— Скоро приедем?
Она открыла глаза и произнесла эти слова тоном ребенка, заскучавшего в дальней дороге.
— Как сказать. Осталось минут двадцать.
Я скосил на нее глаза — она склонила голову набок и улыбнулась.
— Вот и хорошо. Мне нравится ехать. За городом можно расслабиться, и солнце теплое.
Она потянулась назад за очками. Я проследил за ее движением в зеркале заднего вида, хотя и понимал, что пока еще рано. Она не потянется за пистолетом. Пока — нет. Она нащупала очки, снова села прямо, но надеть их так и не надела. Вместо этого стала поигрывать ими, так и сяк крутя тонкими пальцами пластиковую оправу. Потом опустила козырек от солнца.
Я с удовольствием остановился бы в маленьком баре в Терранере. Эспрессо сейчас был бы очень кстати. Но это было слишком опасно: двое иностранцев в темно-бордовом «ситроене» с местными номерными знаками почему-то останавливаются в забытой богом деревушке выпить кофе. Нас могут запомнить, отождествить лица с машиной, удержать в памяти обрывки разговора. На подъезде к деревне нам повезло — мы оказались за медлительным грузовиком, груженным макулатурой. Машину, которая едет сразу следом за другой, не замечает никто.
У отворотки с главной дороги я остановился.
— Простая предосторожность. — С этими словами я вышел из машины и сделал вид, что мочусь в кусты. Ниже по дороге проехала машина, «альфа-ромео», красный седан. Водитель не поднял глаз наверх. На полях никто не работал, я не услышал никаких звуков, выдающих человеческое присутствие, кроме скрежета коробки передач «альфы-ромео» — метрах в четырехстах водитель резко переключил передачу на крутом повороте.
Мы двинулись по дорожке. Пыль прибило дождем, «ситроен» оставлял следы на гладкой поверхности. Это меня немного обеспокоило. Но солнце стояло высоко, земля быстро просыхала. Скоро следы протекторов станут казаться старыми, а потом их и вовсе сгладит полуденным ветерком.
Наконец мы оказались на альпийском лугу. Здесь было даже красивее, чем в прошлый раз. Дождь вызвал к жизни миллионы новых цветов. Я остановился под ореховым деревом, развернулся, как и прежде, вверх по склону и заглушил двигатель.
— Приехали, — сказал я.
Она открыла дверцу, вышла и встала в тени дерева. Яркий солнечный свет меня тревожил. Я боялся, что машину заметят. Но мы уговорились, что она приедет именно в этот день. Не в моих силах подгадать погоду.
Вытянув руки, она спросила:
— А вон те домики? В них пусто?
— Давно заброшены. Проверял в прошлый раз.
— И все-таки стоит еще раз проверить, как вы считаете?
— Стоит, — согласился я. — Только лучше я сам. Здесь, в горах, много гадюк. А ваши туфли…
— Я буду осторожна, — отозвалась она. Голос не прозвучал резко, но я окончательно убедился, что она мне не доверяет.
Мы двинулись вперед. Я шел первым, чтобы вспугивать змей — если что, они бросятся наутек. Оказавшись возле оплетенных зеленью развалюх, она остановилась, посмотрела вниз, в долину, вверх, на суровые каменные кряжи, на маленькое озеро, которое после дождя увеличилось почти вдвое.
— Очень красиво, — заметила она, присаживаясь на неустойчивую каменную изгородь горной террасы — когда-то она была распахана. Часть юбки оказалась зажатой между ног. Наклонилась вперед, уперлась локтями в колени.
Я промолчал. Вытащил из кармана брюк маленький бинокль и осмотрел долину. Камыши, по которым я стрелял в прошлый раз, теперь находились в шести метрах от берега и стояли полузатопленные.
— Вы его уже опробовали?
— Да.
Она примолкла и смотрела на ящерицу с яркой зелено-желтой головкой, которая выглянула из-под изгороди, потаращилась на нее и снова юркнула в тень.
— Как здесь спокойно. Если бы так было повсюду.
И тогда я понял, что у нас с этой молодой женщиной, чьего подлинного имени я не знаю, родственные души. Она тоже видит, как ужасен мир, и хочет сделать его хоть немного лучше. Она убеждена, что убийство политика или кого-нибудь в этом духе может способствовать этому улучшению. Я не мог с ней не согласиться.
— Скажите-ка, господин Мотылек, а вы часто здесь бываете?
— Только один раз, когда испытывал изделие.
— И вы ни разу не приезжали сюда с женщиной?
Признаться, я растерялся.
— Нет.
— Или, может, в вашей жизни просто нет женщины? Всем нам непросто строить отношения. В нашем-то мире.
— У меня есть приятельница, — сказал я. — И да, вы правы. Непросто.
— Дружба — вещь преходящая.
— Совершенно верно, — согласился я, — Она ведь…
Какое-то движение на другом конце долины. Я приметил его краем глаза и тут же схватился за бинокль. Почувствовал, что она насторожилась не меньше, чем я, взгляд заскользил по деревьям в поисках укрытия.
— Дикий кабан.
Я передал ей бинокль, она подстроила его под себя.
— Они довольно крупные. И мохнатые. Я раньше их не так представлял. На ферме…
Она вернула мне бинокль. Я понял, что перед тем она позволила себе расслабиться, и теперь гадал, было ли это сделано нарочно — тщательно разыгранная мизансцена в нашей небольшой общей пьеске, не менее строгой по форме, чем греческая драма. Надо дать мне понять, что она расслабилась, — тогда и я потеряю бдительность, и она немедленно этим воспользуется. Двойная игра в моем мире не новость: многих оружейников, выполнивших заказ, ждала гаррота или быстрый удар клинка. Доверие возникает не тогда, когда знаешь положение дел, а когда можешь предвидеть развитие событий.
Она встала, отряхнула юбку от земли, и мы зашагали обратно к машине.
— С чего начнем? — спросил я. — Сначала пикник или сначала испытание?
— Испытание.
Я вытащил рюкзак из багажника и положил на переднее пассажирское сиденье.
— Он разобран. Полагаю, вы захотите проверить все от начала до конца.
Она раскрыла рюкзак и принялась один за другим доставать свертки, разворачивая каждый с такой бережностью, будто внутри был фарфор, а не сталь и ее сплавы; развернув, она клала детали на сиденье, на ту же ткань, следя за тем, чтобы не запачкать маслом обшивку.
— Свежее оружейное масло душистее всяких духов, — заметила она скорее самой себе, чем мне.
Я прекрасно ее понял: одуряюще-густой, притягательный, завораживающий аромат мощи, который исходит от любого огнестрельного оружия, обволакивает его, как запах ладана — стены храма, а запах пота — человеческую кожу.
Привычными движениями она ловко собрала пистолет, подняла к плечу. Можно было подумать, она уже знакома с этой моделью. Странно было видеть этот мощный, чисто мужской предмет прижатым к столь хрупкому телу. Но как только приклад коснулся блузки, я почувствовал в ней перемену — я всегда ее чувствую, когда клиент впервые берет в руки изделие. Она больше не была молодой блондинкой с притягательными ногами и маленькой крепкой грудью, она была придатком к оружию и всему тому, что оно олицетворяет, к его способности творить будущее — и ее, и других.
— Патроны есть? — спросила она, опустив пистолет и поставив прикладом вниз у автомобильного колеса.
— Я сделал два типа пуль, — сказал я, расстегивая передний карман рюкзака. — Тридцать свинцовых, тридцать в оболочке.
— Мне нужно по сотне и тех и других. — Это приказ, голос звучит бесстрастно. — И пятьдесят разрывных.
— Без вопросов. — Я передал ей тестовые патроны в двух небольших упаковках, каждый уютно лежит в пластмассовой выемке. — Ртутные подойдут?
Тут она улыбнулась, поверхностной улыбкой, не собравшей морщинок у глаз.
— Ртутные прекрасно подойдут.
Она подержала упаковки в руках, осмотрела, но не вскрыла.
— Мишени я привезла, — сказала она.
Она достала из своей сумки сложенный в несколько раз кусок картона с распорками из бамбуковых палочек, к каким привязывают садовые растения. Ни слова не сказав, зашагала сквозь альпийское разнотравье. Там, где она прошла, в воздухе, как конфетти, висели бабочки и кузнечики, а еще я слышал басовитое гудение пчел, поднявшихся с потревоженных цветов.
— Смотрите не наступите на гадюку! — бросил я ей вслед, стараясь не повышать голос, чтобы звук не разнесся слишком далеко в горном воздухе: скорее всего, не разнесется, потому что воздух жарок и плотен, но рисковать было совершенно ни к чему.
Она помахала рукой, в которой держала патроны. Она не из глупеньких. Да и я тоже. Пистолет по-прежнему у меня. Мне еще должны выплатить вторую половину гонорара.
Пройдя метров девяносто, она остановилась у груды камней — они заросли каким-то вьюнком, покрытым красными цветками-раструбами, похожими на цветки петунии: из-за цветов камни казались аметистами. Может, когда-то это было укрытие от дождя или межевой знак. Она расправила картон, но с такого расстояния я мог различить лишь нечто бесформенно-серебристое на фоне камня. Вернувшись к «ситроену», она взяла пистолет в руки.
