Зверь заревел, так что в округе смолкло все живое, поднялся на задние лапы, вонзил когти в ствол огромного дуба, помнившего бунчуки Мамая, и мощно располосовал кору до комля шестью глубокими бороздами, пропоров бледный влажный луб и проскоблив крепкую древесину. В трех бороздах заледенели соки, другие три дымились.
Сюда вернется он. И встретит затягивающих обруч тут.
следующим образом. Оказывается, Князь охотничьим чутьем распознал паршивцев и, желая выведать, что это за гуси и каковы их намерения, осторожно шел за ними по лабиринту, пока те, отбившись от группы паломников, не проскользнули в келейку. Тогда Князь спрятался во тьме бокового лаза, а тут я… чуть не выдал присутствие стаи, чуть не открылся перед врагом (что это был враг, сомневаться не приходилось), замышлявшим недоброе. Не случись он, Князь, рядом, нос к носу столкнулся бы с канальями!
Те, как и мы, бдительным оком изучали окрестности, словно натуру для съемок. Гора, лес на противоположном берегу, вид Дона, подземный монастырь им нравились – хороший антураж. Прикидывали цинично издержки. За ценой не стояли: что потребуется – то подтянем, что порушим – то возместим, кто сгибнет – тех спишем. Любой шахер–махер, мнили, нынче пройдет: не Желтый Зверь покроет, так разводящая пары война.
Все это Князь поведал мне уже наверху, вернее – внизу горы, когда мы спустились от пещерного храма по крутой тропинке, в особо угрожающих местах огороженной перилами, к Дону, где безо всякого причала, прямо к берегу пришвартовался туристический катер из Павловска, и пробирались вдоль реки через укрывающие нас от посторонних глаз заросли в направлении лагеря. Я восхищался Князем – его решимостью и точностью действий. Как вовремя он возник! Как стремительно взял на себя ответственность за меня, оступившегося и растерявшегося! Как соответствовал он образу, который сам же в слове нам явил:
– Если строитель обязан знать, какой груз могут вынести столбы дома, то вожак должен ведать, что по силам человеку.
От несоизмеримости происходят разрушения – ложь, предательство, кощунство.
– Вожак следит, чтобы песня стаи была крылата. Если в стенах дома духу тягостно – постройка неверна.
Зовите каменщиков, перекладывайте стены, пока песня не зазвучит свободно.
Неспроста «Дворец песен» называли древние вавилоняне светлое царство Ахурамазды. В нашей стае моя песня звучала свободно, как сирвента великого рыцаря и трубадура Бертрана де Борна «Guerra me plai», «Война – моя радость» свободно звучала в Лангедоке, Провансе и Аквитании. Того самого Бертрана де Борна, виконта замка Отфор, который на закате дней затворился в монастыре, но и там не обрел покой – он обратился в глыбу льда на леднике Сьерра–Маладетта, когда узнал, что на его любимую Романию, прибежище чистых, наложено проклятие и она ввергнута в ад.
А между тем сегодня, как сказал Брахман, племена, народы, государства – вся Земля людей подлежит проклятию. Вся целиком. И неумолимое проклятие вершится. Мир человека взорван, и ад с медленным треском уже разверзается под нашими ногами.
Созвонились с Нестором и Матерью–Ольхой (в подземелье связи не было): они, оказывается, давно выбрались из пещер, так как Мать–Ольха тяготилась замкнутым пространством, и сейчас возвращались в лагерь вéрхом, через монастырь, как пришли. Глядя на то, как я говорю по болталке с Нестором, Князь закатил глаза, будто на него внезапно снизошло наитие. А я вдруг вспомнил речи в келье: «…Бабу, лысого или бороду можешь, если руки чешутся».
– Осторожны будьте, – не вдаваясь в детали, предупредил я летописца, – супостаты рядом.
Здравомыслие, смущенное подземными событиями, понемногу возвращалось ко мне. Зачем там, в пещерах, возле кельи, мы таились? Чего опасались? По существу ведь выходило – двое надвое, плюс мы имели преимущество внезапности… Сейчас эти вопросы казались мне уместными, хотя там, в черных норах, даже не мелькнули в голове. Конечно, канальи могли быть при оружии… Однако и у нас – ножи. Это нормально. Таково наше естественное право… Другое дело, мордобой и поножовщина проблемы не решили бы. Убить? Не скажу за Князя, но разве я готов к такому обороту? Понятно, если б смерть за смерть, но в стае, слава Богу, нет потерь. И что бы мы сказали им, что предъявили? Злоумышления их против нас лишь нам и очевидны. Нет, правильно, что мы не обнаружили себя. Куда важнее вызнать их намерения и планы.
Признаться, мне не давал покоя подслушанный обрывок фразы, той, самой первой, про «бабу, лысого или бороду». Что имелось в виду? То, о чем я думаю и чего столь счáстливо избегли мы в харчевне «У мамусика»? Похоже, что ж еще?.. Но если так, то был ли кто–то в упомянутом ряду прежде того – до «бабы»? Ведь зачин этого пугающего допущения остался за пределами моего слуха. А вдруг перечень открывал какой–нибудь, к примеру, струнощип? Оказаться в списке на дозволенную ликвидацию мне отчего–то не хотелось. Во–первых, обидно. А во–вторых, сама мысль о подобной возможности вызывала легкое отупляющее уныние и неприятная дрожь на острых ножках пробегала под кожей головы.
– Они идут за нами по сигналу, – прервал мои раздумья Князь.
– Что? – не понял я.
– Наши болталки выдают нас. Все или чья–то конкретно. По сигналу нас пасут.
– До чего же длиннорукая контора!
Сначала я произнес это, и лишь потом мой разум озарила догадка. Ну конечно! Ухватки, информированность, возможности, дизайн под департамент, подписка о неразглашении… «Вечный зов» со всем его командорством и в самом деле – контора. Та самая, которой заправляют духи–хранители покоя, по большей части незримые. Вот какие это гуси! Да… Ну, не головная, разумеется, контора, а особое ее отделение, такая служба под прикрытием. Плюс промысел, само собой. Стая эта, слышал я, алчная – много чего к рукам прибрала. В качестве запасных посадочных площадок. Производство, строительство, коммуникация. Сетями сотовой связи владеет – и палец на пульсе, и теплые местечки к отставкам готовы… Хотя гусей в отставке не бывает. Гуси бывают в соусе с мандаринами. «Чур меня!» – машинально произнес я петушиное слово.
Князь, полагаю, просчитал расклад несколько раньше.
Итак, здесь был Льнява. И с ним какой–то башибузук – бригадир ликвидаторов. И тот и другой, само собой, с подручными. Из разговора между ними выходило, что мы для Льнявы – наживка. Вероятно, конторские консультанты подсказали ему, что у Брахмана с Желтым Зверем, возможно, есть своего рода связь, натянутая между их тонкими телами паутинка. То есть экспедиция «Вечного зова» в этом случае – просто осторожное преследование в ожидании, когда мы смотаем эту звенящую паутинку, приведем их к Зверю или выманим его на себя, что одно и то же. Уж больно просто. Хотя с точки зрения эффективности и экономии усилий – абсолютно верно. И когда в голову Льнявы пришла эта мысль? После того, как нас не удалось пустить в распыл? Или он с самого начала планировал подобный трюк, и приглашение меня к участию в экспедиции, последующий уход в отказ и гомерический гнев – одно комедиантство? Тогда выходит, что в харчевне «У мамусика» нас угробить вовсе не хотели. Хотели просто–напросто пугнуть, чтобы живец задорней бил хвостом. В конце концов, бомба рванула только тогда, когда мы уже были в безопасности, и неизвестно, кто в действие ее привел. Быть может, кто–то прятался неподалеку и кнопку красную нажал уже тогда, когда увидел, что мы из–под косы безносой ускользнули… Нет, тут все бессмыслица, все вздор – сплошная неувязка. Нас могли покалечить обломки, нас могли задержать до выяснения, нас… Да мало ли что. Скорее, мы вправду были на краю могилы. Нас попытались ухайдакать и списать. Не вышло. Доложили Льняве – тут он и решил осечку обернуть на пользу дела.
Когда мы с Князем добрались до стойбища, то нашли всех наших братьев невредимыми (Нестор с Матерью–Ольхой без приключений вернулись в лагерь раньше нас), пребывающими в бодром настроении и полной безмятежности. Рыбак балагурил возле костра, поигрывая штык–ножом, который не только в походных обстоятельствах, но и в партикулярном городском быту неизменно носил при себе на поясе; в казане над костром, шипя в пузырящемся масле и покрываясь золотисто–рудой корочкой, жарилась добытая им из Дона плотва. Одихмантий, вооружившись молодыми листьями лопуха, с помощью которых придерживал горячую крышку, сливал из котелка с вареной картошкой испускающий пары кипяток. Мать–Ольха складным ножом с узким лезвием и ручкой из рога (изящная наваха) резала на доске овощи и, прислушиваясь с недоверием к солдатским байкам кашевара, со сдержанной иронией играла уголками рта. Нестор, воодушевленный налитым сияющим жаром светилом, только что искупался и теперь, беззащитно бледнокожий, отжимал на берегу свою знатную бороду – вода текла на землю, и в ее потоках тонули хлопотливые муравьи. Брахман сидел в тени широкой ивы и то ли читал, то ли творил свой притяжной заговор с помощью толстой книги – подобных ей он захватил с собой две или три (я полистал одну; есть книги, как сладкая газировка, они не утоляют жажду, и после чтения чувствуешь себя липким; книги Брахмана были не из тех – при чтении их мысли сплетались в нагайку). Словом, все в предвкушении обеда находились при делах и в то же время проявляли непростительную беззаботность.
